Хан-Магома, который нынче ночью ходил к Воронцову. Это был румяный, с
черными, без век, яркими глазами, круглолицый человек, сияющий
жизнерадостным выражением. Был еще коренастый волосатый человек с
сросшимися бровями. Этот был тавлинец Ханефи, заведующий всем имуществом
Хаджи-Мурата. Он вел с собой заводную лошадь с туго наполненными
переметными сумами. Особенно же выделялись из свиты два человека; один -
молодой, тонкий, как женщина, в поясе и широкий в плечах, с чуть
пробивающейся русой бородкой, красавец с бараньими глазами, - это был
Элдар, и другой, кривой на один глаз, без бровей и без ресниц, с рыжей
подстриженной бородой и шрамом через нос и лицо, - чеченец Гамзало.
Полторацкий указал Хаджи-Мурату на показавшегося по дороге Воронцова.
Хаджи-Мурат направился к нему и, подъехав вплоть, приложил правую руку к
груди и сказал что-то по-татарски и остановился. Чеченец-переводчик
перевел:
- Отдаюсь, говорит, на волю русского царя, хочу, говорит, послужить
ему. Давно хотел, говорит. Шамиль не пускал.
Выслушав переводчика, Воронцов протянул руку в замшевой перчатке
Хаджи-Мурату. Хаджи-Мурат взглянул на эту руку, секунду помедлил, но потом
крепко сжал ее и еще сказал что-то, глядя то на переводчика, то на
Воронцова.
[50]
- Он, говорит, ни к кому не хотел выходить, а только к тебе, потому ты
сын сардаря. Тебя уважал крепко.
Воронцов кивнул головой в знак того, что благодарит. Хаджи-Мурат еще
сказал что-то, указывая на свою свиту.
- Он говорит, что люди эти, его мюриды, будут так же, как и он,
служить русским.
Воронцов оглянулся на них, кивнул и им головой.
Веселый, черноглазый, без век, Хан-Магома, также кивая головой,
что-то, должно быть, смешное проговорил Воронцову, потому что волосатый
аварец оскалил улыбкой ярко-белые зубы. Рыжий же Гамзало только блеснул на
мгновение одним своим красным глазом на Воронцова и опять уставился на уши
своей лошади.
Когда Воронцов и Хаджи-Мурат, сопутствуемые свитой, проезжали назад к
крепости, солдаты, снятые с цепи и собравшиеся кучкой, делали свои
замечания:
- Сколько душ загубил, проклятый, теперь, поди, как его ублаготворять
будут, - сказал один.
- А то как же. Первый камандер у Шмеля был. Теперь, небось...
- А молодчина, что говорить, джигит.
- А рыжий-то, рыжий, - как зверь, косится.
- Ух, собака, должно быть. Все особенно заметили рыжего.
Там, где шла рубка, солдаты, бывшие ближе к дороге, выбегали смотреть.
Офицер крикнул на них, но Воронцов остановил его.
- Пускай посмотрят своего старого знакомого. Ты знаешь, кто это? -
спросил Воронцов у ближе стоявшего солдата, медленно выговаривая слова с
своим аглицким акцентом.
- Никак нет, ваше сиятельство.
- Хаджи-Мурат, - слыхал?
- Как не слыхать, ваше сиятельство, били его много раз.
- Ну, да и от него доставалось.
[51]
- Так точно, ваше сиятельство, - отвечал солдат, довольный тем, что
удалось поговорить с начальником.
Хаджи-Мурат понимал, что говорят про него, и веселая улыбка светилась
в его глазах. Воронцов в самом веселом расположении духа вернулся в
крепость.
VI
Воронцов был очень доволен тем, что ему, именно ему, удалось выманить
и принять главного, могущественнейшего, второго после Шамиля, врага
России. Одно было неприятно: командующий войсками в Воздвиженской был
генерал Меллер-Закомельский, и, по-настоящему, надо было через него вести
все дело. Воронцов же сделал все сам, не донося ему, так что могла выйти
неприятность. И эта мысль отравляла немного удовольствие Воронцова.
Подъехав к своему дому, Воронцов поручил полковому адъютанту мюридов
Хаджи-Мурата, а сам ввел его к себе в дом.
