кой, с которою часто говорят женщины о тайных, ими одними открытых
свойствах любимого человека. - Вот видишь это большое строение? Это но-
вая больница. Я думаю, что это будет стоить больше ста тысяч. Это его
dada теперь. И знаешь, отчего это взялось? Мужики у него просили усту-
пить им дешевле луга, кажется, а он отказал, и я упрекнула его в скупос-
ти. Разумеется, не от этого, но все вместе, - он начал эту больницу,
чтобы показать, понимаешь, как он не скуп. Если хочешь, c'est une
petitesse; но я еще больше его люблю за это. А вот сейчас ты увидишь
дом. Это еще дедовский дом, и он ничего не изменен снаружи.
- Как хорош! - сказала Долли, с невольным удивлением глядя на прекрас-
ный с колоннами дом, выступающий из разноцветной зелени старых деревьев
сада.
- Не правда ли, хорош? И из дома, сверху, вид удивительный.
Они въехали в усыпанный щебнем и убранный цветником двор, на котором
два работника обкладывали взрыхленную цветочную клумбу необделанными
ноздреватыми камнями, и остановились в крытом подъезде.
- А, они уже приехали! - сказала Анна, глядя на верховых лошадей, ко-
торых только что отводили от крыльца. - Не правда ли, хороша эта лошадь?
Это коб. Моя любимая. Подведи ее сюда, и дайте сахару. Граф где? - спро-
сила она у выскочивших двух парадных лакеев. - А, вот и он! - сказала
она, увидев выходившего навстречу ей Вронского с Весловским.
- Где вы поместите княгиню? - сказал Вронский по-французски, обращаясь
к Анне, и, не дождавшись ответа, еще раз поздоровался с Дарьей Александ-
ровной и теперь поцеловал ее руку. - Я думаю, в большой балконной?
- О нет, это далеко! Лучше в угловой, мы больше будем видеться. Ну,
пойдем, - сказала Анна, дававшая вынесенный ей лакеем сахар любимой ло-
шади.
- Et vous oubliez votre devoir, - сказала она вышедшему тоже на
крыльцо Весловскому.
- Pardon, j'en ai tout plein les poches, - улыбаясь, отвечал он, опус-
кая пальцы в жилетный карман.
- Mais vois venez trop tard, - сказала она, обтирая платком руку, ко-
торую ей намочила лошадь, бравшая сахар. Анна обратилась к Долли: - Ты
надолго ли? На один день? Это невозможно!
- Я так обещала, и дети... - сказала Долли, чувствуя себя смущенною и
оттого, что ей надо было взять мешочек из коляски, и оттого, что она
знала, что лицо ее должно быть очень запылено.
- Нет, Долли, душенька... Ну, увидим. Пойдем, пойдем! - и Анна повела
Долли в ее комнату.
Комната эта была не та парадная, которую предлагал Вронский, а такая,
за которую Анна сказала, что Долли извинит ее. И зта комната, за которую
надо было извиняться, была преисполнена роскоши, в какой никогда не жила
Долли и которая напомнила ей лучшие гостиницы за границей.
- Ну, душенька, как я счастлива! - на минутку присев в своей амазонке
подле Долли, сказала Анна. - Расскажи же мне про своих. Стиву я видела
мельком. Но он не может рассказать про детей. Что моя любимица Таня?
Большая девочка, я думаю?
- Да, очень большая, - коротко отвечала Дарья Александровна, сама
удивляясь, что она так холодно отвечает о своих детях. - Мы прекрасно
живем у Левиных, - прибавила она.
- Вот если б я знала, - сказала Анна, - что ты меня не презираешь...
Вы бы все приехали к нам. Ведь Стива старый и большой друг с Алексеем, -
прибавила она и вдруг покраснела.
- Да, но мы так хорошо... - смутясь, отвечала Долли.
- Да впрочем, это я от радости говорю глупости. Одно, душенька, как я
тебе рада! - сказала Анна, опять целуя ее. - Ты еще мне не сказала, как
и что ты думаешь обо мне, а я все хочу знать. Но я рада, что ты меня
увидишь, какая я есть. Мне, главное, не хотелось бы, чтобы думали, что я
что-нибудь хочу доказать. Я ничего не хочу доказывать, я просто хочу
жить; никому не делать зла, кроме себя. Это я имею право, не правда ли?
