делать?" - подумал он.
- Я сейчас пришлю его вам.
- Что это за бессмыслица!- говорил Степан Аркадьич, узнав от приятеля,
что его выгоняют из дому, и найдя Левина в саду, где он гулял, дожидаясь
отъезда гостя. - Mais c'est ridicule! Какая тебя муха укусила? Mais
c'est du dernier ridicule! Что же тебе показалось, если молодой чело-
век...
Но место, в которое Левина укусила муха, видно, еще болело, потому что
он опять побледнел, когда Степан Аркадьич хотел объяснить причину, и
поспешно перебил его:
- Пожалуйста, не объясняй причины! Я не мог иначе! Мне очень совестно
перед тобой и перед ним. Но ему, я думаю, не будет большого горя уехать,
а мне и моей жене его присутствие неприятно.
- Но ему оскорбительно! Et puis c'est ridicule. Лидия Ивановна уже
стала успокоиваться, как на другое же утро ей принесли
- А мне и оскорбительно и мучительно! И я ни в чем не виноват, и мне
незачем страдать!
- Ну, уж этого я не ждал от тебя! On peut etre jaloux, mais a ce
point, c'est du dernier ridicule!
Левин быстро повернулся и ушел от него в глубь аллеи и продолжал один
ходить взад и вперед. Скоро он услыхал грохот тарантаса и увидал из-за
деревьев, как Васенька, сидя на сене (на беду не было сиденья в таранта-
се) в своей шотландской шапочке, подпрыгивая по толчкам, проехал по ал-
лее.
"Это что еще?" - подумал Левин, когда лакей, выбежав из дома, остано-
вил тарантас. Это был машинист, про которого совсем забыл Левин. Маши-
нист, раскланиваясь, что-то говорил Весловскому; потом влез в тарантас,
и они вместе уехали.
Степан Аркадьич и княгиня были возмущены поступком Левина. И он сам
чувствовал себя не только ridicule в высшей степени, но и виноватым кру-
гом и опозоренным; но, вспоминая то, что он и жена его перестрадали, он,
спрашивая себя, как бы он поступил в другой раз, отвечал себе, что точно
так же.
Несмотря на все это, к концу этого дня все, за исключением княгини, не
прощавшей этот поступок Левину, сделались необыкновенно оживлены и весе-
лы, точно дети после наказанья или большие после тяжелого официального
приема, так что вечером про изгнание Васеньки в отсутствие княгини уже
говорилось как про давнишнее событие. И Долли, имевшая от отца дар смеш-
но рассказывать, заставляла падать от смеха Вареньку, когда она в третий
и четвертый раз, все с новыми юмористическими прибавлениями, рассказыва-
ла, как она, только что собралась надеть новые бантики для гостя и выхо-
дила уж в гостиную, вдруг услыхала грохот колымаги. И кто же в колымаге?
- сам Васенька, с шотландскою шапочкой, и с романсами, и с крагами, си-
дит на сене.
- Хоть бы ты карету велел запрячь! Нет, и потом слышу: "Постойте!" Ну,
думаю, сжалились. Смотрю, посадили к нему толстого немца и повезли... И
бантики мои пропали!..
XVI
Дарья Александровна исполнила свое намерение и поехала к Анне. Ей
очень жалко было огорчить сестру и сделать неприятное ее мужу; она пони-
мала, как справедливы Левины, не желая иметь никаких сношений с Вронс-
ким; но она считала своею обязанностью побывать у Анны и показать ей,
что чувства ее не могут измениться, несмотря на перемену ее положения.
Чтобы не зависеть от Левиных в этой поездке, Дарья Александровна послала
в деревню нанять лошадей; но Левин, узнав об этом, пришел к ней с выго-
вором.
- Почему же ты думаешь, что мне неприятна твоя поездка? Да если бы мне
и было это неприятно, то тем более мне неприятно, что ты не берешь моих
лошадей, - говорил он. - Ты мне ни разу не сказала, что ты решительно
едешь. А нанимать на деревне, во-первых, неприятно для меня, а главное,
они возьмутся, но не довезут. У меня лошади есть. И если ты не хочешь
огорчить меня, то ты возьми моих.
