- Нет, ты мне все-таки скажи... Ты видишь мою жизнь. Но ты не за-
будь,что ты нас видишь летом, когда ты приехала, и мы не одни... Но мы
приехали раннею весной, жили совершенно одни и будем жить одни, и лучше
этого я ничего не желаю. Но представь себе, что я живу одна без него,
одна, а это будет... Я по всему вижу, что это часто будет повторяться,
что он половину времени будет вне дома, - сказала она, вставая и приса-
живаясь ближе к Долли.
- Разумеется, - перебила она Долли, хотевшую возразить, - разумеется,
я насильно не удержу его. Я и не держу. Нынче скачки, его лошади скачут,
он едет. Очень рада. Но ты подумай обо мне, представь себе мое положе-
ние... Да что говорить про это! - Она улыбнулась. - Так о чем же он го-
ворил с тобой?
- Он говорил о том, о чем я сама хочу говорить, и мне легко быть его
адвокатом: о том, нет ли возможности и нельзя ли... - Дарья Александров-
на запнулась, - исправить, улучшить твое положение... Ты знаешь, как я
смотрю... Но все-таки, если возможно, надо выйти замуж...
- То есть развод? - сказала Анна. - Ты знаешь, единственная женщина,
которая приехала ко мне в Петербурге, была Бетси Тверская? Ты ведь ее
знаешь? Au fond c'est la femme la plus depravee qui existe. Она была в
связи с Тушкевичем, самым гадким образом обманывая мужа. И она мне ска-
зала, что она меня знать не хочет, пока мое положение будет неправильно.
Не думай, чтобы я сравнивала... Я знаю тебя, душенька моя. Но я невольно
вспомнила... Ну, так что же он сказал тебе? - повторила она.
- Он сказал, что страдает за тебя и за себя. Может быть, ты скажешь,
что это эгоизм, но такой законный и благородный эгоизм! Ему хочется,
во-первых, узаконить свою дочь и быть твоим мужем, иметь право на тебя.
- Какая жена, раба, может быть до такой степени рабой, как я, в моем
положении? - мрачно перебила она.
- Главное же, чего он хочет... хочет, чтобы ты не страдала.
- Это невозможно! Ну?
- Ну, и самое законное - он хочет, чтобы дети ваши имели имя.
- Какие же дети? - не глядя на Долли и щурясь, сказала Анна.
- Ани и будущие...
- Это он может быть спокоен, у меня не будет больше детей.
- Как же ты можешь сказать, что не будет?..
- Не будет, потому что я этого не хочу.
И, несмотря на все свое волнение, Анна улыбнулась, заметив наивное вы-
ражение любопытства, удивления и ужаса на лице Долли.
- Мне доктор сказал после моей болезни. . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . .
- Не может быть! - широко открыв глаза, сказала Долли. Для нее это бы-
ло одно из тех открытий, следствия и выводы которых так огромны, что в
первую минуту только чувствуется, что сообразить всего нельзя, но что об
этом много и много придется думать.
Открытие это, вдруг объяснившее для нее все те непонятные для нее
прежде семьи, в которых было только по одному и по два ребенка, вызвало
в ней столько мыслей, соображений и противоречивых чувств, что она ниче-
го не умела сказать и только широко раскрытыми глазами удивленно смотре-
ла на Анну. Это было то самое, о чем она мечтала еще нынче дорогой, но
теперь,узнав, что это возможно, она ужаснулась. Она чувствовала,что это
было слишком простое решение слишком сложного вопроса.
- N'est ce pas immoral - только сказала она, помолчав.
- Отчего? Подумай, у меня выбор из двух: или быть беременною, то есть
больною, или быть другом, товарищем своего мужа, все равно мужа, - умыш-
ленно поверхностным и легкомысленным тоном сказала Анна.
- Ну да, ну да, - говорила Дарья Александровна, слушая те самые аргу-
менты, которые она сама себе приводила, и не находя в них более прежней
убедительности.
- Для тебя, для других, - говорила Анна, как будто угадывая ее мысли,
- еще может быть сомнение; но для меня... Ты пойми, я не жена; он любит
меня до тех пор, пока любит. И что ж, чем же я поддержу его любовь? Вот
этим?
Она вытянула белые руки пред животом.
