даст нам этого травничку чудесного...
Степан Аркадьич сел к столу и начал шутить с Агафьей Михайловной, уве-
ряя ее, что такого обеда и ужина он давно не ел.
- Вот вы хоть похв'алите, - сказала Агафья Михайловна, - а Константин
Дмитрич, что ему ни подай, хоть хлеба корку, - поел и пошел.
Как ни старался Левин преодолеть себя, он был мрачен и молчалив. Ему
нужно было сделать один вопрос Степану Аркадьичу, но он не мог решиться
и не находил ни формы, ни времени, как и когда его сделать. Степан Ар-
кадьич уже сошел к себе вниз, разделся, опять умылся, облекся в гофриро-
ванную ночную рубашку и лег, а Левин все медлил у него в комнате, говоря
о разных пустяках и не будучи в силах спросить, что хотел.
- Как это удивительно делают мыло, - сказал он, оглядывая и разверты-
вая душистый кусок мыла, который для гостя приготовила Агафья Михайлов-
на, но который Облонский не употреблял. - Ты посмотри, ведь это произве-
дение искусства.
- Да, до всего дошло теперь всякое усовершенствование, - сказал Степан
Аркадьич, влажно и блаженно зевая. - Театры, например, и эти увесели-
тельные... а-а-а!- зевал он. - Электрический свет везде... а-а!
- Да, электрический свет, - сказал Левин. - Да. Ну, а где Вронский те-
перь? - спросил он, вдруг положив мыло.
- Вронский? - сказал Степан Аркадьич, остановив зевоту, - он в Петер-
бурге. Уехал вскоре после тебя и затем ни разу не был в Москве. И зна-
ешь, Костя, я тебе правду скажу, - продолжал он, облокотившись на стол и
положив на руку свое красивое румяное лицо, из которого светились, как
звезды, масленые, добрые и сонные глаза. - Ты сам был виноват. Ты испу-
гался соперника. А я, как и тогда тебе говорил, - я не знаю, на чьей
стороне было более шансов. Отчего ты не шел напролом? Я тебе говорил
тогда, что... - Он зевнул одними челюстями, не раскрывая рта.
"Знает он или не знает, что я делал предложение? - подумал Левин, гля-
дя на него. - Да, что-то есть хитрое, дипломатическое в нем", - и,
чувствуя, что краснеет, он молча смотрел прямо в глаза Степана Ар-
кадьича.
- Если было с ее стороны что-нибудь тогда, то это было увлеченье внеш-
ностью, - продолжал Облонский. - Этот, знаешь, совершенный аристократизм
и будущее положение в свете подействовали не на нее, а на мать.
Левин нахмурился. Оскорбление отказа, через которое он прошел, как
будто свежею, только что полученною раной зажгло его в сердце. Он был
дома, а дома стены помогают.
- Постой, постой, - заговорил он, перебивая Облонского, - ты говоришь:
аристократизм. А позволь тебя спросить, в чем состоит этот аристократизм
Вронского или кого бы то ни было, - такой аристократизм, чтобы можно бы-
ло пренебречь мною? Ты считаешь Вронского аристократом, но я нет. Чело-
век, отец которого вылез из ничего пронырством, мать которого бог знает
с кем не была в связи... Нет, уж извини, но я считаю аристократом себя и
людей, подобных мне, которые в прошедшем могут указать на три-четыре
честные поколения семей, находившихся на высшей степени образования (да-
рованье и ум - это другое дело), и которые никогда ни перед кем не под-
личали, никогда ни в ком не нуждались, как жили мой отец, мой дед. И я
знаю много таких. Тебе низко кажется, что я считаю деревья в лесу, а ты
даришь тридцать тысяч Рябинину; но ты получишь аренду и не знаю еще что,
а я не получу и потому дорожу родовым и трудовым... Мы аристократы, а не
те, которые могут существовать только подачками от сильных мира сего и
кого купить можно за двугривенный.
- Да на кого ты? Я с тобой согласен, - говорил Степан Аркадьич искрен-
но и весело, хотя чувствовал, что Левин под именем тех, кого можно ку-
пить за двугривенный, разумел и его. Оживление Левина ему искренно нра-
вилось. - На кого ты? Хотя многое и неправда, что ты говоришь про Вронс-
кого, но я не про то говорю. Я говорю тебе прямо, я на твоем месте пое-
хал бы со мной в Москву и...
