Да, больна Кити... Что ж делать, очень жаль", - думал он.
- А, нашла! Вот умница, - сказал он, вынимая изо рта Ласки теплую пти-
цу и кладя ее в полный почти ягдташ. - Нашел, Стива! - крикнул он.
XVI
Возвращаясь домой, Левин расспросил все подробности о болезни Кити и
планах Щербацких, и, хотя ему совестно бы было признаться в этом, то,
что он узнал, было приятно ему. Приятно и потому, что была еще надежда,
и еще более приятно потому, что больно было ей, той, которая сделала ему
так больно. Но когда Степан Аркадьич начал говорить о причинах болезни
Кити и упомянул имя Вронского, Левин перебил его:
- Я не имею никакого права знать семейные подробности, по правде ска-
зать, и никакого интереса.
Степан Аркадьич чуть заметно улыбнулся, уловив мгновенную и столь зна-
комую ему перемену в лице Левина, сделавшегося столь же мрачным, сколько
он был весел минуту тому назад.
- Ты уже совсем кончил о лесе с Рябининым? - спросил Левин.
- Да, кончил. Цена прекрасная, тридцать восемь тысяч. Восемь вперед, а
остальные на шесть лет. Я долго с этим возился. Никто больше не давал.
- Это значит, ты даром отдал лес, - мрачно сказал Левин.
- То есть почему же даром? - с добродушною улыбкой сказал Степан Ар-
кадьич, зная, что теперь все будет нехорошо для Левина.
- Потому, что лес стоит по крайней мере пятьсот рублей за десятину, -
отвечал Левин.
- Ах, эти мне сельские хозяева! - шутливо сказал Степан Аркадьич. -
Этот ваш тон презрения к нашему брату городским!.. А как дело сделать,
так мы лучше всегда сделаем. Поверь, что я все расчел, - сказал он, - и
лес очень выгодно продан, так что я боюсь, как бы тот не отказался даже.
Ведь это не обидной лес, - сказал Степан Аркадьич, желая словом обидной
совсем убедить Левина в несправедливости его сомнений, - а дровяной
больше. И станет не больше тридцати сажен на десятину, а он дал мне по
двести рублей.
Левин презрительно улыбнулся. "Знаю, - подумал он, - эту манеру не од-
ного его, но и всех городских жителей, которые, побывав раза два в де-
сять лет в деревне и заметив два-три слова деревенские, употребляют их
кстати и некстати, твердо уверенные, что они уже все знают. Обидной,
станет тридцать сажен. Говорит слова, а сам ничего не понимает".
- Я не стану тебя учить тому, что ты там пишешь в присутствии, - ска-
зал он, - а если нужно, то спрошу у тебя. А ты так уверен, что понимаешь
всю эту грамоту о лесе. Она трудна. Счел ли ты деревья?
- Как счесть деревья? - смеясь, сказал Степан Аркадьич, все желая вы-
вести приятеля из его дурного расположения духа. - Сочесть пески, лучи
планет хотя и мог бы ум высокий...
- Ну да, а ум высокий Рябинина может. И ни один купец не купит не счи-
тая, если ему не отдают даром, как ты. Твой лес я знаю. Я каждый год там
бываю на охоте, и твой лес стоит пятьсот рублей чистыми деньгами, а он
тебе дал двести в рассрочку. Значит, ты ему подарил тысяч тридцать.
- Ну, полно увлекаться, - жалостно сказал Степан Аркадьич, - отчего же
никто не давал?
- Оттого, что у него стачки с купцами; он дал отступного. Я со всеми
ими имел дела, я их знаю. Ведь это не купцы, а барышники. Он и не пойдет
на дело, где ему предстоит десять, пятнадцать процентов, а он ждет, что-
бы купить за двадцать копеек рубль.
- Ну, полно! Ты не в духе.
- Нисколько, - мрачно сказал Левин, когда они подъезжали к дому.
У крыльца уже стояла туго обтянутая железом и кожей тележка с туго
запряженною широкими гужами сытою лошадью. В тележке сидел туго налитой
кровью и туго подпоясанный приказчик, служивший кучером Рябинину. Сам
Рябинин был уже в доме и встретил приятелей в передней. Рябинин был вы-
сокий, худощавый человек средних лет, с усами и бритым выдающимся подбо-
родком и выпуклыми мутными глазами. Он был одет в длиннополый синий сюр-
тук с пуговицами ниже зада и в высоких, сморщенных на щиколках и прямых
на икрах сапогах, сверх которых были надеты большие калоши. Он округло
вытер платком свое лицо и, запахнув сюртук, который и без того держался
очень хорошо, с улыбкой приветствовал вошедших, протягивая Степану Ар-
кадьичу руку, как бы желая поймать что-то.