С необыкновенною быстротой, как это бывает в минуты волнения, мысли и
воспоминания толпились в голове Дарьи Александровны. "Я, - думала она, -
не привлекала к себе Стиву; он ушел от меня к другим, и та первая, для
которой он изменил мне, не удержала его тем, что она была всегда красива
и весела. Он бросил ту и взял другую. И неужели Анна этим привлечет и
удержит графа Вронского? Если он будет искать этого, то найдет туалеты и
манеры еще более привлекательные и веселые. И как ни белы, как ни прек-
расны ее обнаженные руки, как ни красив весь ее полный стан, ее разгоря-
ченное лицо из-за этих черных волос, он найдет еще лучше, как ищет и на-
ходит мой отвратительный, жалкий и милый муж".
Долли ничего не отвечала и только вздохнула. Анна заметила этот вздох,
выказывавший несогласие, и продолжала. В запасе у ней были еще аргумен-
ты, уже столь сильные, что отвечать на них ничего нельзя было.
- Ты говоришь, что это нехорошо? Но надо рассудить, - продолжала она.
- Ты забываешь мое положение. Как я могу желать детей? Я не говорю про
страдания, я их не боюсь. Подумай, кто будут мои дети? Несчастные дети,
которые будут носить чужое имя. По самому своему рождению они будут пос-
тавлены в необходимость стыдиться матери, отца, своего рождения.
- Да ведь для этого-то и нужен развод.
Но Анна не слушала ее. Ей хотелось договорить те самые доводы, которы-
ми она столько раз убеждала себя.
- Зачем же мне дан разум, если я не употреблю его на то, чтобы не про-
изводить на свет несчастных?
Она посмотрела на Долли, но, не дождавшись ответа, продолжала:
- Я бы всегда чувствовала себя виноватою пред этими несчастными
детьми, - сказала она. - Если их нет, то они не несчастны по крайней ме-
ре, а если они несчастны, то я одна в этом виновата.
Это были те самые доводы, которые Дарья Александровна приводила самой
себе; но теперь она слушала и не понимала их. "Как быть виноватою пред
существами не существующими?" - думала она. И вдруг ей пришла мысль:
могло ли быть в каком-нибудь случае лучше для ее любимца Гриши, если б
он никогда не существовал? И это ей показалось так дико, так странно,
что она помотала головой, чтобы рассеять эту путаницу кружащихся сумас-
шедших мыслей.
- Нет, я не знаю, это не хорошо, - только сказала она с выражением
гадливости на лице.
- Да, но ты не забудь, что' ты и что' я... И кроме того, - прибавила
Анна, несмотря на богатство своих доводов и на бедность доводов Долли,
как будто все-таки сознаваясь, что это не хорошо, - ты не забудь глав-
ное, что я теперь нахожусь не в том положении, как ты. Для тебя вопрос:
желаешь ли ты не иметь более детей, а для меня: желаю ли иметь я их. И
это большая разница. Понимаешь, что я не могу этого желать в моем поло-
жении.
Дарья Александровна не возражала. Она вдруг почувствовала, что стала
уж так далека от Анны, что между ними существуют вопросы, в которых они
никогда не сойдутся и о которых лучше не говорить.
XXIV
- Так тем более тебе надо устроить свое положение, если возможно, -
сказала Долли.
- Да, если возможно, - сказала Анна вдруг совершенно другим, тихим и
грустным голосом.
- Разве невозможен развод? Мне говорили, что муж твой согласен.
- Долли! Мне не хочется говорить про это.
- Ну, не будем, - поспешила сказать Дарья Александровна, заметив выра-
жение страдания на лице Анны. - Я только вижу, что ты слишком мрачно
смотришь.
- Я? Нисколько. Я очень весела и довольна. Ты видела, je fais des
passions. Весловский...
- Да, если правду сказать, мне не понравился тон Весловского, - сказа-
ла Дарья Александровна, желая переменить разговор.
- Ах, нисколько! Это щекотит Алексея и больше ничего; но он мальчик и
весь у меня в руках; ты понимаешь, я им управляю, как хочу. Он все равно
что твой Гриша... Долли! - вдруг переменила она речь, - ты говоришь, что
я мрачно смотрю. Ты не можешь понимать. Это слишком ужасно. Я стараюсь
вовсе не смотреть.
- Но, мне кажется, надо. Надо сделать все, что можно.
