чаю несколько раз уже повторяемых выражений восхищения Васеньки о пре-
лести этого ночлега и запаха сена, о прелести сломанной телеги (ему она
казалась сломанною, потому что была снята с передков), о добродушии му-
жиков, напоивших его водкой, о собаках, лежавших каждая у ног своего хо-
зяина, Облонский рассказал про прелесть охоты у Мальтуса, на которой он
был прошлым летом. Мальтус был известный железнодорожный богач. Степан
Аркадьич рассказывал, какие у этого Мальтуса были в Тверской губернии
откуплены болота, и как сбережены, и о том, какие экипажи, догкарты,
подвезли охотников, и какая палатка с завтраком была раскинута у болота.
- Не понимаю тебя, - сказал Левин, поднимаясь на своем сене, - как те-
бе не противны эти люди. Я понимаю, что завтрак с лафитом очень приятен,
но неужели тебе не противна именно эта роскошь? Все эти люди, как прежде
наши откупщики, наживают деньги так, что при наживе заслуживают презре-
ние людей, пренебрегают этим презрением, а потом бесчестно нажитым отку-
паются от прежнего презрения.
- Совершенно справедливо! - отозвался Васенька Весловский. - Совершен-
но. Разумеется, Облонский делает это из bonhomie, а другие говорят: "Об-
лонский ездит..."
- Нисколько, - Левин слышал, что Облонский улыбался, говоря это, - я
просто не считаю его более бесчестным, чем кого бы то ни было из богатых
купцов и дворян. И те и эти нажили одинаково трудом и умом.
- Да, но каким трудом? Разве это труд, чтобы добыть концессию и переп-
родать?
- Разумеется, труд. Труд в том смысле, что если бы не было его или
других ему подобных, то и дорог бы не было.
- Но труд не такой, как труд мужика или ученого.
- Положим, но труд в том смысле, что деятельность его дает результат -
дорогу. Но ведь ты находишь, что дороги бесполезны.
- Нет, это другой вопрос; я готов признать, что они полезны. Но всякое
приобретение, не соответственное положенному труду, нечестно.
- Да кто ж определит соответствие?
- Приобретение нечестным путем, хитростью, - сказал Левин, чувствуя,
что он не умеет ясно определить черту между честным и бесчестным, - так,
как приобретение банкирских контор, - продолжал он. - Это зло, приобре-
тение громадных состояний без труда, как это было при откупах, только
переменило форму. Le roi est mort, vive le roi! Только что успели унич-
тожить откупа, как явились железные дороги, банки: тоже нажива без тру-
да.
- Да, это все, может быть, верно и остроумно... Лежать, Крак! - крик-
нул Степан Аркадьич на чесавшуюся и ворочавшую все сено собаку, очевидно
уверенный в справедливости своей темы и потому спокойно и неторопливо. -
Но ты не определил черты между честным и бесчестным трудом. То, что я
получаю жалованья больше, чем мой столоначальник, хотя он лучше меня
знает дело, - это бесчестно?
- Я не знаю.
- Ну, так я тебе скажу: то, что ты получаешь за свой труд в хозяйстве
лишних, положим, пять тысяч, а наш хозяин мужик, как бы он ни трудился,
не получит больше пятидесяти рублей, точно так же бесчестно, как то, что
я получаю больше столоначальника и что Мальтус получает больше дорожного
мастера. Напротив, я вижу какое-то враждебное, ни на чем не основанное
отношение общества к этим людям, и мне кажется, что тут зависть...
- Нет, это несправедливо, - сказал Весловский, - зависти не может
быть, а что-то есть нечистое в этом деле.
- Нет, позволь, - продолжал Левин. - Ты говоришь, что несправедливо,
что я получу пять тысяч, а мужик пятьдесят рублей: это правда. Это несп-
раведливо, и я чувствую это, но...
- Оно в самом деле. За что мы едим, пьем, охотимся, ничего не делаем,
а он вечно, вечно в труде? - сказал Васенька Весловский, очевидно в пер-
вый раз в жизни ясно подумав об этом и потому вполне искренно.
- Да, ты чувствуешь, но ты не отдаешь ему своего именья, - сказал Сте-
пан Аркадьич, как будто нарочно задиравший Левина.