- Нет, я не знаю, знаешь ли ты, или нет, но мне все равно. И я скажу
тебе, - я сделал предложение и получил отказ, и Катерина Александровна
для меня теперь тяжелое и постыдное воспоминание.
- Отчего? Вот вздор!
- Но не будем говорить. Извини меня, пожалуйста, если я был груб с то-
бой, - сказал Левин. Теперь, высказав все, он опять стал тем, каким был
поутру. - Ты не сердишься на меня, Стива? Пожалуйста, не сердись, - ска-
зал он и, улыбаясь, взял его за руку.
- Да нет, нисколько, и не за что. Я рад, что мы объяснились. А знаешь,
утренняя тяга бывает хороша. Не поехать ли? Я бы так и не спал, а прямо
с тяги на станцию.
- И прекрасно.
XVIII
Несмотря на то, что вся внутренняя жизнь Вронского была наполнена его
страстью, внешняя жизнь его неизменно и неудержимо катилась по прежним,
привычным рельсам светских и полковых связей и интересов. Полковые инте-
ресы занимали важное место в жизни Вронского и потому, что он любил
полк, и еще более потому, что его любили в полку. В полку не только лю-
били Вронского, но его уважали и гордились им, гордились тем, что этот
человек, огромно богатый, с прекрасным образованием и способностями, с
открытою дорогой ко всякого рода успеху и честолюбия и тщеславия, пре-
небрегал этим всем и из всех жизненных интересов ближе всего принимал к
сердцу интересы полка и товарищества. Вронский сознавал этот взгляд на
себя товарищей и, кроме того, что любил эту жизнь, чувствовал себя обя-
занным поддерживать установившийся на него взгляд.
Само собою разумеется, что он не говорил ни с кем из товарищей о своей
любви, не проговаривался и в самых сильных попойках (впрочем, он никогда
не бывал так пьян, чтобы терять власть над собой) и затыкал рот тем из
легкомысленных товарищей, которые пытались намекать ему на его связь.
Но, несмотря на то, что его любовь была известна всему городу - все бо-
лее или менее верно догадывались об его отношении к Карениной, -
большинство молодых людей завидовали ему именно в том, что было самое
тяжелое в его любви, - в высоком положении Каренина и потому в выстав-
ленности этой связи для света.
Большинство молодых женщин, завидовавших Анне, которым уже давно нас-
кучило то, что ее называют справедливою, радовались тому, что они пред-
полагали, и ждали только подтверждения оборота общественного мнения,
чтоб обрушиться на нее всею тяжестью своего презрения. Они приготавлива-
ли уже те комки грязи, которыми они бросят в нее, когда придет время.
Большинство пожилых людей и люди высокопоставленные были недовольны этим
готовящимся общественным скандалом.
Мать Вронского, узнав о его связи, сначала была довольна - и потому,
что ничто, по ее понятиям, не давало последней отделки блестящему моло-
дому человеку, как связь в высшем свете, и потому, что столь понравивша-
яся ей Каренина, так много говорившая о своем сыне, была все-таки такая
же, как и все красивые и порядочные женщины, по понятиям графини Вронс-
кой. Но в последнее время она узнала, что сын отказался от предложенного
ему, важного для карьеры, положения, только с тем, чтоб оставаться в
полку, где он мог видеться с Карениной, узнала, что им недовольны за это
высокопоставленные лица, и она переменила свое мнение. Не нравилось ей
тоже то, что по всему, что она узнала про эту связь, это не была та
блестящая, грациозная светская связь, какую она бы одобрила, но какая-то
вертеровская, отчаянная страсть, как ей рассказывали, которая могла вов-
лечь его в глупости. Она не видала его со времени его неожиданного
отъезда из Москвы и через старшего сына требовала, чтоб он приехал к
ней.
Старший брат был тоже недоволен меньшим. Он не разбирал, какая это бы-
ла любовь, большая или маленькая, страстная или не страстная, порочная
или не порочная (он сам, имея детей, содержал танцовщицу и потому был
снисходителен на это); но он знал, что это любовь не нравящаяся тем, ко-
му нужно нравиться, и потому не одобрял поведения брата.
