руках она несла огромную хрупкую коробку для дамских шляп, всю разукра-
шенную лентами и кружевами. Я представил себе, как, сидя где-нибудь в
министерском кабинете за столом с зеленым сукном, она будет доставать
эту шляпку и примерять перед зеркалом, а потом, спрятав её в шкаф, про-
водить рабочие совещания. Тем временем дама с опаской обследовала отде-
ления для багажа, выбрав из них самое свободное и осторожно задвинула
коробку со шляпой в угол одного из них.
Следовавшие за дамой персонажи словно вышли из той славной поры, ког-
да крупные деятели районного масштаба ездили на огромных черных машинах
и проводили заседания, посвященные битве за урожай. Первым шел пожилой
мужчина со скуластым, слегка отекшим лицом, закутанный в серое добротное
пальто и почему-то в каракулевой шапке. За ним семенил мужик помоложе, в
таком же пальто, с пробором и угодливым лицом, по виду человек явно под-
чиненный первому.
- А все-таки, Николай Иванович, - сказал он, - хорошо, что с голланд-
цами о сотрудничестве договорились. И договорчик подписали о намерениях,
надо будет непременно Трофиму Федоровичу показать.
Начальник оставил это замечание без внимания. Он указал на набитый
бумагами кожаный пузатый портфель и сухим голосом сказал:
- Петр Семенович, потрудитесь определить портфельчик.
- Сейчас, сейчас, Николай Иванович, - засуетился второй, сейчас быст-
ренько определим. Он открыл дверцу багажного отделения и принялся засо-
вывать туда портфель. Раздался хруст картона и одновременно стон дамы -
инспектора РОНО.
- Товарищ, товарищ! - визгливо закричала она, - Осторожнее, там шля-
па!
- Да вы своей шляпой, понимаете, всю секцию заняли, надо и с другими
пассажирами считаться! - неожиданно агрессивно отвечал Петр Семенович,
продолжая деловито засовывать портфель. Дама в отчаянии вскочила со сво-
его места и низким грудным голосом закричала на весь салон:
- Граждане, ну скажите же ему! - Она посмотрела на меня, явно ища
поддержки, но импортный плащ и растерянное выражение лица видимо смутили
ее. - Ничего не понимают, басурмане! - раздраженно буркнула она, и,
вскочив, ловко оттолкнула Петра Семеновича, с необычайной легкостью вых-
ватила у рук из него портфель, вытащила из секции слегка помятую коробку
со шляпой и положила ее себе на колени, раскрасневшись и раздраженно со-
пя.
- Вы, гражданочка, поосторожнее. - заметил Петр Семенович. -Так вот,
Николай Иванович, - продолжал он, - вы уж обязательно по приезде доложи-
те Трофиму Федоровичу о договорчике. И совещаньице надо собрать, а то
как бы Александр Гаврилович не подсуетился, он ведь у нас из рук работу
выбить может!
Николай Иванович как-то не очень хотел показать подчиненному, что он
внимательно слушает его и отвечал в своей довольно сухой и неопределен-
ной манере:
- Да, Петр Семенович, будет вам. Обсудим с товарищами, обмозгуем,
Александру Гавриловичу рука коротка до нас дотянуться! - Неожиданно го-
лос его поднялся и взвизгнул: - Хрена чертова он у меня получит! Я ему
яйца откручу, да я до самого Ивана Леонидовича доберусь если что. Они у
меня все вот тут ходить будут! - Рука его сжалась в кулак и наглядно
продемонстрировала, где именно и как будет ходить зловредный конкурент,
если он позволит себе чего лишнего.
Они уселись, и обрывки их разговора уже более не долетали до меня.
Чем-то уже немного забытым и даже родным повеяло на меня. Эти люди были
плоть от плоти той огромной страны, в которой я родился, и все их инто-
нации, жесты, обороты речи были мне понятны до глубины души, как будто я
жил с ними бок о бок на протяжении многих лет. Я уже мог прикрыть глаза
и фантазировать о том, как Петр Семенович приедет в свою квартиру с пар-
кетным полом и гардинами, полная жена в халатике нальет ему рюмку холод-
ной "Столичной" и он, закусывая селедочкой, будет рассказывать ей о ди-
ковинных товарах и культурном обращении в заморской стране Голландии.