В последнее время между двумя свояками установилось как бы тайное
враждебное отношение: как будто с тех пор, как они были женаты на сест-
рах, между ними возникло соперничество в том, кто лучше устроил свою
жизнь, и теперь эта враждебность выражалась в начавшем принимать личный
оттенок разговоре.
- Я не отдаю потому, что никто этого от меня не требует, и если бы я
хотел, то мне нельзя отдать, - отвечал Левин, - и некому.
- Отдай этому мужику; он не откажется.
- Да, но как же я отдам ему? Поеду с ним и совершу купчую?
- Я не знаю; но если ты убежден, что ты не имеешь права...
- Я вовсе не убежден. Я, напротив, чувствую, что не имею права отдать,
что у меня есть обязанности и к земле и к семье.
- Нет, позволь; но если ты считаешь, что это неравенство несправедли-
во, то почему же ты не действуешь так.
- Я и действую, только отрицательно, в том смысле, что я не буду ста-
раться увеличить ту разницу положения, которая существует между мною и
им.
- Нет, уж извини меня; это парадокс.
- Да, это что-то софистическое объяснение, - подтвердил Весловский. -
А! хозяин, - сказал он мужику, который, скрипя воротами, входил в сарай.
- Что, не спишь еще?
- Нет, какой сон! Я думал, господа наши спят, да слышу гуторят. Мне
крюк взять тута. Не укусит она? - прибавил он, осторожно ступая босыми
ногами.
- А ты где же спать будешь?
- Мы в ночное.
- Ах, какая ночь! - сказал Весловский, глядя на видневшиеся при слабом
свете зари в большой раме отворенных теперь ворот край избы и отпряжен-
ных катков. - Да слушайте, это женские голоса поют и, право,недурно. Это
кто поет, хозяин?
- А это дворовые девки, тут рядом.
- Пойдемте погуляем! Ведь не заснем. Облонский, пойдем!
- Как бы это и лежать и пойти, - потягиваясь, отвечал Облонский. - Ле-
жать отлично.
- Ну, я один пойду, - живо вставая и обуваясь, сказал Весловский. - До
свиданья, господа. Если весело, я вас позову. Вы меня дичью угощали, и я
вас не забуду.
- Не правда ли, славный малый? - сказал Облонский, когда Весловский
ушел и мужик за ним затворил ворота.
- Да, славный, - ответил Левин, продолжая думать о предмете только что
бывшего разговора. Ему казалось, что он, насколько умел, ясно высказал
свои мысли и чувства, а между тем оба они, люди неглупые и искренние, в
один голос сказали, что он утешается софизмами. Это смущало его.
- Так так-то, мой друг. Надо одно из двух: или признавать, что настоя-
щее устройство общества справедливо, и тогда отстаивать свои права; или
признаваться, что пользуешься несправедливыми преимуществами, как я и
делаю, и пользоваться ими с удовольствием.
- Нет, если бы это было несправедливо, ты бы не мог пользоваться этими
благами с удовольствием, по крайней мере я не мог бы. Мне, главное, надо
чувствовать, что я не виноват.
- А что, в самом деле, не пойти ли? - сказал Степан Аркадьич, очевидно
устав от напряжения мысли. - Ведь не заснем. Право, пойдем!
Левин не отвечал. Сказанное ими в разговоре слово о том, что он
действует справедливо только в отрицательном смысле, занимало его. "Неу-
жели только отрицательно можно быть справедливым?" - спрашивал он себя.
- Однако как сильно пахнет свежее сено! - сказал Степан Аркадьич, при-
поднимаясь. - Не засну ни за что. Васенька что-то затеял там. Слышишь
хохот и его голос? Не пойти ли? Пойдем!
- Нет, я не пойду, - отвечал Левин.
- Неужели ты это тоже из принципа? - улыбаясь, сказал Степан Аркадьич,
отыскивая в темноте свою фуражку.
- Не из принципа, а зачем я пойду?
- А знаешь, ты себе наделаешь бед, - сказал Степан Аркадьич, найдя фу-
ражку и вставая.
- Отчего?
- Разве я не вижу, как ты себя поставил с женою? Я слышал, как у вас
вопрос первой важности - поедешь ли ты, или нет на два дня на охоту. Все
это хорошо как идиллия, но на целую жизнь этого не хватит. Мужчина дол-
жен быть независим, у него есть свои мужские интересы. Мужчина должен
быть мужествен, - сказал Облонский, отворяя ворота.
