локольни. Справа, вдалеке, расстилалась синева воды.
Скользила тень от облака, скрывая подробности земной карты. А вот и
само облако появилось близко внизу.
Прильнув к окнам, все шесть пассажиров улыбались несколько принужден-
ными улыбками людей, умеющих владеть собой. Воздушное передвижение было
еще внове Несмотря на комфортабельную кабину, журналы и каталоги, разб-
росанные на откидных столиках, на видимость безопасного уюта, - пассажи-
рам все же приходилось уверять себя, что, в конце концов, воздушное со-
общение гораздо безопаснее, чем, например, пешком переходить улицу. То
ли дело в воздухе. Встретишься с облаком - пронырнешь, лишь запотеют ок-
на в кабине, пробарабанит град по дюралюминию или встряхнет аппарат, как
на ухабе, - ухватишься за плетеные ручки кресла, выкатив глаза, но сосед
уже подмигивает, смеется: вот это так ухабик! Налетит шквал из тех, что
в секунду валит мачты на морском паруснике, ломает руль, сносит лодки,
людей в бушующие волны, - металлическая птица прочна и увертлива, - кач-
нется на крыло, взвоет моторами, и уже выскочила, взмыла на тысячу мет-
ров выше гнездовины урагана.
Словом, не прошло и часа, как пассажиры в кабине освоились и с пусто-
той под ногами, и с качкой. Гул мотора мешал говорить. Кое-кто надел на
голову наушники с микрофонными мембранами, и завязалась беседа. Напротив
Шельги сидел худощавый человек лет тридцати пяти в поношенном пальто и
клетчатой кепке, видимо приобретенной для заграничного путешествия.
У него было бледноватое, с тонкой кожей, лицо, умный и нахмуренный
изящный профиль, русая бородка, рот сложен спокойно и твердо. Сидел он
сутулясь, сложив на коленях руки. Шельга с улыбкой сделал ему знак. Че-
ловек надел наушники. Шельга спросил:
- Вы не учились в Ярославле, в реальном? (Человек наклонил голову.)
Земляк - я вас помню. Вы Хлынов Алексей Семенович. (Наклон головы.) Вы
теперь где работаете?
- В физической лаборатории политехникума, - проговорил в трубку заг-
лушенный гулом мотора слабый голос Хлынова.
- В командировку?
- В Берлин, к Рейхеру.
- Секрет?
- Нет. В марте этого года нам стало известно, что в лаборатории Рей-
хера произведено атомное распадение ртути.
Хлынов повернулся всем лицом к Шельге, - глаза со строгим волнением
уперлись в собеседника. Шельга сказал:
- Не понимаю, - не специалист.
- Работы ведутся пока еще в лабораториях. До применения в промышлен-
ности еще далеко... Хотя, - Хлынов глядел на клубистые, как снег, поля
облаков, глубоко внизу застилающие землю, - от кабинета физика до мас-
терской завода шаг не велик. Принцип насильственного разложения атома
должен быть прост, чрезвычайно прост. Вы знаете, конечно, что такое
атом?
- Маленькое что-то такое, - Шельга показал пальцами.
- Атом в сравнении с песчинкой - как песчинка в сравнении с земным
шаром. И все же мы измеряем атом, исчисляем скорость вращения его элект-
ронов, его массу, величину электрического заряда. Мы подбираемся к само-
му сердцу атома, к его ядру. В нем весь секрет власти над материей. Бу-
дущее человечества зависит от того, сможем ли мы овладеть ядром атома,
частичкой материальной энергии, величиной в одну стобиллионную сантимет-
ра.
На высоте двух тысяч метров над землей Шельга слушал удивительные ве-
щи, почудеснее сказок Шехеразады, но они не были сказкой. В то время,
когда диалектика истории привела один класс к истребительной войне, а
другой - к восстанию; когда горели города, и прах, и пепел, и газовые
облака клубились над пашнями и садами; когда сама земля содрогалась от
гневных криков удушаемых революций и, как в старину, заработали в тюрем-
ных подвалах дыба и клещи палача; когда по ночам в парках стали вырас-
тать на деревьях чудовищные плоды с высунутыми языками; когда упали с
человека так любовно разукрашенные идеалистические ризы, - в это чудо-
вищное и титаническое десятилетие одинокими светочами горели удиви-
тельные умы ученых.