Впрочем, это длинный разговор, и мы еще обо всем хорошо переговорим. Те-
перь пойду одеваться, а тебе пришлю девушку.
XIX
Оставшись одна, Дарья Александровна взглядом хозяйки осмотрела свою
комнату. Все, что она видела, подъезжая к дому и проходя через него, и
теперь в своей комнате, все производило в ней впечатление изобилия и ще-
гольства и той новой европейской роскоши, про которые она читала только
в английских романах, но никогда не видала еще в России и в деревне. Все
было ново, начиная от французских новых обой до ковра, которым была об-
тянута вся комната. Постель была пружинная с матрасиком и с особенным
изголовьем и канаусовыми наволочками на маленьких подушках. Мраморный
умывальник, туалет, кушетка, столы, бронзовые часы на камине, гардины и
портьеры - все это было дорогое и новое.
Пришедшая предложить свои услуги франтиха-горничная, в прическе и
платье моднее, чем у Долли, была такая же новая и дорогая, как и вся
комната. Дарье Александровне были приятны ее учтивость, опрятность и ус-
лужливость, но было неловко с ней; было совестно пред ней за свою, как
на беду, по ошибке уложенную ей заплатанную кофточку. Ей стыдно было за
те самые заплатки и заштопанные места, которыми она так гордилась дома.
Дома было ясно, что на шесть кофточек нужно было двадцать четыре аршина
нансуку по шестьдесят пять копеек, что составляло больше пятнадцати руб-
лей, кроме отделки и работы, и эти пятнадцать рублей были выгаданы. Но
пред горничной было не то что стыдно, а неловко.
Дарья Александровна почувствовала большое облегчение, когда в комнату
вошла давнишняя ее знакомая, Аннушка. Франтиха-горничная требовалась к
барыне, и Аннушка осталась с Дарьей Александровной.
Аннушка была, очевидно, очень рада приезду барыни и без умолку разго-
варивала. Долли заметила,что ей хотелось высказать свое мнение насчет
положения барыни, в особенности насчет любви и преданности графа к Анне
Аркадьевне, но Долли старательно останавливала ее, как только та начина-
ла говорить об этом.
- Я с Анной Аркадьевной выросла, они мне дороже всего. Что ж, не нам
судить. А уж так, кажется, любить...
- Так, пожалуйста, отдай вымыть, если можно, - перебивала ее Дарья
Александровна.
- Слушаю-с. У нас на постирушечки две женщины приставлены особо, а
белье все машиной. Граф сами до всего доходят. Уж какой муж...
Долли была рада, когда Анна вошла к ней и своим приходом прекратила
болтовню Аннушки.
Анна переоделась в очень простое батистовое платье. Долли внимательно
осмотрела это простое платье. Она знала, что значит и за какие деньги
приобретается эта простота.
- Старая знакомая, - сказала Анна на Аннушку.
Анна теперь уж не смущалась. Она была совершенно свободна и спокойна.
Долли видела, что она теперь вполне уже оправилась от того впечатления,
которое произвел на нее приезд, и взяла на себя тот поверхностный, рав-
нодушный тон, при котором как будто дверь в тот отдел, где находились ее
чувства и задушевные мысли, была заперта.
- Ну, а что твоя девочка, Анна? - спросила Долли.
- Ани? (Так звала она дочь свою Анну.) Здорова. Очень поправилась. Ты
хочешь видеть ее? Пойдем,я тебе покажу ее. Ужасно много было хлопот, -
начала она рассказывать, - с нянями. У нас итальянка была кормилицей.
Хорошая, но так глупа! Мы ее хотели отправить, но девочка так привыкла к
ней, что все еще держим.
- Но как же вы устроились?.. - начала было Долли вопрос о том, какое
имя будет носить девочка; но,заметив вдруг нахмурившееся лицо Анны, она
переменила смысл вопроса. - Как же вы устроили? отняли ее уже?
Но Анна поняла.
- Ты не то хотела спросить? Ты хотела спросить про ее имя? Правда? Это
мучает Алексея. У ней нет имени. То есть она Каренина, - сказала Анна,
сощурив глаза так, что только видны были сошедшиеся ресницы. - Впрочем,
- вдруг просветлев лицом, - об этом мы все переговорим после. Пойдем, я
тебе покажу ее. Elle est tres gentille. Она ползает уже.