Дарья Александровна должна была согласиться, и в назначенный день Ле-
вин приготовил для свояченицы четверню лошадей и подставу, собрав ее из
рабочих и верховых, очень некрасивую, но которая могла довезти Дарью
Александровну в один день. Теперь, когда лошади нужны были и для уезжав-
шей княгини и для акушерки, это было затруднительно для Левина, но по
долгу гостеприимства он не мог допустить Дарью Александровну нанимать из
его дома лошадей и, кроме того, знал, что двадцать рублей, которые про-
сили с Дарьи Александровны за эту поездку, были для нее очень важны; а
денежные дела Дарьи Александровны, находившиеся в очень плохом положе-
нии, чувствовались Левиными как свои собственные.
Дарья Александровна по совету Левина выехала до зари. Дорога была хо-
роша, коляска покойна, лошади бежали хорошо, и на козлах, кроме кучера,
сидел конторщик вместо лакея, посланный Левиным для безопасности. Дарья
Александровна задремала и проснулась, только подъезжая уже к постоялому
двору, где надо было переменять лошадей.
Напившись чаю у того самого богатого мужика-хозяина, у которого оста-
навливался Левин в свою поездку к Свияжскому, и побеседовав с бабами о
детях и со стариком о графе Вронском, которого тот очень хвалил, Дарья
Александровна в десять часов поехала дальше. Дома ей, за заботами о де-
тях, никогда на бывало времени думать. Зато уже теперь, на этом четырех-
часовом переезде, все прежде задержанные мысли вдруг столпились в ее го-
лове, и она передумала всю свою жизнь, как никогда прежде, и с самых
разных сторон. Ей самой странны были ее мысли. Сначала она думала о де-
тях, о которых, хотя княгиня, а главное, Кити (она на нее больше надея-
лась), обещала за ними смотреть, она все-таки беспокоилась. "Как бы Маша
опять не начала шалить, Гришу как бы не ударила лошадь, да и желудок Ли-
ли как бы еще больше не расстроился". Но потом вопросы настоящего стали
сменяться вопросами ближайшего будущего. Она стала думать о том, как в
Москве надо на нынешнюю зиму взять новую квартиру, переменить мебель в
гостиной и сделать шубку старшей дочери. Потом стали представляться ей
вопросы более отдаленного будущего: как она выведет детей в люди. "Дево-
чек еще ничего, - думала она, - но мальчики?
Хорошо, я занимаюсь с Гришей теперь, но ведь это только оттого, что
сама я теперь свободна, не рожаю. На Стиву, разумеется, нечего рассчиты-
вать. И я с помощью добрых людей выведу их; но если опять роды..." И ей
пришла мысль о том, как несправедливо сказано, что проклятие наложено на
женщину, чтобы в муках родить чада. "Родить ничего, но носить - вот что
мучительно", - подумала она, представив себе свою последнюю беременность
и смерть этого последнего ребенка. И ей вспомнился разговор с молодайкой
на постоялом дворе. На вопрос, есть ли у нее дети, красивая молодайка
весело отвечала:
- Была одна девочка, да развязал бог, постом похоронила.
- Что ж, тебе очень жалко ее? - спросила Дарья Александровна.
- Чего жалеть? У старика внуков и так много. Только забота. Ни тебе
работать, ни что. Только связа одна.
Ответ этот показался Дарье Александровне отвратителен, несмотря на
добродушную миловидность молодайки, но теперь она невольно вспомнила эти
слова. В этих цинических словах была и доля правды.
"Да и вообще, - думала Дарья Александровна, оглянувшись на всю свою
жизнь за эти пятнадцать лет замужества, - беременность, тошнота, тупость
ума, равнодушие ко всему и, главное, безобразие. Кити, молоденькая, хо-
рошенькая Кити, и та так подурнела, а я беременная делаюсь безобразна, я
знаю. Роды, страдания, безобразные страдания, эта последняя минута...
потом кормление, эти бессонные ночи, эти боли страшные..."
Дарья Александровна вздрогнула от одного воспоминания о боли треснув-
ших сосков, которую она испытывала почти с каждым ребенком. "Потом бо-
лезни детей, этот страх вечный; потом воспитание, гадкие наклонности
(она вспомнила преступление маленькой Маши в малине), ученье, латынь -
все это так непонятно и трудно. И сверх всего - смерть этих же детей". И
опять в воображении ее возникло вечно гнетущее ее материнское сердце
жестокое воспоминание смерти последнего, грудного мальчика, умершего
крупом, его похороны, всеобщее равнодушие пред этим маленьким розовым
гробиком и своя разрывающая сердце одинокая боль пред бледным лобиком с
вьющимися височками, пред раскрытым и удивленным ротиком, видневшимся из
гроба в ту минуту, как его закрывали розовою крышечкой с галунным крес-
том.