- Но что же можно? Ничего. Ты говоришь, выйти замуж за Алексея и что я
не думаю об этом. Я не думаю об этом!! - повторила она, и краска высту-
пила ей на лицо. Она встала, выпрямила грудь, тяжело вздохнула и стала
ходить своею легкою походкой взад и вперед по комнате, изредка останав-
ливаясь. - Я не думаю? Нет дня, часа, когда бы я не думала и не упрекала
себя за то, что думаю... потому что мысли об этом могут с ума свести. С
ума свести, - повторила она. - Когда я думаю об этом, то я уже не засы-
паю без морфина. Но хорошо. Будем говорить спокойно. Мне говорят - раз-
вод. Во-первых, он не даст мне его. Он теперь под влиянием графини Лидии
Ивановны.
Дарья Александровна, прямо вытянувшись на стуле, со страдальчески-со-
чувствующим лицшм следила, поворачивая голову, за ходившею Анной.
- Надо попытаться, - тихо сказала она.
- Положим, попытаться. Что это значит? - сказала она, очевидно, мысль,
тысячу раз передуманную и наизусть заученную. - Это значит, мне, ненави-
дящей его, но все-таки признающей себя виноватою пред ним, - и я считаю
его великодушным, - мне унизиться писать ему... Ну, положим, я сделаю
усилие, сделаю это. Или я получу оскорбительный ответ, или согласие. Хо-
рошо, я получила согласие... - Анна в это время была в дальнем конце
комнаты и остановилась там, что-то делая с гардиной окна. Я получу сог-
ласие, а сы... сын? Ведь они мне не отдадут его. Ведь он вырастет, пре-
зирая меня, у отца, которого я бросила. Ты пойми, что я люблю, - кажет-
ся, равно, но обоих больше себя, два существа - Сережу и Алексея.
Она вышла на середину комнаты и остановилась пред Долли, сжимая руками
грудь. В белом пеньюаре фигура ее казалась особенно велика и широка. Она
нагнула голову и исподлобья смотрела сияющими мокрыми глазами на ма-
ленькую, худенькую и жалкую в своей штопаной кофточке и ночном чепчике,
всю дрожавшую от волнения Долли.
- Только эти два существа я люблю, и одно исключает другое. Я не могу
их соединить, а это мне одно нужно. А если этого нет, то все равно. Все,
все равно. И как-нибудь кончится, и потому я не могу, не люблю говорить
про это. Так ты не упрекай меня, не суди меня ни в чем. Ты не можешь со
своею чистотой понять всего того, чем я страдаю.
Она подошла, села рядом с Долли и, с виноватым выражением вглядываясь
в ее лицо, взяла ее за руку.
- Что ты думаешь? Что ты думаешь обо мне? Ты не презирай меня. Я не
стою презрения. Я именно несчастна. Если кто несчастен, так это я, - вы-
говорила она и, отвернувшись от нее, заплакала.
Оставшись одна, Долли помолилась богу и легла в постель. Ей всею душой
было жалко Анну в то время, как она говорила с ней; но теперь она не
могла себя заставить думать о ней. Воспоминания о доме и детях с особен-
ною, новою для нее прелестью, в каком-то новом сиянии возникали в ее во-
ображении. Этот ее мир показался ей теперь так дорог и мил, что она ни
за что не хотела вне его провести лишний день и решила, что завтра неп-
ременно уедет.
Анна между тем, вернувшись в свой кабинет, взяла рюмку и накапала в
нее несколько капель лекарства, в котором важную часть составлял морфин,
и, выпив и посидев несколько времени неподвижно, с успокоенным и веселым
духом пошла в спальню.
Когда она вошла в спальню, Вронский внимательно посмотрел на нее. Он
искал следов того разговора, который, он знал, она, так долго оставаясь
в комнате Долли, должна была иметь с нею. Но в ее выражении, возбужден-
но-сдержанном и что-то скрывающем, он ничего не нашел, кроме хотя и при-
вычной ему, но все еще пленяющей его красоты, сознания ее и желания,
чтоб она на него действовала. Он не хотел спросить ее о том, что они го-
ворили, но надеялся, что она сама скажет что-нибудь. Но она сказала
только:
- Я рада, что тебе понравилась Долли. Не правда ли?
- Да ведь я ее давно знаю. Она очень добрая, кажется, mais