- А вот и вы приехали, - сказал Степан Аркадьич, подавая ему руку. -
Прекрасно.
- Не осмелился ослушаться приказаний вашего сиятельства, хоть слишком
дурна дорога. Положительно всю дорогу пешком шел, но явился в срок.
Константин Дмитрич, мое почтение, - обратился он к Левину, стараясь пой-
мать и его руку. Но Левин, нахмурившись, делал вид, что не замечает его
руки, и вынимал вальдшнепов. - Изволили потешаться охотой? Это какие,
значит, птицы будут? - прибавил Рябинин, презрительно глядя на вальдшне-
пов, - вкус, значит, имеют. - И он неодобрительно покачал головой, как
бы сильно сомневаясь в том, чтоб эта овчинка стоила выделки.
- Хочешь в кабинет? - мрачно хмурясь, сказал Левин по-французски Сте-
пану Аркадьичу. - Пройдите в кабинет, вы там переговорите.
- Очень можно, куда угодно-с, - с презрительным достоинством сказал
Рябинин, как бы желая дать почувствовать, что для других могут быть зат-
руднения, как и с кем обойтись, но для него никогда и ни в чем не может
быть затруднений.
Войдя в кабинет, Рябинин осмотрелся по привычке, как бы отыскивая об-
раз, но, найдя его, не перекрестился. Он оглядел шкафы и полки с книгами
и с тем же сомнением, как и насчет вальдшнепов, презрительно улыбнулся и
неодобрительно покачал головой, никак уже не допуская, чтоб эта овчинка
могла стоить выделки.
- Что ж, привезли деньги? - спросил Облонский. - Садитесь.
- Мы за деньгами не постоим. Повидаться, переговорить приехал.
- О чем же переговорить? Да вы садитесь.
- Это можно, - сказал Рябинин, садясь и самым мучительным для себя об-
разом облокачиваясь на спинку кресла. - Уступить надо, князь. Грех бу-
дет. А деньги готовы окончательно, до одной копейки. За деньгами оста-
новки не бывает.
Левин, ставивший между тем ружье в шкаф, уже выходил из двери, но, ус-
лыхав слова купца, остановился.
- Задаром лес взяли, - сказал он. - Поздно он ко мне приехал, а то я
бы цену назначил.
Рябинин встал и молча с улыбкой поглядел снизу вверх на Левина.
- Оченно скупы, Константин Дмитрич, - сказал он с улыбкой, обращаясь к
Степану Аркадьичу, - окончательно ничего не укупишь. Торговал пшеницу,
хорошие деньги давал.
- Зачем мне вам свое даром давать? Я ведь не на земле нашел и не ук-
рал.
- Помилуйте, по нынешнему времю воровать положительно невозможно. Все
окончательно по нынешнему времю гласное судопроизводство, все нынче бла-
городно; а не то что воровать. Мы говорили по чести. Дорого кладут за
лес, расчетов не сведешь. Прошу уступить хоть малость.
- Да кончено у вас дело или нет? Если кончено, нечего торговаться, а
если не кончено, - сказал Левин, - я покупаю лес.
Улыбка вдруг исчезла с лица Рябинина. Ястребиное, хищное и жесткое вы-
ражение установилось на нем. Он быстрыми костлявыми пальцами расстегнул
сюртук, открыв рубаху навыпуск, медные пуговицы жилета и цепочку часов,
и быстро достал толстый старый бумажник.
- Пожалуйте, лес мой, - проговорил он, быстро перекрестившись и протя-
гивая руку. - Возьми деньги, мой лес. Вот как Рябинин торгует, а не гро-
ши считать, - заговорил он, хмурясь и размахивая бумажником.
- Я бы на твоем месте не торопился, - сказал Левин.
- Помилуй, - с удивлением сказал Облонский, - ведь я слово дал.
Левин вышел из комнаты, хлопнув дверью. Рябинин, глядя на дверь, с
улыбкой покачал головой.
- Все молодость, окончательно ребячество одно. Ведь покупаю, верьте
чести, так, значит, для славы одной, что вот Рябинин, а не кто другой у
Облонского рощу купил. А еще как бог даст расчеты найти. Верьте богу.
Пожалуйте-с. Условьице написать...
