теря его энергии при прохождении через воздух ничтожна. При этом я могу
довести его (практически) до толщины иглы.
При этих словах Зоя поднялась, хрустнула пальцами и снова села, обх-
ватила колено.
- Во время первых опытов я брал источником света несколько обычных
стеариновых свечей. Путем установки гиперболоида (В) я доводил "лучевой
шнур" до толщины вязальной спицы и легко разрезывал им дюймовую доску.
Тогда же я понял, что вся задача - в нахождении компактных и чрезвычайно
могучих источников лучевой энергии. За три года работы, стоившей жизни
двоим моим помощникам, была создана вот эта угольная пирамидка. Энергия
пирамидок настолько уже велика, что, помещенные в аппарат, - как вы ви-
дите, - и зажженные (горят около пяти минут), они дают "лучевой шнур",
способный в несколько секунд разрезать железнодорожный мост... Вы предс-
тавляете, какие открываются возможности? В природе не существует ничего,
что бы могло сопротивляться силе "лучевого шнура"... Здания, крепости,
дредноуты, воздушные корабли, скалы, горы, кора земли - все пронижет,
разрушит, разрежет мой луч...
Гарин внезапно оборвал и поднял голову, прислушиваясь. За окном шур-
шал и скрипел гравий, замирая работали моторы. Он прыгнул к окну и прос-
кользнул за портьеру. Зоя глядела, как за пыльным малиновым бархатом не-
подвижно стояло очертание Гарина, затем оно содрогнулось. Он выскользнул
из-за портьеры.
- Три машины и восемь человек, - сказал он шепотом, - это за нами.
Кажется - автомобиль Роллинга. В гостинице только мы и привратница. (Он
живо вынул из ночного столика револьвер и сунул в карман пиджака.) Ме-
ня-то уж, во всяком случае, не выпустят живым... - Он весело вдруг поче-
сал сбоку носа. - Ну, Зоя, решайте: да или нет? Другой такой минуты не
выберешь.
- Вы с ума сошли, - лицо Зои вспыхнуло, помолодело, - спасайтесь!..
Гарин только вскинул бородкой.
- Восемь человек, вздор, вздор! - Он приподнял аппарат и повернул его
дулом к двери. Хлопнул себя по карману. Лицо его внезапно осунулось.
- Спички, - прошептал он, - нет спичек...
Быть может, он сказал это нарочно, чтобы испытать Зою. Быть может, и
вправду в кармане не оказалось спичек, - от них зависела жизнь. Он гля-
дел на Зою, как животное, ожидая смерти. Она, будто во сне, сняла с
кресла сумочку, вынула коробку восковых спичек. Протянула медленно, с
трудом. Беря, он ощутил пальцами ее ледяную узкую руку.
Внизу по винтовой лестнице поднимались шаги, поскрипывая осторожно.
Несколько человек остановились за дверью. Было слышно их дыхание. Га-
рин громко спросил по-французски:
- Кто там?
- Телеграмма, - ответил грубый голос, - отворите!..
Зоя молча схватила Гарина за плечи, затрясла головой. Он увлек ее в
угол комнаты, силой посадил на ковер. Сейчас же вернулся к аппарату,
крикнул:
- Подсуньте телеграмму под дверь.
- Когда говорят - отворите, нужно отворять, - зарычал тот же голос.
Другой, осторожный, спросил:
- Женщина у вас?
- Да, у меня.
- Выдайте ее, вас оставим в покое.
- Предупреждаю, - свирепо проговорил Гарин, - если вы не уберетесь к
черту, через минуту ни один из вас не останется в живых...
- О-ля-ля!.. О-хо-хо!.. Гы-гы!.. - завыли, заржали голоса, и на дверь
навалились, завертелась фарфоровая ручка, посыпались с косяков куски
штукатурки. Зоя не сводила глаз с лица Гарина. Он был бледен, движения
быстры и уверенны. Присев на корточки, он прикручивал в аппарате микро-
метрический винт. Вынул несколько спичек и положил на стол рядом с ко-
робкой. Взял револьвер и выпрямился, ожидая. Дверь затрещала. Вдруг от
удара посыпалось оконное стекло, колыхнулась портьера. Гарин сейчас же
выстрелил в окно. Присел, чиркнул спичкой, сунул ее в аппарат и захлоп-
нул сферическую крышку.