Аэроплан снизился над Ковной. Зеленое поле, смоченное дождем, быстро
полетело навстречу. Аппарат прокатился и стал. Соскочил на траву пилот.
Пассажиры вышли размять ноги. Закурили папиросы. Шельга в стороне лег на
траву, закинул руки, и чудно было ему глядеть на далекие облака с сине-
ватыми днищами. Он только что был там, летел среди снежных легких гор,
над лазоревыми провалами.
Его небесный собеседник, Хлынов, стоял, слегка сутулясь, в потертом
пальтишке, около крыла серой рубчатой птицы. Человек как человек, - даже
кепка из Ленинградодежды.
Шельга рассмеялся:
- Здорово все-таки, забавно жить. Черт знает как здорово!
Когда взлетели с ковенского аэродрома, Шельга подсел к Хлынову и
рассказал ему, не называя ничьих имен, все, что знал о необычайных опы-
тах Гарина и о том, что ими сильно, видимо, заинтересованы за границей.
Хлынов спросил, видел ли Шельга аппарат Гарина.
- Нет. Аппарата никто еще не видал.
- Стало быть, все это - в области догадок и предположений, да еще
приукрашенных фантазией?
Тогда Шельга рассказал о подвале на разрушенной даче, о разрезанных
кусках стали, об ящиках с угольными пирамидками. Хлынов кивал, поддаки-
вал:
- Так, так. Пирамидки. Очень хорошо. Понимаю. Скажите, если это не
слишком секретно, - вы не про инженера Гарина рассказываете?
Шельга минуту молчал, глядя в глаза Хлынову.
- Да, - ответил он, - про Гарина. Вы знаете его?
- Очень, очень способный человек. - Хлынов сморщился, будто взял в
рот кислого. - Необыкновенный человек. Но - вне науки. Честолюбец. Со-
вершенно изолированная личность. Авантюрист. Циник. Задатки гения. Непо-
мерный темперамент. Человек с чудовищной фантазией. Но его удивительный
ум всегда возбужден низкими желаниями. Он достигнет многого и кончит
чем-нибудь вроде беспробудного пьянства либо попытается "ужаснуть чело-
вечество"... Гениальному человеку больше, чем кому бы то ни было, нужна
строжайшая дисциплина. Слишком ответственно.
Красноватые пятна снова вспыхнули на щеках Хлынов а.
- Просветленный, дисциплинированный разум - величайшая святыня, чудо
из чудес. На земле, - песчинка во вселенной, - человек - порядка одной
биллионной самой малой величины... И у этой умозрительной частицы, живу-
щей в среднем шестьдесят оборотов земли вокруг солнца, - разум, охваты-
вающий всю вселенную... Чтобы постигнуть это, мы должны перейти на язык
высшей математики... Так вот, что вы скажете, если у вас из лаборатории
возьмут какойнибудь драгоценнейший микроскоп и станут им забивать гвоз-
ди?.. Так именно Гарин обращается со своим гением... Я знаю, - он сделал
крупное открытие в области передачи на расстояние инфракрасных лучей. Вы
слыхали, конечно, о лучах смерти Риндель-Мэтьюза? Лучи смерти оказались
чистейшим вздором. Но принцип верен. Тепловые лучи температуры тысячи
градусов, посланные параллельно, - чудовищное орудие для разрушения и
военной обороны. Весь секрет в том, чтобы послать нерассеивающийся луч.
Этого до сих пор не было достигнуто. По вашим рассказам, видимо, Гарину
удалось построить такой аппарат. Если это так, - открытие очень значи-
тельное.
- Мне давно уж кажется, - сказал Шельга, - что вокруг этого изобрете-
ния пахнет крупной политикой.
Некоторое время Хлынов молчал, затем даже уши у него вспыхнули.
- Отыщите Гарина, возьмите его за шиворот и вместе с аппаратом верни-
те в Советский Союз. Аппарат не должен попасть к нашим врагам. Спросите
Гарина, - сознает он свои обязанности? Или он действительно пошляк...
Тогда дайте ему, черт возьми, денег - сколько он захочет... Пусть заво-
дит роскошных женщин, яхты, гоночные машины... Или убейте его...
Шельга поднял брови. Хлынов положил трубку на столик, откинулся, зак-
рыл глаза. Аэроплан плыл над деленными ровными квадратами полей, над
прямыми линеечками дорог. Вдали, с высоты, виднелся между синеватыми
пятнами озер коричневый чертеж Берлина.