В детской роскошь, которая во всем доме поражала Дарью Александровну,
еще более поразила ее. Тут были и тележечки, выписанные из Англии, и
инструменты для обучения ходить, и нарочно устроенный диван вроде
бильярда, для ползания, и качалки, и ванны особенные, новые. Все это бы-
ло английское, прочное и добротное и, очевидно, очень дорогое. Комната
была большая, очень высокая и светлая.
Когда они вошли, девочка в одной рубашечке сидела в креслице у стола и
обедала бульоном, которым она облила всю свою грудку. Девочку кормила и,
очевидно, с ней вместе сама ела девушка русская, прислуживавшая в детс-
кой. Ни кормилицы, ни няни не было; они были в соседней комнате, и отту-
да слышался их говор на странном французском языке, на котором они
только и могли между собой изъясняться.
Услыхав голос Анны, нарядная, высокая, с неприятным лицом и нечистым
выражением англичанка, поспешно потряхивая белокурыми буклями, вошла в
дверь и тотчас же начала оправдываться, хотя Анна ни в чем не обвиняла
ее. На каждое слово Анны англичанка поспешно несколько раз приговарива-
ла: "Yes, my lady".
Чернобровая, черноволосая, румяная девочка, с крепеньким, обтянутым
куриною кожей, красным тельцем, несмотря на суровое выражение, с которым
она посмотрела на новое лицо, очень понравилась Дарье Александровне; она
даже позавидовала ее здоровому виду. То, как ползала эта девочка, тоже
очень понравилось ей. Ни один из ее детей так не ползал. Эта девочка,
когда ее посадили на ковер и подоткнули сзади платьице, была удивительно
мила. Она, как зверок, оглядываясь на больших своими блестящими черными
глазами, очевидно радуясь тому, что ею любуются, улыбаясь и боком держа
ноги, энергически упиралась на руки и быстро подтягивала весь задок и
опять вперед перехватывала ручонками.
Но общий дух детской и в особенности англичанка очень не понравились
Дарье Александровне. Только тем, что в такую неправильную семью, как Ан-
нина, не пошла бы хорошая, Дарья Александровна и объяснила себе то, что
Анна, с своим знанием людей, могла взять к своей девочке такую несимпа-
тичную, нереспектабельную англичанку. Кроме того, тотчас же по нес-
кольким словам Дарья Александровна поняла, что Анна, кормилица, нянька и
ребенок не сжились вместе и что посещение матерью было дело необычайное.
Анна хотела достать девочке ее игрушку и не могла найти ее.
Удивительнее же всего было то, что на вопрос о том, сколько у ней зу-
бов, Анна ошиблась и совсем не знала про два последние зуба.
- Мне иногда тяжело, что я как лишняя здесь, - сказала Анна, выходя из
детской и занося свой шлейф, чтобы миновать стоявшие у двери игрушки. -
Не то было с первым.
- Я думала, напротив, - робко сказала Дарья Александровна.
- О нет! Ведь ты знаешь, я его видела, Сережу, - сказала Анна, сощу-
рившись, точно вглядываясь во что-то далекое. - Впрочем, это мы перего-
ворим после. Ты не поверишь, я точно голодный, которой вдруг поставили
полный обед, и он не знает, за что взяться. Полный обед - это ты и
предстоящие мне разговоры с тобой, которых я ни с кем не могла иметь; и
я не знаю, за какой разговор прежде взяться. Mais je ne vois frai grace
de rien. Мне все надо высказать. Да, надо тебе сделать очерк того об-
щества, которое ты найдешь у нас, - начала она. - Начинаю с дам. Княжна
Варвара. Ты знаешь ее, и я знаю твое мнение и Стивы о ней. Стива гово-
рит, что вся цель ее жизни состоит в том, чтобы доказать свое преиму-
щество над тетушкой Катериной Павловной; это все правда; но она добрая,
и я ей так благодарна. В Петербурге была минута, когда мне был необходим
un chaperon. Тут она подвернулась. Но, право, она добрая. Она много мне
облегчила мое положение. Я вижу, что ты не понимаешь всей тяжести моего
положения... там, в Петербурге, - прибавила она. - Здесь я совершенно
спокойна и счастлива. Ну, да это после. Надо перечислить. Потом Свияжс-
кий, - он предводитель, и он очень порядочный человек, но ему что-то
