разобраться в этом деле раз и навсегда.
-- Какой же?
-- Услышать признание самого обвиняемого.
-- Варга?!
-- Именно. Сейчас вы напишите ему приказ явиться в мой дворец. Он
явится и нам ответит.
Герцог нахмурился.
-- Он будет отпираться, -- после томительной паузы и явно нехотя
проговорил Крун.
-- Вот как, отпираться? Не скажет правду даже вам, отцу?!
"Тяжко тебе, я понимаю, -- подумала София Юстина. -- Тяжко сознавать,
что сын потерян для тебя, что больше никогда с тобой не будет откровенен он
и что дела свои устраивать он станет за твоей спиной, тебе наперекор! И все
же ты обязан это сознавать".
-- Он будет отпираться, -- почти простонал Крун. -- И, дьявол побери
меня, он будет молодец! Мой сын не столь наивен, чтобы признаваться вам!
-- Итак, вы пишите приказ?
Поразмыслив некоторое время, герцог Крун согласился с предложением
княгини Софии и написал сыну короткое послание с требованием немедленно
явиться во дворец Юстинов. София вызвала курьера и наказала ему во что бы то
ни стало и как можно скорее отыскать нарбоннского принца; затем курьер ушел
с посланием для Варга. Молодая княгиня и ее гость снова остались в обществе
друг друга; София решила, что состояние тревожного ожидания, в котором
пребывал Крун, благоприятствует другому, не менее важному для нее и для
него, разговору. Начав издалека, она незаметно подвела герцога к вопросу:
-- Вам известно, ваша светлость, отчего у вас удар случился?
Крун посмотрел на нее пристальным взглядом и ответил:
-- Я был взбешен из-за сына и не справился с...
-- Это не есть истинная причина, -- безжалостно прервала его София. --
Нет смысла укрываться за словами, нет смысла лгать, особенно бессмысленно и
вредно лгать другу. Вы убедились, я надеюсь, что я вам друг?
Герцог медленно кивнул и, видимо, приняв для себя какое-то важное
решение, сказал:
-- Я воин. А воин не боится смерти. И боли воин не боится. Меня одно
интересует: сколько мне осталось?
"Он настоящий мужчина, -- с неподдельным восхищением подумала София. --
Он знает о своей болезни. Конечно, знает! Он терпит боль. Он хочет знать,
когда боги призовут его к себе, -- лишь затем, дабы успеть дела устроить.
Поистине великий человек!".
-- Вы спрашиваете, сколько вам осталось... -- ответила она. -- Это от
вас зависит.
-- Как это?
-- У вас язва желудка. Очень запущенная и оттого очень тяжелая.
Крун побледнел; ставшие бескровными губы пробормотали какое-то
проклятие. Взяв себя в руки, он спросил:
-- Это вам лекари сказали?
-- Да, врачи, и я им верю. Еще они сказали мне, сколь долго вы
страдаете болезнью и какие муки терпите в надежде превозмочь ее.
-- А-а, пустое!.. Насчет того, когда умру я, что они сказали?
Вложив в ответ свой весь свой незаурядный дар убеждать и покорять, все
страстное желание во что бы то ни стало спасти этого человека, София Юстина
проговорила:
-- Они сказали, что у вас есть шанс. Они берутся вас спасти. Они не
смогут -- так спасут другие! Да будет вам известно, герцог, язва лечится у
нас! А если вылечить не удается, то язву удаляют. Они мне поклялись, что вы
не безнадежны!
-- Сдается мне, -- невесело усмехнулся герцог, -- что за спасение мое
мне дорогой ценой придется расплатиться! Иначе б голос не дрожал ваш...
Едва удерживая слезы, княгиня София воскликнула:
-- Неправда!.. Лечение вам ничего не будет стоить! Для вас куплю я
лучших врачей; какое вообще значение имеют деньги, когда речь идет о вашей
жизни?! Или вы настолько горды, что предпочтете умереть? Ну же, отвечайте!
-- Я не это имел в виду, -- сумрачно молвил Крун, словно не замечая ее
вопроса. -- Я давно уж понял: вам денег для друзей не жалко; у вас слишком
много первых и слишком мало вторых. Скажите прямо мне, что должен я отдать
за жизнь свою? Жизнь сына? Его наследство? Мою корону? Или государство?