В половине восьмого поутру, как обычно, Роллинг проснулся на улице
Сены в кровати императора Наполеона. Не открывая глаз, достал из-под по-
душки носовой платок и решительно высморкался, выгоняя из себя вместе с
остатками сна вчерашнюю труху ночных развлечений.
Не совсем, правда, свежий, но вполне владеющий мыслями и волей, он
бросил платок на ковер, сел посреди шелковых подушек и оглянулся. Кро-
вать была пуста, в комнате - пусто. Зоина подушка холодна.
Роллинг нажал кнопку звонка, появилась горничная Зои. Роллинг спро-
сил, глядя мимо нее: "Мадам?" Горничная подняла плечи, стала поворачи-
вать голову, как сова. На цыпочках прошла в уборную, оттуда, уже поспеш-
но, - в гардеробную, хлопнула дверью в ванную и снова появилась в
спальне, - пальцы у нее дрожали с боков кружевного фартучка: "Мадам ниг-
де нет".
- Кофе, - сказал Роллинг. Он сам налил ванну, сам оделся, сам налил
себе кофе. В доме в это время шла тихая паника, - на цыпочках, шепотом.
Выходя из отеля, Роллинг толкнул локтем швейцара, испуганно кинувшегося
отворять дверь. Он опоздал в контору на двадцать минут.
На бульваре Мальзерб в это утро пахло порохом. На лице секретаря было
написано полное непротивление злу. Посетители выходили перекошенные из
ореховой двери. "У мистера Роллинга неважное настроение сегодня", - со-
общали они шепотом. Ровно в час мистер Роллинг посмотрел на стенные часы
и сломал карандаш. Ясно, что Зоя Монроз не заедет за ним завтракать. Он
медлил до четверти второго. За эти ужасные четверть часа у секретаря в
блестящем проборе появились два седых волоса. Роллинг поехал завтракать
один к "Грифону", как обычно.
Хозяин ресторанчика, мосье Грифон, рослый и полный мужчина, бывший
повар и содержатель пивнушки, теперь - высший консультант по Большому
Искусству Вкусовых Восприятии и Пищеварения, встретил Роллинга героичес-
ким взмахом руки. В темносерой визитке, с холеной ассирийской бородой и
благородным лбом, мосье Грифон стоял посреди небольшой залы своего рес-
торана, опираясь одной рукой на серебряный цоколь особого сооружения,
вроде жертвенника, где под выпуклой крышкой томилось знаменитое жаркое -
седло барана с бобами.
На красных кожаных диванах вдоль четырех стен за узкими сплошными
столами сидели постоянные посетители - из делового мира Больших бульва-
ров, женщин - немного. Середина залы была пуста, не считая жертвенника.
Хозяин, вращая головой, мог видеть процесс вкусового восприятия каждого
из своих клиентов. Малейшая гримаска неудовольствия не ускользала от его
взора. Мало того, - он предвидел многое: таинственные процессы выделения
соков, винтообразная работа желудка и вся психология еды, основанная на
воспоминаниях когда-то съеденного, на предчувствиях и на приливах крови
к различым частям тела, - все это было для него открытой книгой.
Подходя со строгим и вместе отеческим лицом, он говорил с восхити-
тельной грубоватой лаской: "Ваш темперамент, мосье, сегодня требует рюм-
ки мадеры и очень сухого Пуи, - можете послать меня на гильотину - я не
даю вам ни капли красного. Устрицы, немного вареного тюрбо, крылышко
цыпленка и несколько стебельков спаржи. Эта гамма вернет вам силы". Воз-
ражать в этом случае мог бы только патагонец, питающийся водяными крыса-
ми.
Мосье Грифон не подбежал, как можно было предполагать, с униженной
торопливостью к прибору химического короля. Нет. Здесь, в академии пище-
варения, миллиардер, и мелкий бухгалтер, и тот, кто сунул мокрый зонтик
швейцару, и тот, кто, сопя, вылез из рольс-ройса, пропахшего гаванами, -
платили один и тот же счет. Мосье Грифон был республиканец и философ. Он
с великодушной улыбкой подал Роллингу карточку и посоветовал взять дыню
на первое, запеченного с трюфелями омара на второе и седло барана. Вина
мистер Роллинг днем не пьет, это известно.
