лудка. Советы выражают желание платить мелким держателям русских ценнос-
тей. Умно, очень умно с их стороны. Да здравствуют Советы! Они неплохо
ведут политику. Они большевизируют Германию. Прекрасно! Аплодирую. Гер-
мания станет советской и разоружится сама собой. У нас не будет болеть
желудок при мысли об их химической промышленности. Глупцы в нашем квар-
тале считают меня большевиком. О-ла-ла!.. У меня правильный расчет.
Большевизация нам не страшна. Подсчитайте - сколько в Париже добрых бур-
жуа и сколько рабочих. Ого! Мы, буржуа, сможем защитить свои сбереже-
ния... Я спокойно смотрю, когда наши рабочие кричат: "Да здравствует Ле-
нин!" - и махают красными флагами. Рабочий - это бочонок с забродившим
вином, его нельзя держать закупоренным. Пусть его кричит: "Да здравству-
ют Советы!" - я сам кричал на прошлой неделе. У меня на восемь тысяч
франков русских процентных бумаг. Нет, вам нужно мириться с вашим прави-
тельством. Довольно глупостей. Франк падает. Проклятые спекулянты, эти
вши, которые облепляют каждую нацию, где начинает падать валюта, - это
племя инфлянтов снова перекочевало из Германии в Париж.
В кабачок быстро вошел худощавый человек в парусиновом балахоне, с
непокрытой светловолосой головой.
- Здравствуй, Гарин, - сказал он тому, кто читал газету, - можешь ме-
ня поздравить... Удача...
Гарин стремительно поднялся, стиснул ему руки:
- Виктор...
- Да, да. Я страшно доволен... Я буду настаивать, чтобы мы взяли па-
тент.
- Ни в коем случае... Идем.
Они вышли из кабачка, поднялись по ступенчатой уличке, свернули нап-
раво и долго шли мимо грязных домов предместья, мимо огороженных колючей
проволокой пустырей, где трепалось жалкое белье на веревках, мимо кус-
тарных заводиков и мастерских.
День кончался. Навстречу попадались кучки усталых рабочих. Здесь, на
горах, казалось, жило иное племя людей, иные были у них лица - твердые,
худощавые, сильные. Казалось, французская нация, спасаясь от ожирения,
сифилиса и дегенерации, поднялась на высоты над Парижем и здесь спокойно
и сурово ожидает часа, когда можно будет очистить от скверны низовой го-
род и снова повернуть кораблик Лютеции [1] в солнечный океан.
- Сюда, - сказал Виктор, отворяя американским ключом дверь низенького
каменного сарая.
Гарин и Виктор Ленуар подошли к небольшому кирпичному горну под кол-
паком. Рядом на столе лежали рядками пирамидки. На горне стояло на ребре
толстое бронзовое кольцо с двенадцатью фарфоровыми чашечками, располо-
женными по его окружности. Ленуар зажег свечу и со странной усмешкой
взглянул на Гарина.
- Петр Петрович, мы знакомы с вами лет пятнадцать, - так? Съели не
один пуд соли. Вы могли убедиться, что я человек честный. Когда я удрал
из Советской России - вы мне помогли... Из этого я заключаю, что вы от-
носитесь ко мне неплохо. Скажите - какого черта вы скрываете от меня ап-
парат? Я же знаю, что без меня, без этих пирамидок - вы беспомощны. Да-
вайте по-товарищески...
Внимательно рассматривая бронзовое кольцо с фарфоровыми чашечками,
Гарин спросил:
- Вы хотите, чтобы я открыл тайну?
- Да.
- Вы хотите стать участником в деле?
- Да.
- Если понадобится, а я предполагаю, что в дальнейшем понадобится, вы
должны будете пойти на все для успеха дела...
Не сводя с него глаз, Ленуар присел на край горна, углы рта его зад-
рожали.
- Да, - твердо сказал он, - согласен.
Он потянул из кармана халата тряпочку и вытер лоб.
- Я вас не вынуждаю, Петр Петрович. Я завел этот разговор потому, что
вы самый близкий мне человек, как это ни странно... Я был на первом кур-
се, вы - на втором. Еще с тех пор, ну, как это сказать, я преклонялся,
что ли, перед вами... Вы страшно талантливы... блестящи... Вы страшно
смелы. Ваш ум - аналитический, дерзкий, страшный. Вы страшный человек.
Вы жестки, Петр Петрович, как всякий крупный талант, вы недогадливы к
людям. Вы спросили - готов ли я на все, чтобы работать с вами... Конеч-
но, ну, конечно... Какой же может быть разговор? Терять мне нечего. Без
вас - будничная работа, будни до конца жизни. С вами - праздник или ги-
бель... Согласен ли я на все?.. Смешно... Что же - это "все"? Украсть,
убить?