"И все это зачем? Что ж будет из всего этого? То, что я, не имея ни
минуты покоя, то беременная, то кормящая, вечно сердитая, ворчливая, са-
ма измученная и других мучающая, противная мужу, проживу свою жизнь, и
вырастут несчастные, дурно воспитанные и нищие дети. И теперь, если бы
не лето у Левиных, я не знаю, как бы мы прожили. Разумеется, Костя и Ки-
ти так деликатны, что нам незаметно; но это не может продолжаться. Пой-
дут у них дети, им нельзя будет помогать нам; они и теперь стеснены. Что
ж, папа, который себе почти ничего не оставил, будет помогать? Так что и
вывести детей я не могу сама, а разве с помощью других, с унижением. Ну,
да если предположим самое счастливое: дети не будут больше умирать, и я
кое-как воспитаю их. В самом лучшем случае они только не будут негодяи.
Вот все, чего я могу желать. Из-за всего этого сколько мучений, тру-
дов... Загублена вся жизнь!" Ей опять вспомнилось то, что сказала моло-
дайка, и опять ей гадко было вспомнить про это; но она не могла не сог-
ласиться, что в этих словах была и доля грубой правды.
- Что, далеко ли, Михайла? - спросила Дарья Александровна у конторщи-
ка, чтобы развлечься от пугавших ее мыслей.
- От этой деревни, сказывают, семь верст.
Коляска по улице деревни съезжала на мостик. По мосту, звонко и весело
переговариваясь, шла толпа веселых баб со свитыми свяслами за плечами.
Бабы приостановились на мосту, любопытно оглядывая коляску. Все обращен-
ные к ней лица показались Дарье Александровне здоровыми, веселыми, драз-
нящими ее радостью жизни. "Все живут, все наслаждаются жизнью, - продол-
жала думать Дарья Александровна, миновав баб, выехав в гору и опять на
рыси приятно покачиваясь на мягких рессорах старой коляски, - а я, как
из тюрьмы, выпущенная из мира, убивающего меня заботами, только теперь
опомнилась на мгновение. Все живут: и эти бабы, и сестра Натали, и Ва-
ренька, и Анна, к которой я еду, только не я.
А они нападают на Анну. За что? Что же, разве я лучше? У меня по край-
ней мере есть муж, которого я люблю. Не так, как бы я хотела любить, но
я его люблю, а Анна не любила своего? В чем же она виновата? Она хочет
жить. Бог вложил нам это в душу. Очень может быть, что и я бы сделала то
же. И я до сих пор не знаю, хорошо ли сделала, что послушалась ее в это
ужасное время, когда она приезжала ко мне в Москву. Я тогда должна была
бросить мужа и начать жизнь сначала. Я бы могла любить и быть любима
по-настоящему. А теперь разве лучше? Я не уважаю его. Он мне нужен, -
думала она про мужа, - и я терплю его. Разве это лучше? Я тогда еще мог-
ла нравиться, у меня оставалась моя красота", - продолжала думать Дарья
Александровна, и ей хотелось посмотреться в зеркало. У ней было дорожное
зеркальце в мешочке, и ей хотелось достать его; но, посмотрев на спины
кучера и покачивавшегося конторщика, она почувствовала, что ей будет со-
вестно, если кто-нибудь из них оглянется, и не стала доставать зеркала.
Но и не глядясь в зеркало, она думала, что и теперь еще не поздно, и
она вспомнила Сергея Ивановича, который был особенно любезен к ней, при-
ятеля Стивы, доброго Туровцына, который вместе с ней ухаживал за ее
детьми во время скарлатины и был влюблен в нее. И еще был один совсем
молодой человек, который, как ей шутя сказал муж, находил, что она кра-
сивее всех сестер. И самые страстные и невозможные романы представлялись
Дарье Александровне. "Анна прекрасно поступила, и уж я никак не стану
упрекать ее. Она счастлива, делает счастье другого человека и не забита,
