тывшей улыбкой. Он поднял палец и погрозил. Зоя поняла, сжала рот рукой,
чтобы не закричать. Сердце билось, будто вынырнуло из-под воды... "Жив,
жив..."
- Убит не я, - шепотом сказал Гарин, продолжая грозить, - вы убили
Виктора Ленуара, моего помощника... Роллинг пойдет на гильотину...
- Жив, жив, - хриповато проговорила она.
Он взял ее за локти. Она сейчас же закинула голову, вся подалась, не
сопротивляясь. Он притянул ее к себе и, чувствуя, что женщину не держат
ноги, обхватил ее за плечи.
- Зачем вы здесь?..
- Я искала Гастона...
- Кого, кого?
- Того, кому приказала вас убить...
- Я это предвидел, - сказал он, глядя ей в глаза.
Она ответила как во сне:
- Если бы Гастон вас убил, я бы покончила с собой...
- Не понимаю...
Она повторила за ним, точно в забытьи, нежным, угасающим голосом:
- Не понимаю сама...
Странный разговор этот происходил в дверях. В окне луна садилась за
графитовую крышу. У стены скалил зубы Ленуар. Гарин проговорил тихо:
- Вы пришли за автографом Роллинга?
- Да. Пощадите.
- Кого? Роллинга?
- Нет. Меня. Пощадите, - повторила она.
- Я пожертвовал другом, чтобы погубить вашего Роллинга... Я такой же
убийца, как вы... Щадить?.. Нет, нет.
Внезапно он вытянулся, прислушиваясь. Резким движением увлек Зою за
дверь. Продолжая сжимать ее руку выше локтя, выглянул за арку на лестни-
цу...
- Идемте. Я выведу вас отсюда через парк. Слушайте, вы изумительная
женщина, - глаза его блеснули сумасшедшим юмором, - наши дорожки сош-
лись... Вы чувствуете это?..
Он побежал вместе с Зоей по винтовой лестнице. Она не сопротивлялась,
оглушенная странным чувством, поднявшимся в ней, как в первый раз забро-
дившее мутное вино.
На нижней площадке Гарин свернул куда-то в темноту, остановился, за-
жег восковую спичку и с усилием открыл ржавый замок, видимо, много лет
не отпиравшейся двери.
- Как видите, - все предусмотрено. - Они вышли под темные, сыроватые
деревья парка. В то же время с улицы в ворота входил отряд полиции, выз-
ванный четверть часа тому назад Гариным по телефону.
Шельга хорошо помнил "проигранную пешку" на даче на Крестовском. Тог-
да (на бульваре Профсоюзов) он понял, что Пьянков-Питкевич непременно
придет еще раз на дачу за тем, что было спрятано у него в подвале. В су-
мерки (того же дня) Шельга пробрался на дачу, не потревожив сторожа, и с
потайным фонарем спустился в подвал. "Пешка" сразу была проиграна: в
двух шагах от люка в кухне стоял Гарин. За секунду до появления Шельги
он выскочил с чемоданом из подвала и стоял, распластавшись по стене за
дверью. Он с грохотом захлопнул за Шельгою люк и принялся заваливать его
мешками с углем. Шельга, подняв фонарик, глядел с усмешкой, как сквозь
щели люка сыплется мусор. Он намеревался войти в мирные переговоры. Но
внезапно наверху настала тишина. Послышались убегающие шаги, затем -
грянули выстрелы, затем - дикий крик. Это была схватка с четырехпалым.
Через час появилась милиция.
Проиграв "пешку", Шельга сделал хороший ход. Прямо из дачи он кинулся
на милицейском автомобиле в яхт-клуб, разбудил дежурного по клубу,
всклокоченного морского человека с хриплым голосом, и спросил в упор:
- Какой ветер?
Моряк, разумеется, не задумываясь, отвечал:
- Зюйд-вест.
- Сколько баллов?
- Пять.
- Вы ручаетесь, что все яхты стоят на местах?
- Ручаюсь.
- Какая у вас охрана при яхтах?
- Петька, сторож.
- Разрешите осмотреть боны.
- Есть осмотреть боны, - ответил моряк, едва попадая спросонок в ру-
кава морской куртки.
- Петька, - крикнул он спиртовым голосом, выходя с Шельгой на веранду
клуба. (Никто не ответил.) - Непременно спит где-нибудь, тяни его за но-
гу, - сказал моряк, поднимая воротник от ветра.
