exessivement terre-a-terre. Но все-таки я ей очень был рад.
Он взял руку Анны и посмотрел ей вопросительно в глаза.
Она, иначе поняв этот взгляд. улыбнулась ему.
На другое утро, несмотря на упрашиванья хозяев, Дарья Александровна
собралась ехать. Кучер Левина в своем не новом кафтане и полуямской шля-
пе, на разномастных лошадях, в коляске с заплатанными крыльями мрачно и
решительно въехал в крытый, усыпанный песком подъезд.
Прощание с княжной Варварой, с мужчинами было неприятно Дарье Алек-
сандровне. Пробыв день, и она и хозяева ясно чувствовали, что они не
подходят друг к другу и что лучше им не сходиться. Одной Анне было
грустно. Она знала, что теперь, с отъездом Долли, никто уже не растрево-
жит в ее душе те чувства, которые поднялись в ней при этом свидании.
Тревожить эти чувства ей было больно, но она все-таки знала, что это бы-
ла самая лучшая часть ее души и что эта часть ее души быстро зарастала в
той жизни, которую она вела.
Выехав в поле, Дарья Александровна испытала приятное чувство облегче-
ния, и ей хотелось спросить у людей, как им понравилось у Вронского, как
вдруг кучер Филипп сам заговорил:
- Богачи-то богачи, а овса всего три меры дали. До петухов дочиста по-
добрали. Что ж три меры? только закусить. Ныне овес у дворников сорок
пять копеек. У нас небось приезжим сколько поедят, столько дают.
- Скупой барин, - подтвердил конторщик.
- Ну, а лошади их понравились тебе? - спросила Долли.
- Лошади - одно слово. И пища хороша. А так мне скучно что-то показа-
лось, Дарья Александровна, не знаю как вам, - сказал он, обернув к ней
свое красивое и доброе лицо.
- Да и мне тоже. Что ж, к вечеру доедем?
- Надо доехать.
Вернувшись домой и найдя всех вполне благополучными и особенно милыми,
Дарья Александровна с большим оживлением рассказывала про свою поездку,
про то, как ее хорошо принимали, про роскошь и хороший вкус жизни Вронс-
ких, про их увеселения и не давала никому слова сказать против них.
- Надо знать Анну и Вронского - я его больше узнала теперь, - чтобы
понять, как они милы и трогательны, - теперь совершенно искренно говори-
ла она,забывая то неопределенное чувство недовольства и неловкости, ко-
торое она испытывала там.
XXV
Вронский и Анна, все в тех же условиях, все так же не принимая никаких
мер для развода, прожили все лето и часть осени в деревне. Было между
ними решено, что они никуда не поедут; но оба чувствовали, чем долее они
жили одни, в особенности осенью и без гостей, что они не выдержат этой
жизни и что придется изменить ее.
Жизнь, казалось, была такая, какой лучше желать нельзя: был полный
достаток, было здоровье, был ребенок, и у обоих были занятия. Анна без
гостей все так же занималась собою и очень много занималась чтением - и
романов и серьезных книг, какие были в моде. Она выписывала все те кни-
ги, о которых с похвалой упоминалось в получаемых ею иностранных газетах
и журналах, и с тою внимательностью к читаемому, которая бывает только в
уединении, прочитывала их. Кроме того, все предметы, которыми занимался
Вронский, она изучала по книгам и специальным журналам, так что часто он
обращался прямо к ней с агрономическими, архитектурными, даже иногда
коннозаводческими и спортсменскими вопросами. Он удивлялся ее знанию,
памяти и сначала, сомневаясь, желал подтверждения; и она находила в кни-
гах то, о чем он спрашивал, и показывала ему.