-- Ничего! -- в волнении прошептала она. -- Я ровным счетом ничего с
вас не возьму; достаточно мне вашей жизни!
-- Я не понимаю, -- признался Крун. -- Извольте объясниться: зачем вам
моя жизнь?
-- Да потому что я люблю вас и не желаю потерять!
-- Что?!!
-- Поймите меня верно, ваша светлость...
-- Какого дьявола!.. По-моему, я стар для вас. Или вы принадлежите к
роду женщин, мужским вниманием польщенных, ищущих острых ощущений и
недозволенных ласк?! Должно быть, порочное влечение красавицы к старому
больному варвару...
-- Замолчите... Вы или глупы, или переигрываете. Мужчина для утех не
нужен мне. У меня есть муж... и есть любовник! Мне нужен друг, такой, как
вы. Вам знакомо понятие "платоническая любовь"?
-- Мы слишком разные, -- качнул головой Крун, -- чтобы я мог поверить
вам.
-- Крайности сходятся... Мне нужен друг с душою чистой, как ваша
галльская природа. Мне нужен друг, который бы дружил со мной не ради моих
денег, моих связей, моего влияния, а... а ради меня самой!.. Разве я не
человек?! Кого вы видите во мне -- только красивую женщину, только дочь
Юстинов, только будущего первого министра Империи?! Горе мне, если это так!
Я человек, я женщина, у меня есть душа, а не только ум и тело! О, если б вы
знали, какие мысли и желания обуревают меня в иные минуты! О, если б знали
вы, как я устала казаться сильной, как жажду я любви и дружбы, простого
уважения к себе... Уважения, а не почтения, преклонения и восхищения -- вы
чувствуете разницу?!
Влажные глаза ее, полные печали и тоски, избегали смотреть на Круна;
она говорила странные слова, словно не к нему обращенные, а он видел ее
слезы, которые она тщетно пыталась сдержать... "Или эта женщина немыслимая
лицедейка, или... или она глубоко несчастна!", -- подумалось ему. Он в
смущении молвил:
-- А мне казалось, вы...
Она вонзила в него трепещущий взгляд, и он осекся.
-- И что же вам казалось? Что я собою наслаждаюсь, да?! Что власть меня
влечет, и я ничто без власти?! О, знайте же: власть -- это наркотик, это
дурман, это вино; достаточно лишь раз испить из чаши власти -- и ты хмельна
навечно, до самой своей смерти! Вот так и я -- испила раз и больше не могу
остановиться... Но бывают мгновения, минуты, часы, дни... дни, когда я
пробуждаюсь и мечтаю...
-- Как нынче?
-- Да. А завтра... завтра или час спустя... все начинается сначала: я
пьянею. И нет врачей, чтоб вылечить подобных мне, -- одна лишь смерть кладет
конец страданиям! Смерть -- или дружба, чистая, как снег в ваших горах...
Крун горестно покачал головой и сказал:
-- Мне очень жаль, княгиня, если это так. Образ, который вы себе
нарисовали, -- это не я. Я совсем другой. Известно ль вам, скольких ваших
соотечественников я поразил вот этой рукой? Скольких повесили и распяли на
деревьях по моему приказу? Скольких подвергли лютым пыткам всего лишь
потому, что мне, Круну Свирепому, понадобилось вызнать ваши тайны?
-- Какое дело мне до них?.. То была война, и вы сражались. Но нынче
мир, и вы...
-- И я остался прежним Круном! Я слишком стар, княгиня, чтобы из волка
превращаться в агнца. Будем честны друг с другом: не потому я поклонился
Темисии, что ваши боги просветили разум мой. Нет, все гораздо проще: вы
затравили старого волка! Вы -- то есть Империя. И старый волк-вожак
уразумел: лучше сдаться и спасти стаю, чем пасть вместе со всеми. Может
быть, когда-нибудь...
Откровенность герцога, которую она неосознанно вызвала, ужаснула ее.
Внутренне София понимала, что Крун говорит правду -- и она всей силой своей
души возжелала убежать от этой немилосердной правды:
-- Никогда, слышите, герцог, никогда Империя не оставит вас в покое!