Сторожа нашли неподалеку в кустах, - он здорово храпел, закрыв голову
бараньим воротником тулупа. Моряк выразился. Сторож крякнул, встал. Пош-
ли на боны, где над стальной, уже засиневшей водой покачивался целый лес
мачт. Била волна. Дул крепкий, со шквалами, ветер.
- Вы уверены, что все яхты на месте? - опять спросил Шельга.
- Не хватает "Ориона", он в Петергофе... Да в Стрельну загнали два
судна.
Шельга дошел по брызжущим доскам до края бонов и здесь поднял кусок
причала, - один конец его был привязан к кольцу, другой явно отрезан.
Дежурный не спеша осмотрел причал. Сдвинул зюйдвестку на нос. Ничего не
сказал. Пошел вдоль бонов, считая пальцем яхты. Рубанул рукой по ветру.
А так как клубной дисциплиной запрещалось употребление военно-империа-
листических слов, то ограничился одними боковыми выражениями:
- Не так и не мать! - закричал он с невероятной энергией. - Шкот ему
в глотку! Увели "Бибигонду", лучшее гоночное судно, разорви его в душу,
сукиного сына, смоляной фал ему куда не надо... Петька, чтобы тебе трид-
цать раз утонуть в тухлой воде, что же ты смотрел, паразит, деревенщина
паршивая? "Бибигонду" увели, так и не так и не мать...
Сторож Петька ахал, дивился, бил себя по бокам бараньими рукавами.
Моряк неудержимо мчался фордевиндом по неизведанным безднам великорусс-
кого языка. Здесь делать больше было нечего. Шельга поехал в гавань.
Прошло часа три, по крайней мере, покуда он на быстроходном стороже-
вом катере не вылетел в открытое море. Била сильная волна. Катер зары-
вался. Водяная пыль туманила стекла бинокля. Когда поднялось солнце - в
финских водах, далеко за маяком, - вблизи берега был замечен парус. Это
билась среди подводных камней несчастная "Бибигонда". Палуба ее была по-
кинута. С катера дали несколько выстрелов для порядка, - пришлось вер-
нуться ни с чем.
Так бежал через границу Гарин, выиграв в ту ночь еще одну пешку. Об
участии в этой игре четырехпалого было известно только ему и Шельге. По
этому случаю у Шельги, на обратном пути в гавань, ход мыслей был таков:
"За границей Гарин либо продаст, либо сам будет на свободе эксплуати-
ровать таинственный аппарат. Изобретение это для Союза пока потеряно, и,
кто знает, не должно ли оно сыграть в будущем роковой роли. Но за грани-
цей у Гарина есть острастка - четырехпалый. Покуда борьба с ним не кон-
чена, Гарин не посмеет вылезть на свет с аппаратом. А если в этой борьбе
стать на сторону Гарина, можно и выиграть в результате. Во всяком слу-
чае, самое дурацкое, что можно было бы придумать (и самое выгодное для
Гарина), - это немедленно арестовать четырехпалого в Ленинграде". Вывод
был прост: Шельга прямо из гавани приехал к себе на квартиру, надел су-
хое белье, позвонил в угрозыск о том, что "дело само собой ликвидирова-
но", выключил телефон и лег спать, посмеиваясь над тем, как четырехпа-
лый, - отравленный газами и, может быть, раненый, - удирает сейчас со
всех ног из Ленинграда. Таков был контрудар Шельги в ответ на "потерян-
ную пешку".
И вот - телеграмма (из Парижа): "Четырехпалый здесь. События угрожаю-
щие". Это был крик о помощи.
Чем дальше думал Шельга, тем ясней становилось - надо лететь в Париж.
Он взял по телефону справку об отлете пассажирских аэропланов и вернулся
на веранду, где сидели в нетемнеющих сумерках Тарашкин и Иван. Беспри-
зорный мальчишка, после того как прочли у него на спине надпись чер-
нильным карандашом, притих и не отходил от Тарашкина.
В просветы между ветвями с оранжевых вод долетали голоса, плеск ве-
сел, женский смех. Старые, как мир, дела творились под темными кущами
леса на островах, где бессонно перекликались тревожными голосами ка-
кие-то птички, пощелкивали соловьи. Все живое, вынырнув из дождей и вьюг
долгой зимы, торопилось жить, с веселой жадностью глотало хмельную пре-
лесть этой ночи. Тарашкин обнял одной рукой Ивана за плечи, облокотился
о перила и не шевелился, - глядел сквозь просветы на воду, где неслышно
скользили лодки.
- Ну, как же, Иван, - сказал Шельга, придвинув стул и нагибаясь к ли-
цу мальчика, - где тебе лучше нравится: там ли, здесь ли? На Дальнем
Востоке ты, чай, плохо жил, впроголодь?