Прошла всего секунда тишины после его выстрела. И сейчас же началась
атака одновременно на дверь и на окно. В дверь стали бить чем-то тяже-
лым, от филенок полетели щепы. Портьера на окне завилась и упала вместе
с карнизом.
- Гастон! - вскрикнула Зоя. Через железную решетку окна лез Утиный
Нос, держа во рту нож-наваху. Дверь еще держалась. Гарин, белый как бу-
мага, прикручивал микрометрический винт, в левой руке его плясал ре-
вольвер. В аппарате билось, гудело пламя. Кружочек света на стене (про-
тив дула аппарата) уменьшался, - задымились обои. Гастон, косясь на ре-
вольвер, двигался вдоль стены, весь подбирался перед прыжком. Нож он
держал уже в руке, по-испански - лезвием к себе. Кружочек света стал ос-
лепительной точкой. В разбитые филенки двери лезли усатые морды... Гарин
схватил обеими руками аппарат и дулом направил его на Утиного Носа...
Зоя увидела: Гастон разинул рот, не то чтобы крикнуть, не то чтобы
заглотнуть воздух... Дымная полоса прошла поперек его груди, руки подня-
лись было и упали. Он опрокинулся на ковер. Голова его вместе с плечами,
точно кусок хлеба, отвалилась от нижней части туловища.
Гарин повернул аппарат к двери. По пути "лучевой шнур" разрезал про-
вод, - лампочка под потолком погасла. Ослепительный, тонкий, прямой, как
игла, луч из дула аппарата чиркнул поверх двери, - посыпались осколки
дерева. Скользнул ниже. Раздался короткий вопль, будто раздавили кошку.
В темноте Кто-то шарахнулся. Мягко упало тело. Луч танцевал на высоте
двух футов от пола. Послышался запах горящего мяса. И вдруг стало тихо,
только гудело пламя в аппарате.
Гарин покашлял, сказал плохо повинующимся, хрипловатым голосом:
- Кончено со всеми.
За разбитым окном ветерок налетел на невидимые липы, они зашелестели
по-ночному - сонно. Из темноты, снизу, где неподвижно стояли машины,
крикнули по-русски.
- Петр Петрович, вы живы? - Гарин появился в окне. - Осторожнее, это
я, Шельга. Помните наш уговор? У меня автомобиль Роллинга. Надо бежать.
Спасайте аппарат. Я жду...
Вечером, как обычно по воскресеньям, профессор Рейхер играл в шахматы
у себя, на четвертом этаже, на открытом небольшом балконе. Партнером был
Генрих Вольф, его любимый ученик. Они курили, уставясь в шахматную дос-
ку. Вечерняя заря давно погасла в конце длинной улицы. Черный воздух был
душен. Не шевелился плющ, обвивавший выступы веранды. Внизу, под звезда-
ми, лежала пустынная асфальтовая площадь.
Покряхтывая, посапывая, профессор разрешал ход. Поднял плотную руку с
желтоватыми ногтями, но не дотронулся до фигуры. Вынул изо рта окурок
сигары.
- Да. Нужно подумать.
- Пожалуйста, - ответил Генрих. Его красивое лицо с широким лбом,
резко очерченным подбородком, коротким прямым носом выражало покой могу-
чей машины. У профессора было больше темперамента (старое поколение), -
стального цвета борода растрепалась, на морщинистом лбу лежали красные
пятна.
Высокая лампа под широким цветным абажуром освещала их лица. Нес-
колько чахлых зелененьких существ кружились у лампочки, сидели на све-
жепроглаженной скатерти, топорща усики, глядя точечками глаз и, должно
быть, не понимая, что имеют честь присутствовать при том, как два бога
тешатся игрою небожителей. В комнате часы пробили десять.
Фрау Рейхер, мать профессора, чистенькая старушка, сидела неподвижно.
Читать и вязать она уже не могла при искусственном свете. Вдали, где в
черной ночи горели окна высокого дома, угадывались огромные пространства
каменного Берлина. Если бы не сын за шахматной доской, не тихий свет
абажура, не зелененькие существа на скатерти, ужас, давно прилегший в
душе, поднялся бы опять, как много раз в эти годы и высушил бескровное
личико фрау Рейхер. Это был ужас перед надвигающимися на город, на этот
балкон миллионами. Их звали не Фрицы, Иоганны, Генрихи, Отто, а масса.
Один, как один, - плохо выбритые, в бумажных манишках, покрытые желез-
ной, свинцовой пылью, - они по временам заполняли улицы. Они многого хо-
тели, выпячивая тяжелые челюсти.