Свобода от Империи -- это миф, это пустой соблазн, это козни дьявола!
Свобода возможна лишь в союзе с нами, и горе всякому, кто этого не понимает!
-- Вот ваша дружба, -- с горечью вымолвил Крун. -- "Или дружи со мной,
или я тебя уничтожу!".
София разрыдалась.
-- Вы, старый дурак! Ничего-то вы не поняли...
-- Я понял и хочу, чтобы вы поняли...
-- Довольно! Замолчите! Я не желаю слушать бредни больного старика!
Довольно! Не разрушайте то немногое, что у нас осталось!
-- Но вы же сами...
Внезапно он узрел улыбку на залитом слезами белоснежном лице княгини и
услышал ее смех; этот смех показался ему нервным и вымученным.
-- Вы наивный человек, ваша светлость, -- глотая слезы, промолвила
София, -- вы должны были бы сами понять, что мною движет! Я желаю стать
первым министром Империи. А так как я заключила с вами мир, и этот мир
добавил мне авторитета в нашем обществе, то вы нужны мне как живой гарант
этого самого мира! Теперь понятно, зачем мне вас спасать от смерти?
"Вот оно что! Она права: я должен был сам догадаться. Ей не нужна моя
дружба, ей я не нужен -- ей надобен символ: герцог Нарбоннский на коленях у
трона императора! А, старый дурак, я едва ей не поверил...". Он подумал так,
и ему вдруг стало горько, больно и одиноко, обида пронзила его сердце, и он
понял, что не приемлет такую правду; он понял, что лучше было ей поверить,
принять и пожать протянутую ею руку дружбы; он понял, что сам, как и она,
нарисовал себе идеальный образ, который нужен был ему, дабы успокоить
совесть... "Зачем мы говорим все это, -- пронеслось в его голове, -- кому
это поможет?".
Он заглянул в ее глаза -- и увидел там злость и разочарование, которые
смутили его. Внезапно он представил себе, чем могут обернуться для него
злость и обида этой женщины -- так он увидел имперские эскадры, стянутые к
берегам его родины; услышал грохот орудий, бьющих с этих кораблей по его
городам; увидел эти города в огне; услышал стоны и вопли умирающих своих
подданных; увидел полчища легионеров, вышагивающих по его стране; услышал
проклятия друзей, веривших ему; увидел этих друзей в цепях и рабских
торквесах; наконец, услышал он торжественные звуки аморийского гимна и
увидел, как взвивается над его дворцом в Нарбонне имперский стяг...
-- Простите меня, -- прошептал он, опустив глаза, чтобы София Юстина не
смогла увидеть его страх, -- и будьте снисходительны: я всего лишь варвар;
высокие материи -- не для меня!
Но она, конечно, поняла его.
-- Не надо лукавить, -- прошептала она в ответ, -- это я едва не
утонула в наивных мечтаниях. Как Гектор...
-- А что Гектор? -- удивился Крун.
-- Гектор? Я сказала -- "Гектор"?
-- Да, вы так сказали: "утонула в наивных мечтаниях, как Гектор". Но я
не думаю, что...
София прикусила губу.
-- Неважно, ваша светлость. Гектор пал; так восхотели боги; у них,
богов, свои резоны были. Ахилл сказал:
"Нет и не будет меж львов и людей никакого союза;
Волки и агнцы не могут дружиться согласием сердца;
Вечно враждебны они и зломышленны друг против друга, --
Так и меж нас невозможна любовь; никаких договоров
Быть между нами не может, поколе один, распростертый,
Кровью своей не насытит свирепого бога Арея!
-- сказал Пелид богоподобный и одолел властителя народов Приамида. А
вскоре и Пелид отправился к богам, стрелой другого Приамида пораженный...
Простите, герцог, я отвлеклась; не время вспоминать печальные старца слепого
поэмы... Inter pares amicitia!39 Нас разделяет ваш страх, нас разделили
боги; свои резоны у богов!
-- Что вы сделаете теперь? -- с внутренним содроганием вопросил он.
София пожала плечами.
-- Ничего. А разве что-то изменилось? Вы нужны мне, а я нужна вам. Мы
будем жить и наслаждаться жизнью. Я спасу вас, как обещала. Вы отправитесь в