Тем временем в проходе появились два осоловевших и распространявших
крепкое пивное дыхание мужичка в заштатных, грязноватых, физкультурного
покроя куртках. Глазки у них были маленькие и круглые, одинаковые рыжие
усы свисали с губ. Напоминали они слесарей автопарка, которые вот-вот
хотели закусить пивко воблой, но подкативший самолет помешал им это сде-
лать. За мужичками тянулись две совершенно неразличимые бабенки, тащив-
шие за собой огромные сумки и распространяющие аромат каких-то дорогих
импортных духов, совершенно не сочетающийся с их обликом.
- Коль, а Коль, куда садиться-то? - с залихватскими интонациями спро-
сила одна из них.
- Да не суетись ты, все рассядутся! - Коля ожесточенно продирался
сквозь узкий проход. - Погуляли и будя, пора по домам. - Коля снял физ-
культурную куртку, обнажив рубашку грязного розового цвета с закатанными
рукавами. - Щас пивка понесут голландцы, гуляем ребята! Катерина, - про-
тяжно скомандовал он, - занимай позиции, кавалерия!
Бабы сопя начали суетливо запихивать раздутые сумки в багажные сек-
ции, явно не предназначенные для этого. Под их напряженное сопение в
проходе появились невесть откуда взявшиеся в Амстердаме эскимосы в мехо-
вых полушубках, меховых же сапогах, с огромными, грязными, пахнущими ко-
жей и сырой рыбой баулами. Баулы они несли за плечами, причем, проходя
мимо, один из них больно задел меня по голове.
- Ой! - с удивлением от внезапной боли вскрикнул я. Один из эскимосов
повернулся и посмотрел на меня. Судя по виду, он был довольно-таки моло-
дым парнем, его карие раскосые глаза смотрели прямо в мои. Меня поразила
застывшая космическая пустота и неподвижность этих глаз. Я вспомнил, что
когда-то в детстве мама водила меня в зоологический музей и точно такие
пустые, бездонные глаза были у огромного темно-коричневого чучела морс-
кого льва, лежащего на цементной скале в большом сумрачном зале.
Я понял, что объясняться далее совершенно безнадежно. Казалось, па-
рень тоже это понял, он отвернулся и тут же огрел воняющим рыбой баулом
пожилого голландца, сидевшего на пару рядов впереди от меня.
Наконец, все пассажиры расселись по своим местам. Самолет с неожидан-
ной бойкостью разогнался, нырнул в белое марево тумана, и вскоре за ил-
люминаторами засияло солнце. Запахло свежим кофе, и взбодрившиеся и
проснувшиеся стюардессы разнесли обед.
Я уже допивал свой кофе, как вдруг с кресла передо мной раздалась
странная, жужжащая космическая мелодия, резанувшая своей первозданной
дикостью по нервам и заставившая меня вздрогнуть. Мне неожиданно стало
жутко. В этом заунывном напеве, резонировавшем где-то в обшивке самоле-
та, казалось было все: долгая темная полярная ночь, бескрайние белые
просторы, холод, ледяными иголочками пронизывающий кожу, синеватые глыбы
льда, лай собак, скрип нарт по снегу, радость добычи и запах тюленьей
крови, запах дыма, чувство насыщения и тепло, распространявшееся по за-
мерзшему телу после еды.
Я с ужасом и любопытством посмотрел в просвет между передними кресла-
ми. Передо мной полуобернувшись сидел один из представителей народов Се-
вера, снявший меховую шапку и раскинувшийся на кресле. Лицо его выражало
какое-то лучезарное удовольствие, вызванное сытным горячим обедом. В зу-
бах у него была вставлена пластинка, с помощью которой он и издавал эти
странные жужжащие звуки. Эскимос поймал мой взгляд и, не переставая жуж-
жать, уставился мне прямо в глаза тем же бездонным и ничего не выражаю-
щим пустым взглядом карих неподвижных глаз. Мелодия поднялась на ка-
кие-то высокие тона, снова спустилась вниз и продолжалась в своей косми-
ческой заунывности.
Каким-то шестым чувством я понял, что я уже почти дома, и неожиданно
для меня самого слезы навернулись у меня на глаза.
Глава 2. Рейс Москва-Амстердам откладывается.