Княгиня Марья Васильевна, нарядная, улыбающаяся, вместе с сыном,
шестилетним красавцем, кудрявым мальчиком, встретила Хаджи-Мурата в
гостиной, и Хаджи-Мурат, приложив свои руки к груди, несколько
торжественно сказал через переводчика, который вошел с ним, что он считает
себя кунаком князя, так как он принял его к себе, а что вся семья кунака
так же священна для кунака, как и он сам. И наружность и манеры
Хаджи-Мурата понравились Марье Васильевне. То же, что он вспыхнул,
покраснел, когда она подала ему свою большую белую руку, еще более
расположило ее в его пользу. Она предложила ему сесть и, спросив его, пьет
ли он кофей, велела подать. Хаджи-Мурат, однако, отказался от кофея, когда
ему подали его. Он немного понимал по-русски, но не мог говорить, и когда
не понимал, улыбался, и улыбка его понравилась Марье Васильевне так же,
как и Полторацкому. Кудрявый же, востроглазый сынок Марьи Васильевны,
которого мать называла Булькой, стоя подле матери, не спускал глаз
[52]
с Хаджи-Мурата, про которого он слышал как про необыкновенного воина.
Оставив Хаджи-Мурата у жены, Воронцов пошел в канцелярию, чтобы
сделать распоряжение об извещении начальства о выходе Хаджи-Мурата.
Написав донесение начальнику левого фланга, генералу Козловскому, в
Грозную, и письмо отцу, Воронцов поспешил домой, боясь недовольства жены
за то, что навязал ей чужого, страшного человека, с которым надо было
обходиться так, чтобы и не обидеть и не слишком приласкать. Но страх его
был напрасен. Хаджи-Мурат сидел на кресле, держа на колене Бульку, пасынка
Воронцова, и, склонив голову, внимательно слушал то, что ему говорил
переводчик, передавая слова смеющейся Марьи Васильевны. Марья Васильевна
говорила ему, что если он будет отдавать всякому кунаку ту свою вещь,
которую кунак этот похвалит, то ему скоро придется ходить, как Адаму...
Хаджи-Мурат при входе князя снял с колена удивленного и обиженного
этим Бульку и встал, тотчас же переменив игривое выражение лица на строгое
и серьезное. Он сел только тогда, когда сел Воронцов. Продолжая разговор,
он ответил на слова Марьи Васильевны тем, что такой их закон, что все, что
понравилось кунаку, то надо отдать кунаку.
- Твоя сын - кунак, - сказал он по-русски, гладя по курчавым волосам
Бульку, влезшего ему опять на колено.
- Он прелестен, твой разбойник, - по-французски сказала Марья
Васильевна мужу. - Булька стал любоваться его кинжалом - он подарил его
ему.
Булька показал кинжал отчиму.
- C'est un objet de prix (1), - сказала Марья Васильевна.
- Il faudra trouver l'occasion de lui faire cadeau (2), - сказал
Воронцов.
Хаджи-Мурат сидел, опустив глаза, и, гладя мальчика по курчавой
голове, приговаривал:
- Джигит, джигит.
- -------------------
1 Это ценная вещь (франц.).
2 Надо будет найти случай отдарить его (франц.).
[53]
- Прекрасный кинжал, прекрасный, - сказал Воронцов, вынув до половины
отточенный булатный кинжал с дорожкой посередине. - Благодарствуй.
- Спроси его, чем я могу услужить ему, - сказал Воронцов переводчику.
Переводчик передал, и Хаджи-Мурат тотчас же отвечал, что ему ничего не
нужно, но что он просит, чтобы его теперь отвели в место, где бы он мог
помолиться. Воронцов позвал камердинера и велел ему исполнить желание
Хаджи-Мурата.
Как только Хаджи-Мурат остался один в отведенной ему комнате, лицо его
изменилось: исчезло выражение удовольствия и то ласковости, то
торжественности, и выступило выражение озабоченности.
Прием, сделанный ему Воронцовым, был гораздо лучше того, что он
ожидал. Но чем лучше был этот прием, тем меньше доверял Хаджи-Мурат
Воронцову и его офицерам. Он боялся всего: и того, что его схватят, закуют
и сошлют в Сибирь или просто убьют, и потому был настороже.
Он спросил у пришедшего Элдара, где поместили мюридов, где лошади и не
отобрали ли у них оружие.
Элдар донес, что лошади в княжеской конюшне, людей поместили в сарае,
оружие оставили при них и переводчик угащивает их едою и чаем.
Хаджи-Мурат, недоумевая, покачал головой и, раздевшись, стал на
молитву. Окончив ее, он велел принести себе серебряный кинжал и, одевшись
и подпоясавшись, сел с ногами на тахту, дожидаясь того, что будет.
В пятом часу его позвали обедать к князю.