Устройство больницы тоже занимало ее. Она не только помогала, но мно-
гое и устраивала и придумывала сама. Но главная забота ее все-таки была
она сама - она сама, насколько она дорога Вронскому, насколько она может
заменить для него все, что он оставил. Вронский ценил это, сделавшееся
единственною целью ее жизни, желание не только нравиться, но служить
ему, но вместе с тем и тяготился теми любовными сетями, которыми она
старалась опутать его. Чем больше проходило времени, чем чаще он видел
себя опутанным этими сетями, тем больше ему хотелось не то что выйти из
них, но попробовать, не мешают ли они его свободе. Если бы не это все
усиливающееся желание быть свободным, не иметь сцены каждый раз, как ему
надо было ехать в город на съезд, на бега, Вронский был бы вполне дово-
лен своею жизнью. Роль, которую он избрал, роль богатого землевладельца,
из каких должно состоять ядро русской аристократии, не только пришлась
ему вполне по вкусу, но теперь, после того как он прожил так полгода,
доставляла ему все возрастающее удовольствие. И дело его все больше и
больше занимая и втягивая его, шло прекрасно. Несмотря на огромные
деньги, которых ему стоила больница, машины, выписанные из Швейцарии ко-
ровы и многое другое, он был уверен, что он не расстраивал, а увеличивал
свое состояние. Там, где дело шло до доходов, продажи лесов, хлеба,
шерсти, отдачи земель, Вронский был крепок, как кремень, и умел выдержи-
вать цену. В делах большого хозяйства и в этом и в других имениях он
держался самых простых, нерискованных приемов и был в высшей степени бе-
режлив и расчетлив на хозяйственные мелочи. Несмотря на всю хитрость и
ловкость немца, втягивавшего его в покупки и выставлявшего всякий расчет
так, что нужно было сначала гораздо больше, но, сообразив, можно было
сделать то же и дешевле и тотчас же получить выгоду, Вронский не подда-
вался ему. Он выслушивал управляющего, расспрашивал и соглашался с ним,
только когда выписываемое или устраиваемое было самое новое, в России
еще неизвестное, могущее возбудить удивление. Кроме того, он решался на
большой расход только тогда, когда были лишние деньги, и, делая этот
расход, доходил до всех подробностей и настаивал на том, чтоб иметь са-
мое лучшее за свои деньги. Так что по тому, как он повел дела, было яс-
но, что он не расстроил, а увеличил свое состояние.
В октябре месяце были дворянские выборы в Кашинской губернии, где были
имения Вронского,Свияжского, Кознышева, Облонского и маленькая часть Ле-
вина.
Выборы эти, по многим обстоятельствам и лицам, участвовавшим в них,
обращали на себя общественное внимание. О них много говорили и к ним го-
товились. Московские, петербургские и заграничные жители, никогда не бы-
вавшие на выборах, съехались на эти выборы.
Вронский давно уже обещал Свияжскому ехать на них.
Пред выборами Свияжский, часто навещавший Воздвиженское, заехал за
Вронским.
Накануне еще этого дня между Вронским и Анной произошла почти ссора за
эту предполагаемую поездку. Было самое тяжелое, скучное в деревне осен-
нее время, и потому Вронский, готовясь к борьбе, со строгим и холодным
выражением, как он никогда прежде не говорил с Анной, объявил ей о своем
отъезде. Но, к его удивлению, Анна приняла это известие очень спокойно и
спросила только, когда он вернется. Он внимательно посмотрел на нее, не
понимая этого спокойствия. Она улыбнулась на его взгляд. Он знал эту
способность ее уходить в себя и знал, что это бывает только тогда, когда
она на что-нибудь решилась про себя, не сообщая ему своих планов. Он бо-
ялся этого; но ему так хотелось избежать сцены, что он сделал вид и от-
части искренно поверил тому, чему ему хотелось верить, - ее благоразу-
мию.
- Надеюсь, ты не будешь скучать?
- Надеюсь, - сказала Анна. - Я вчера получила ящик книг от Готье. Нет,
я не буду скучать.
"Она хочет взять этот тон, и тем лучше, - подумал он, - а то все одно
и то же".
И так и не вызвав ее на откровенное объяснение, он уехал на выборы.
Это было еще в первый раз с начала их связи, что он расставался с нею,
не объяснившись до конца. С одной стороны, это беспокоило его, с другой
стороны, он находил, что это лучше. "Сначала будет,как теперь, что-то
неясное, затаенное, а потом она привыкнет. Во всяком случае я все могу
отдать ей, но не свою мужскую независимость", - думал он.