- То есть что же? Пойти ухаживать за дворовыми девками? - спросил Ле-
вин.
- Отчего же и не пойти, если весело. Ca ne tire pas a consequence. Же-
не моей от этого не хуже будет, а мне будет весело. Главное дело - блюди
святыню дома. В доме чтобы ничего не было. А рук себе не завязывай.
- Может быть, - сухо сказал Левин и повернулся на бок. - Завтра рано
надо идти, и я не бужу никого, а иду на рассвете.
- Messieurs, venez vite! - послышался голос возвратившегося Весловско-
го. - Charmante! Это я открыл. Charmante, совершенная Гретхен, и мы с
ней уж познакомились. Право, прехорошенькая!- рассказывал он с таким
одобряющим видом, как будто именно для него сделана она была хоро-
шенькою, и он был доволен тем, кто приготовил это для него.
Левин притворился спящим, а Облонский, надев туфли и закурив сигару,
пошел из сарая, и скоро голоса их затихли.
Левин долго не мог спать. Он слышал, как его лошади жевали сено, потом
как хозяин со старшим малым собирался и уехал в ночное; потом слышал,
как солдат укладывался спать с другой стороны сарая с племянником, ма-
леньким сыном хозяина; слышал, как мальчик тоненьким голоском сообщил
дяде свое впечатление о собаках, которые казались мальчику страшными и
огромными; потом как мальчик расспрашивал, кого будут ловить эти собаки,
и как солдат хриплым и сонным голосом говорил ему, что завтра охотники
пойдут в болото и будут палить из ружей, и как потом, чтоб отделаться от
вопросов мальчика, он сказал: "Спи, Васька, спи, а то смотри", и скоро
сам захрапел, и все затихло; только слышно было ржание лошадей и карка-
ние бекаса. "Неужели только отрицательно? - повторил он себе. - Ну и что
ж? Я не виноват". И он стал думать о завтрашнем дне.
"Завтра пойду рано утром и возьму на себя не горячиться. Бекасов про-
пасть. И дупеля есть. А приду домой, записка от Кити. Да, Стива, пожа-
луй, и прав: я не мужествен с нею, я обабился... Но что ж делать! Опять
отрицательно!"
Сквозь сон он услыхал смех и веселый говор Весловского и Степана Ар-
кадьича. Он на мгновенье открыл глаза: луна взошла, и в отворенных воро-
тах, ярко освещенные лунным светом, они стояли, разговаривая. Что-то
Степан Аркадьич говорил про свежесть девушки, сравнивая ее с только что
вылупленным свежим орешком, и что-то Весловский, смеясь своим зарази-
тельным смехом, повторял, вероятно сказанные ему мужиком слова: "Ты сво-
ей как можно домогайся!" Левин сквозь сон проговорил:
- Господа, завтра чем свет! - и заснул.
XII
Проснувшись на ранней заре, Левин попробовал будить товарищей. Ва-
сенька, лежа на животе и вытянув одну ногу в чулке, спал так крепко, что
нельзя было от него добиться ответа. Облонский сквозь сон отказался идти
так рано. Даже и Ласка, спавшая, свернувшись кольцом, в краю сена, нео-
хотно встала и лениво, одну за другой, вытягивала и расправляла свои
задние ноги. Обувшись, взяв ружье и осторожно отворив скрипучую дверь
сарая, Левин вышел на улицу. Кучера спали у экипажей, лошади дремали.
Одна только лениво ела овес, раскидывая его храпом по колоде. На дворе
еще было серо.
- Что рано так поднялся, касатик? - дружелюбно, как к старому доброму
знакомому, обратилась к нему вышедшая из избы хозяйка.
- Да на охоту, тетушка. Тут пройду на болото?
- Прямо задами; нашими гумнами, милый человек, да коноплями; стежка
там.
Осторожно шагая босыми загорелыми ногами, старуха проводила Левина и
откинула ему загородку у гумна.
- Прямо так и стеганешь в болото. Наши ребята туда вечор погнали.
Ласка весело бежала впереди по тропинке; Левин шел за нею быстрым,
легким шагом, беспрестанно поглядывая на небо. Ему хотелось, чтобы солн-
це не взошло прежде, чем он дойдет до болота. Но солнце не мешкало. Ме-
сяц, еще светивший, когда он выходил, теперь только блестел, как кусок
ртути; утреннюю зарницу, которую прежде нельзя было не видеть, теперь