Кроме занятий службы и света, у Вронского было еще занятие - лошади,
до которых он был страстный охотник.
В нынешнем же году назначены были офицерские скачки с препятствиями.
Вронский записался на скачки, купил английскую кровную кобылу и, несмот-
ря на свою любовь, был страстно, хотя и сдержанно, увлечен предстоящими
скачками...
Две страсти эти не мешали одна другом. Напротив, ему нужно было заня-
тие и увлечение, не зависимое от его любви, на котором он освежался и
отдыхал от слишком волновавших его впечатлений.
XIX
В день красносельских скачек Вронский раньше обыкновенного пришел
съесть бифстек в общую залу артели полка. Ему не нужно было очень строго
выдерживать себя, так как вес его как раз равнялся положенным четырем
пудам с половиною; но надо было и не потолстеть, и потому он избегал
мучного и сладкого. Он сидел в расстегнутом над белым жилетом сюртуке,
облокотившись обеими руками на стол, и, ожидая заказанного бифстека,
смотрел в книгу французского романа, лежавшую на тарелке. Он смотрел в
книгу только затем, чтобы не разговаривать с входившими и выходившими
офицерами, и думал.
Он думал о том, что Анна обещала ему дать свиданье нынче после скачек.
Но он не видал ее три дня и, вследствие возвращения мужа из-за границы,
не знал, возможно ли это нынче или нет, и не знал, как узнать это. Он
виделся с ней в последний раз на даче у кузины Бетси. На дачу же Карени-
ных он ездил как можно реже. Теперь он хотел ехать туда и обдумывал воп-
рос, как это сделать.
"Разумеется, я скажу, что Бетси прислала меня спросить, приедет ли она
на скачки. Разумеется, поеду", - решил он сам с собой, поднимая голову
от книги. И, живо представив себе счастье увидать ее, он просиял лицом.
- Пошли ко мне на дом, чтобы закладывали поскорей коляску тройкой, -
сказал он слуге, подававшему ему бифстек на серебряном горячем блюде, и,
придвинув блюдо, стал есть.
В соседней бильярдной слышались удары шаров, говор и смех. Из входной
двери появились два офицера: один молоденький, с слабым, тонким лицом,
недавно поступивший из Пажеского корпуса в их полк; другой пухлый, ста-
рый офицер с браслетом на руке и заплывшими маленькими глазами.
Вронский взглянул на них, нахмурился и, как будто не заметив их, ко-
сясь на книгу, стал есть и читать вместе.
- Что? подкрепляешься на работу? - сказал пухлый офицер, садясь подле
него.
- Видишь, - отвечал Вронский, хмурясь, отирая рот и не глядя на него.
- А не боишься потолстеть? - сказал тот, поворачивая стул для моло-
денького офицера.
- Что? - сердито сказал Вронский, делая гримасу отвращения и показывая
свои сплошные зубы.
- Не боишься потолстеть?
- Человек, хересу! - сказал Вронский, не отвечая, и, переложив книгу
на другую сторону, продолжал читать.
Пухлый офицер взял карту вин и обратился к молоденькому офицеру.
- Ты сам выбери, что будем пить, - сказал он, подавая ему карту и гля-
дя на него.
- Пожалуй, рейнвейну, - сказал молодой офицер, робко косясь на Вронс-
кого и стараясь поймать пальцами чуть отросшие усики. Видя, что Вронский
не оборачивается, молодой офицер встал.
- Пойдем в бильярдную, - сказал он. Пухлый офицер покорно встал, и они
направились к двери.
В это время в комнату вошел высокий и статный ротмистр Яшвин и, квер-
ху, презрительно кивнув головой двум офицерам, подошел ко Вронскому.
- А! вот он! - крикнул он, крепко ударив его своею большою рукой по
погону. Вронский оглянулся сердито, но тотчас же лицо его просияло
свойственною ему спокойною и твердою лаской.
- Умно, Алеша, - сказал ротмистр громким баритоном. - Теперь поешь и
выпей одну рюмочку.
- Да не хочется есть.
- Вот неразлучные, - прибавил Яшвин, насмешливо глядя на двух офице-
ров, которые выходили в это время из комнаты. И он сел подле Вронского,