XXVI
В сентябре Левин переехал в Москву для родов Кити. Он уже жил без дела
целый месяц в Москве, когда Сергей Иванович, имевший именье в Кашинской
губернии и принимавший большое участие в вопросе предстоящих выборов,
собрался ехать на выборы. Он звал с собою и брата, у которого был шар по
Селезневскому уезду. Кроме этого, у Левина было в Кашине крайне нужное
для сестры его, жившей за границей, дело по опеке и по получению денег
выкупа.
Левин все еще был в нерешительности, но Кити, видевшая, что он скучает
в Москве, и советовавшая ему ехать, помимо его заказала ему дворянский
мундир, стоивший восемьдесят рублей. И эти восемьдесят рублей, заплачен-
ные за мундир, были главной причиной, побудившей Левина ехать. Он поехал
в Кашин.
Левин был в Кашине уже шестой день, посещая каждый день собрание и
хлопоча по делу сестры, которое все не ладилось. Предводители все заняты
были выборами, и нельзя было добиться того самого простого дела, которое
зависело от опеки. Другое же дело - получение денег - точно так же
встречало препятствия. После долгих хлопот о снятии запрещения деньги
были готовы к выдаче; но нотариус, услужливейший человек, не мог выдать
талона, потому что нужна была подпись председателя, а председатель, не
сдав должности, был на сессии. Все эти хлопоты, хождения из места в мес-
то, разговоры с очень добрыми, хорошими людьми, понимающими вполне неп-
риятность положения просителя, но не могущими пособить ему, - все это
напряжение, не дающее никаких результатов, произвело в Левине чувство
мучительное, подобное тому досадному бессилию, которое испытываешь во
сне, когда хочешь употребить физическую силу. Он испытывал это часто,
разговаривая со своим добродушнейшим поверенным. Этот поверенный делал,
казалось, все возможное и напрягал все свои умственные силы, чтобы вы-
вести Левина из затруднения. "Вот что попробуйте, - не раз говорил он, -
съездите туда-то и туда-то", и поверенный делал целый план, как обойти
то роковое начало, которое мешало всему. Но тотчас же прибавлял:
"Все-таки задержат; однако попробуйте". И Левин пробовал, ходил, ездил.
Все были добры и любезны, но оказывалось, что обойденное вырастало опять
на конце и опять преграждало путь. В особенности было обидно то, что Ле-
вин не мог никак понять, с кем он борется, кому выгода оттого, что его
дело не кончается. Этого, казалось, никто не знал; не знал и поверенный.
Если б Левин мог понять, как он понимал, почему подходить к кассе на же-
лезной дороге нельзя иначе, как становясь в ряд, ему бы не было обидно и
досадно; но в препятствиях, которые он встречал по делу, никто не мог
объяснить ему, для чего они существуют.
Но Левин много изменился со времени своей женитьбы; он был терпелив и
если не понимал, для чего все это так устроено, то говорил себе, что, не
зная всего, он не может судить, что, вероятно, так надобно, и старался
не возмущаться.
Теперь, присутствуя на выборах и участвуя в них, он старался также не
осуждать, не спорить, а сколько возможно понять то дело, которым с такою
серьезностью и увлечением занимались уважаемые им честные и хорошие лю-
ди. С тех пор как он женился, Левину открылось столько новых, серьезных
сторон, прежде, по легкомысленному к ним отношению, казавшихся ничтожны-
ми, что и в деле выборов он предполагал и искал серьезного значения.
Сергей Иванович объяснил ему смысл и значение предполагавшегося на вы-
борах переворота. Губернский предводитель, в руках которого по закону
находилось столько важных общественных дел - и опеки (те самые, от кото-
рых страдал теперь Левин), и дворянские огромные суммы, и гимназии женс-
кая, мужская и военная, и народное образование по новому положению, н,
наконец, земство, - губернский предводитель Снетков был человек старого
дворянского склада, проживший огромное состояние, добрый человек, чест-
ный в своем роде, но совершенно не понимавший потребностей нового време-