Фрау Рейхер вспомнила блаженное время, когда ее жених, Отто Рейхер,
вернулся из-под Седана победителем французского императора. Он весь про-
пах солдатской кожей, был бородат и громогласен. Она встретила его за
городом. На ней было голубое платьице, и ленты, и цветы. Германия летела
к победам, к счастью вместе с веселой бородой Отто, вместе с гордостью и
надеждами. Скоро весь мир будет завоеван...
Прошла жизнь фрау Рейхер. И настала и прошла вторая война. Кое-как
вытащили ноги из болота, где гнили миллионы человеческих трупов. И вот -
появились массы. Взгляни любому под каскетку в глаза. Это не немецкие
глаза. Их выражение упрямо, невесело, непостижимо. К их глазам нет дос-
тупа. Фрау Рейхер охватывал ужас.
На веранде появился Алексей Семенович Хлынов. Он был по-воскресному
одет в чистенький серый костюм.
Хлынов поклонился фрау Рейхер, пожелал ей доброго вечера и сел рядом
с профессором, который добродушно сморщился и с юмором подмигнул шахмат-
ной доске. На столе лежали журналы и иностранные газеты. Профессор, как
и всякий интеллигентный человек в Германии, был беден. Его гостепри-
имство ограничивалось мягким светом лампы на свежевыглаженной скатерти,
предложенной сигарой в двадцать пфеннигов и беседой, стоившей, пожалуй,
дороже ужина с шампанским и прочими излишествами.
В будни от семи утра до семи вечера профессор бывал молчалив, деловит
и суров. По воскресеньям он "охотно отправлялся с друзьями на прогулку в
страну фантазии". Он любил поговорить "от одного до другого конца сига-
ры".
- Да, надо подумать, - опять сказал профессор, закутываясь дымом.
- Пожалуйста, - холодно-вежливо ответил Вольф.
Хлынов развернул парижскую "Л'Энтрансижан" и на первой странице под
заголовком "Таинственное преступление в Билль Давре" увидел снимок,
изображающий семерых людей, разрезанных на куски "На куски так на кус-
ки", - подумал Хлынов. Но то, что он прочел, заставило его задуматься:
"... Нужно предполагать, что преступление совершено каким-то неиз-
вестным до сих пор орудием, либо раскаленной проволокой, либо тепловым
лучом огромного напряжения. Нам удалось установить национальность и
внешний вид преступника: это, как и надо было ожидать, - русский (следо-
вало описание наружности, данное хозяйкой гостиницы). В ночь преступле-
ния с ним была женщина. Но дальше все загадочно. Быть может, несколько
приподнимет завесу кровавая находка в лесу Фонтенебло. Там, в тридцати
метрах от дороги, найден в бесчувственном состоянии неизвестный. На теле
его оказались четыре огнестрельных раны. Документы и все, устанавливаю-
щее его личность, похищено. Повидимому, жертва была сброшена с автомоби-
ля. Привести в сознание его до сих пор еще не удалось..."
- Шах! - воскликнул профессор, взмахивая взятым конем. - Шах и мат!
Вольф, вы разбиты, вы оккупированы, вы на коленях, шестьдесят шесть лет
вы платите репарации. Таков закон высокой империалистической политики.
- Реванш? - спросил Вольф.
- О нет, мы будем наслаждаться всеми преимуществами победителя.
Профессор потрепал Хлынова по колену.
- Что вы такое вычитали в газетке, мой юный и непримиримый большевик?
Семь разрезанных французов? Что поделаешь, - победители всегда склонны к
излишествам. История стремится к равновесию. Пессимизм - вот что притас-
кивают победители к себе в дом вместе с награбленным. Они начинают слиш-
ком жирно есть. Желудок их не справляется с жирами и отравляет кровь
отвратительными ядами. Они режут людей на куски, вешаются на подтяжках,
кидаются с мостов. У них пропадает любовь к жизни. Оптимизм - вот что
остается у побежденных взамен награбленного. Великолепное свойство чело-
веческой воли - верить, что все к лучшему в этом лучшем из миров. Песси-
мизм должен быть выдернут с корешками. Угрюмая и кровавая мистика Восто-
ка, безнадежная печаль эллинской цивилизации, разнузданные страсти Рима
среди дымящихся развалин городов, изуверство средних веков, каждый год