Иван глядел на Шельгу, не мигая. Глаза его в сумерках казались пе-
чальными, как у старика. Шельга вытащил из жилетного кармана леденец и
постучал им Ивану в зубы, покуда те не разжались, - леденец проскользнул
в рот.
- Мы, Иван, с мальчишками хорошо обращаемся. Работать не заставляем,
писем на спине не пишем, за семь тысяч верст под вагонами не посылаем
никуда. Видишь, как у нас хорошо на островах, и - это все, знаешь, чье?
Это все мы детям отдали на вечные времена. И река, и острова, и лодки, и
хлеба с колбасой, - ешь досыта - все твое...
- Так вы мальчишку собьете, - сказал Тарашкин.
- Ничего, не собью, он умный. Ты, Иван, откуда?
- Мы с Амура, - ответил Иван неохотно. - Мать померла, отца убили на
войне.
- Как же ты жил?
- Ходил по людям, работал.
- Такой маленький?
- А чего же... Коней пас...
- Ну, а потом?
- Потом взяли меня...
- Кто взял?
- Одни люди. Им мальчишка был нужен, - на деревья лазать, грибы, оре-
хи собирать, белок ловить для пищи, бегать за чем пошлют...
- Значит, взяли тебя в экспедицию? (Иван моргнул, промолчал.) Далеко?
Отвечай, не бойся. Мы тебя не выдадим. Теперь ты - наш брат...
- Восемь суток на пароходе плыли... Думали, живые не останемся. И еще
восемь дней шли пешком. Покуда пришли на огнедышащую гору...
- Так, так, - сказал Шельга, - значит, экспедиция была на Камчатку.
- Ну да, на Камчатку... Жили мы там в лачуге... Про революцию долго
ничего не знали А когда узнали, трое ушли, потом еще двое ушли, жрать
стало нечего. Остались он да я...
- Так, так, а кто "он - то? Как его звали?
Иван опять насупился. Шельга долго его успокаивал, гладил по низко
опущенной, остриженной голове...
- Да ведь убьют меня за это, если скажу. Он обещался убить...
- Кто?
- Да Манцев же, Николай Христофорович... Он сказал: "Вот, я тебе на
спине написал письмо, ты не мойся, рубашки, жилетки не снимай, хоть че-
рез год, хоть через два - доберись до Петрограда, найди Петра Петровича
Гарина и ему покажи, что написано, он тебя наградит..."
- Почему же Манцев сам не поехал в Петроград, если ему нужно видеть
Гарина?
- Большевиков боялся... Он говорил: "Они хуже чертей. Они меня убьют.
Они, говорит, всю страну до ручки довели, - поезда не ходят, почты нет,
жрать нечего, из города все разбежались..." Где ему знать, - он на горе
сидит шестой год...
- Что он там делает, что ищет?
- Ну, разве он скажет? Только я знаю... (У Ивана весело, хитро заб-
лестели глаза.) Золото под землей ищет...
- И нашел?
- Он-то? Конечно, нашел...
- Дорогу туда, на гору, где сидит Манцев, указать можешь, если пона-
добится?
- Конечно, могу... Только вы меня, смотрите, не выдавайте, а то он,
знаешь, сердитый...
Шельга и Тарашкин с величайшим вниманием слушали рассказы мальчика.
Шельга еще раз внимательно осмотрел надпись у него на спине. Затем сфо-
тографировал ее.
- Теперь иди вниз, Тарашкин вымоет тебя мылом, ложись, - сказал
Шельга. - Не было у тебя ничего: ни отца, ни матери, одно голодное пузо.
Теперь все есть, всего по горло, - живи, учись, расти на здоровье. Та-
рашкин тебя научит уму-разуму, ты его слушайся. Прощай. Дня через три
увижу Гарина, поручение твое передам.
Шельга засмеялся, и скоро фонарик его велосипеда, подпрыгивая, про-
несся за темными зарослями.
Сверкнули алюминиевые крылья высоко над зеленым аэродромом, и шести-
местный пассажирский самолет скрылся за снежными облаками. Кучка прово-
жающих постояла, задрав головы к лучезарной синеве, где лениво кружил
стервятник да стригли воздух ласточки, но дюралюминиевая птица уже лете-
ла черт знает где.
Шесть пассажиров, сидя в поскрипывающих плетеных креслах, глядели на
медленно падающую вниз лиловато-зеленую землю. Ниточками вились по ней
дороги. Игрушечными - слегка наклонными - казались гнезда построек, ко-