Через час купец, аккуратно запахнув свой халат и застегнув крючки сюр-
тука, с условием в кармане сел в свою туго окованную тележку и поехал
домой.
- Ох, эти господа! - сказал он приказчику, - один предмет.
- Это как есть, - отвечал приказчик, передавая ему вожжи и застегивая
кожаный фартук. - А с покупочкой, Михаил Игнатьич?
- Ну, ну...
XVII
Степан Аркадьич с оттопыренным карманом серий, которые за три месяца
вперед отдал ему купец, вошел наверх. Дело с лесом было кончено, деньги
в кармане, тяга была прекрасная, и Степан Аркадьич находился в самом ве-
селом расположении духа, а потому ему особенно хотелось рассеять дурное
настроение, нашедшее на Левина. Ему хотелось окончить день за ужином так
же приятно, как он был начат.
Действительно, Левин был не в духе и, несмотря на все свое желание
быть ласковым и любезным со своим милым гостем, не мог преодолеть себя.
Хмель известия о том, что Кити не вышла замуж, понемногу начинал разби-
рать его.
Кити не замужем и больна, больна от любви к человеку, который пренеб-
рег ею. Это оскорбление как будто падало на него. Вронский пренебрег ею,
а она пренебрегла им, Левиным. Следовательно, Вронский имел право прези-
рать Левина и потому был его враг. Но этого всего не думал Левин. Он
смутно чувствовал, что в этом что-то есть оскорбительное для него, и
сердился теперь не на то, что расстроило его, а придирался ко всему, что
представлялось ему. Глупая продажа леса, обман, на который попался Об-
лонский и который совершился у него в доме, раздражал его.
- Ну, кончил? - сказал он, встречая наверху Степана Аркадьича. - Хо-
чешь ужинать?
- Да, не откажусь. Какой аппетит у меня в деревне, чудо! Что ж ты Ря-
бинину не предложил поесть?
- А, черт с ним!
- Однако как ты обходишься с ним! - сказал Облонский. - Ты и руки ему
не подал. Отчего же не подать ему руки?
- Оттого, что я лакею не подам руки, а лакей во сто раз лучше.
- Какой ты, однако, ретроград! А слияние сословий? - сказал Облонский.
- Кому приятно сливаться - на здоровье, а мне противно.
- Ты, я вижу, решительно ретроград.
- Право, я никогда не думал, кто я. Я - Константин Левин, больше ниче-
го.
- И Константин Левин, который очень не в духе, - улыбаясь, сказал Сте-
пан Аркадьич.
- Да, я не в духе, и знаешь отчего? От, извини меня, твоей глупой про-
дажи...
Степан Аркадьич добродушно сморщился, как человек, которого безвинно
обижают и расстраивают.
- Ну, полно! - сказал он. - Когда бывало, чтобы кто-нибудь что-нибудь
продал и ему бы не сказали сейчас же после продажи: "Это гораздо дороже
стоит"? А покуда продают, никто не дает... Нет, я вижу, у тебя есть
зубпротив этого несчастного Рябинина.
- Может быть, и есть. А ты знаешь, за что? Ты скажешь опять, что я
ретроград, или еще какое страшное слово, но все-таки мне досадно и обид-
но видеть это со всех сторон совершающееся обеднение дворянства, к кото-
рому я принадлежу, и, несмотря на слияние сословий, очень рад, что при-
надлежу. И обеднение не вследствие роскоши - это бы ничего; прожить
по-барски - это дворянское дело, это только дворяне умеют. Теперь мужики
около нас скупают земли, - мне не обидно. Барин ничего не делает, мужик
работает и вытесняет праздного человека. Так должно быть. И я очень рад
мужику. Но мне обидно смотреть на это обеднение по какой-то, не знаю как
назвать, невинности. Тут арендатор-поляк купил за полцены у барыни, ко-
торая живет в Ницце, чудесное имение. Тут отдают купцу в аренду за рубль
десятину земли, которая стоит десять рублей. Тут ты безо всякой причины
подарил этому плуту тридцать тысяч.
- Так что же? считать каждое дерево?
- Непременно считать. А вот ты не считал, а Рябинин считал. У детей
Рябинина будут средства к жизни и образованию, а у твоих, пожалуй, не
будет!
- Ну, уж извини меня, но есть что-то мизерное в этом считанье. У нас
свои занятия, у них свои, и им надо барыши. Ну, впрочем, дело сделано, и
конец. А вот и глазунья, самая моя любимая яичница. И Агафья Михайловна