За обедом Хаджи-Мурат ничего не ел, кроме плова, которого он взял себе
на тарелку из того самого места, из которого взяла себе Марья Васильевна.
- Он боится, чтобы мы не отравили его, - сказала Марья Васильевна
мужу. - Он взял, где я взяла. - И тотчас обратилась к Хаджи-Мурату через
переводчика, спрашивая, когда он теперь опять будет молиться. Хаджи-Мурат
поднял пять пальцев и показал на солнце.
- Стало быть, скоро.
.. Воронцов вынул брегет и прижал пружинку, - часы Пробили четыре и
одну четверть. Хаджи-Мурата, оче-
[54]
видно, удивил этот звон, и он попросил позвонить еще и посмотреть часы.
- Voila l'occasion. Donnez-lui la montre (1), - сказала Марья
Васильевна мужу.
Воронцов тотчас предложил часы Хаджи-Мурату. Хаджи-Мурат приложил руку
к груди и взял часы. Несколько раз он нажимал пружинку, слушал и
одобрительно покачивал головой.
После обеда князю доложили об адъютанте Меллера-Закомельского.
Адъютант передал князю, что генерал, узнав об выходе Хаджи-Мурата,
очень недоволен тем, что ему не было доложено об этом, и что он требует,
чтобы Хаджи-Мурат сейчас же был доставлен к нему. Воронцов сказал, что
приказание генерала будет исполнено, и, через переводчика передав
Хаджи-Мурату требование генерала, попросил его идти вместе с ним к Меллеру.
Марья Васильевна, узнав о том, зачем приходил адъютант, тотчас же
поняла, что между ее мужем и генералом может произойти неприятность, и,
несмотря на все отговоры мужа, собралась вместе с ним и Хаджи-Муратом к
генералу.
- Vous reriez beaucoup mieux de rester; c'est mon affaire, mais pas la
votre.
- Vous ne pouvez pas m'empecher d'aller voir madame la generale (2).
- Можно бы в другое время.
- А я хочу теперь.
Делать было нечего. Воронцов согласился, и они пошли все трое.
Когда они вошли, Меллер с мрачной учтивостью проводил Марью Васильевну
к жене, адъютанту же велел проводить Хаджи-Мурата в приемную и не
выпускать никуда до его приказания.
- Прошу, - сказал он Воронцову, отворяя дверь в кабинет и пропуская в
нее князя вперед себя.
- -------------------
1 Вот случай. Подари ему часы (франц.).
2 - Ты сделала бы гораздо лучше, если бы осталась; это мое дело, а не
твое.
- Ты не можешь препятствовать мне навестить генеральшу (франц.).
[55]
Войдя в кабинет, он остановился перед князем и, не прося его сесть,
сказал:
- Я здесь воинский начальник, и потому все переговоры с неприятелем
должны быть ведены через меня. Почему вы не донесли мне о выходе
Хаджи-Мурата?
- Ко мне пришел лазутчик и объявил желание Хаджи-Мурата отдаться мне,
- отвечал Воронцов, бледнея от волнения, ожидая грубой выходки
разгневанного генерала и вместе с тем заражаясь его гневом.
- Я спрашиваю, почему не донесли мне?
- Я намеревался сделать это, барон, но...
- Я вам не барон, а ваше превосходительство. И тут вдруг прорвалось
долго сдерживаемое раздражение барона. Он высказал все, что давно накипело
у него в душе.
- Я не затем двадцать семь лет служу своему государю, чтобы люди, со
вчерашнего дня начавшие служить, пользуясь своими родственными связями, у
меня под носом распоряжались тем, что их не касается.
- Ваше превосходительство! Я прошу вас не говорить того, что
несправедливо, - перебил его Воронцов.
- Я говорю правду и не позволю... - еще раздражительнее заговорил
генерал.
В это время, шурша юбками, вошла Марья Васильевна и за ней невысокая
скромная дама, жена Меллера-Закомельского.
- Ну, полноте, барон, Simon не хотел вам сделать неприятности, -
заговорила Марья Васильевна.
- Я, княгиня, не про то говорю...
- Ну, знаете, лучше оставим это. Знаете: худой спор лучше доброй
ссоры. Что я говорю... - Она засмеялась.
И сердитый генерал покорился обворожительной улыбке красавицы. Под
усами его мелькнула улыбка.
- Я признаю, что я был неправ, - сказал Воронцов, - но...
- Ну, и я погорячился, - сказал Меллер и подал руку князю.
Мир был установлен, и решено было на время оставить Хаджи-Мурата у
Меллера, а потом отослать к начальнику левого фланга.