Москва была покрыта снегом. Самолет покружился над рощицами голых бе-
рез, каналом имени Москвы и, подпрыгивая на ухабах, наконец приземлился
посреди заледеневшего поля, по которому мела поземка. На непродолжи-
тельное время я снова оказался в той точке пространства, в которой прош-
ла почти вся моя сознательная жизнь, где я любил, работал, смеялся и
плакал.
Почему-то все официальные лица аэропорта были в омерзительной форме
серо-зеленых цветов. Сразу же у выхода из самолета стоял солдатик с ка-
ким-то приспособлением и, щелкая кнопкой, остервенело считал пассажиров,
сошедших с зарубежного лайнера. Бесформенные женщины в серых мышиных та-
моженных костюмах, чекистского вида солдаты в зеленых мундирах на пас-
портном контроле, пристально смотревшие в глаза приезжим, словно пытаясь
выявить классовых врагов и шпионов, милиционеры в своих серых пиджаках,
все это создавало впечатление того, что я попал в огромную военизирован-
ную зону. Таможня не работала, и в единственное окошечко выстроилась ог-
ромная очередь ничего не понимающих иностранцев и привычно ожидающих
своей очереди недaвних советских граждан. Над последними контрольно-про-
пускные органы почему-то издевались особенно злобно и изощренно, перет-
ряхивая все чемоданы, как-будто мстили им, прибывшим из-за кордона, за
свою неприглядную жизнь.
За линией, разделяющей Россию и нейтральную зону, стояли постаревшие
мать и отец и вглядывались в толпу, надеясь увидеть меня. Я помахал им
рукой, и мама, увидев меня, сложила руки на груди, словно благодаря Бога
за то, что я прилетел и нам довелось-таки еще раз свидеться. За родите-
лями стояла шеренга бандитского вида типов, предлагающих свои услуги по
подвозу богатых иностранцев в примечательные места города Москвы. Услуги
эти зачастую совмещались с элементарным грабежом доверчивых и мягкотелых
жителей мира западной демократии.
В подъезде дома, в котором я провел свое детство, стоял запах запус-
тения и разрухи. На лестницах было темно, так как еще работающие лампоч-
ки сразу же выкручивали, а новых достать было невозможно. Какие-то убо-
гие старухи в платках бродили по темным лестницам. У входа стоял самос-
вал, с которого два мужика в ватниках, ушанках и кирзовых сапогах разг-
ружали рваные бумажные мешки с синей размытой надписью "Санотходы". В
одном из мужиков я узнал бывшего маленького мальчика, которого я ког-
да-то видел каждый день катающимся на велосипеде. От мешков, которыми
был уже под завязку забит один из лифтов, пахло гнилью.
- Что же это вы таскаете, Ванечка? - спросила мама.
- Да вермишель на фабрике сгнила, нам с батей её и отдали. Будем кур
разводить, - с готовностью ответил он.
Москва, хотя и изменилась, но не так сильно, как я ожидал. Все было
почти что по-прежнему, даже люди такие же, только появились нищие стару-
хи и дорогие импортные машины. Последующие несколько дней прошли в вере-
нице встреч, каких-то знакомых и впервые встреченных людей, с надеждой
глядящих на меня, спрашивающих: "А где все-таки лучше жить - в Израиле
или в Америке?" и ожидающих, что я открою им истину в последней инстан-
ции. Я авторитетно объяснял им особенности жизни за рубежом, описывал
красоты и размах Америки, в которой русские инженеры процветают и каждая
просверленная дырка приносит фирме миллионы.
Время от времени я аккуратно прислушивался к холодку, то возникавшему
и медленно тлеющему у меня внутри, то затухающему и на время совершенно
не дающему себя знать. Время пролетело незаметно, голова у меня кружи-
лась, и уже пора было улетать...
Я проходил таможню в том же месте, из которого мы улетали глубокой
ночью несколько лет назад. И так же с отчаянием в глазах стояли старики
и махали мне руками, и из глаз их текли слезы. Сейчас через этот узкий
проходик между стойками проходили подтянутые иностранцы, насмотревшиеся
уже вдоволь на заснеженное золотое кольцо России, Красную площадь и Сер-
гиеву лавру. Они везли домой лаковые матрешки, игрушечные самовары и