Он остановился. Гарин глазами сказал "да". Ленуар усмехнулся.
- Я знаю французские уголовные законы... Согласен ли я подвергнуть
себя опасности их применения? - согласен... Между прочим, я видел знаме-
нитую газовую атаку германцев двадцать второго апреля пятнадцатого года.
Из-под земли поднялось густое облако и поползло на нас желто-зелеными
волнами, как мираж, - во сне этого не увидишь. Тысячи людей бежали по
полям, в нестерпимом ужасе, бросая оружие. Облако настигало их. У тех,
кто успел выскочить, были темные, багровые лица, вывалившиеся языки,
выжженные глаза... Какой позор "моральные понятия". Ого, мы - не дети
после воины.
- Одним словом, - насмешливо сказал Гарин, - вы наконец поняли, что
буржуазная мораль - один из самых ловких арапских номеров, и дураки те,
кто из-за нее глотает зеленый газ. По правде сказать, я мало задумывался
над этими проблемами... Итак... Я добровольно принимаю вас товарищем в
дело. Вы беспрекословно подчинитесь моим распоряжениям. Но есть одно ус-
ловие...
- Хорошо, согласен на всякое условие.
- Вы знаете, Виктор, что в Париж я попал с подложным паспортом, каж-
дую ночь я меняю гостиницу. Иногда мне приходится брать уличную девку,
чтобы не возбуждать подозрения. Вчера я узнал, что за мною следят. Пору-
чена эта слежка русским. Видимо, меня принимают за большевистского аген-
та. Мне нужно навести сыщиков на ложный след.
- Что я должен делать?
- Загримироваться мной. Если вас схватят, вы предъявите ваши докумен-
ты. Я хочу раздвоиться. Мы с вами одного роста. Вы покрасите волосы,
приклеите фальшивую бородку, мы купим одинаковые платья. Затем сегодня
же вечером вы переедете из вашей гостиницы в другую часть города, где
вас не знают, - скажем - в Латинский квартал. По рукам?
Ленуар соскочил с горна, крепко пожал Гарину руку. Затем он принялся
объяснять, как ему удалось приготовить пирамидки из смеси алюминия и
окиси железа (термита) с твердым маслом и желтым фосфором.
Поставив на фарфоровые чашечки кольца двенадцать пирамидок, он зажег
их при помощи шнурка. Столб ослепительного пламени поднялся над горном.
Пришлось отойти в глубь сарая, - так нестерпимы были свет и жар.
- Превосходно, - сказал Гарин, - надеюсь, - никакой копоти?
- Сгорание полное, при этой страшной температуре. Материалы химически
очищены.
- Хорошо. На этих днях вы увидите чудеса, - сказал Гарин, - идем обе-
дать. За вещами в гостиницу пошлем посыльного. Переночуем на левом бере-
гу. А завтра в Париже окажется двое Гариных... У вас имеется второй ключ
от сарая?
Здесь не было ни блестящего потока автомобилей, ни праздных людей,
свертывающих себе шею, глядя на окна магазинов, ни головокружительных
женщин, ни индустриальных королей.
Штабели свежих досок, горы булыжника, посреди улицы отвалы синей гли-
ны и, разложенные сбоку тротуара, как разрезанный гигантский червяк,
звенья канализационных труб.
Спартаковец Тарашкин шел не спеша на острова, в клуб. Он находился в
самом приятном расположении духа. Внешнему наблюдателю он показался бы
даже мрачным на первый взгляд, но это происходило оттого, что Тарашкин
был человек основательный, уравновешенный и веселое настроение у него не
выражалось каким-либо внешним признаком, если не считать легкого посвис-
тывания да спокойной походочки.
Не доходя шагов ста до трамвая, он услышал возню и писк между штабе-
лями торцов. Все происходящее в городе, разумеется, непосредственно ка-
салось Тарашкина.
Он заглянул за штабели и увидел трех мальчиков, в штанах клешем и в
толстых куртках: они, сердито сопя, колотили четвертого мальчика, меньше
их ростом, - босого, без шапки, одетого в ватную кофту, такую рваную,
что можно было удивиться. Он молча защищался. Худенькое лицо его было
исцарапано, маленький рот плотно сжат, карие глаза - как у волчонка.
Тарашкин сейчас же схватил двух мальчишек и за шиворот поднял на воз-
дух, третьему дал ногой леща, - мальчишка взвыл и скрылся за торцами.
Другие двое, болтаясь в воздухе, начали грозиться ужасными словами.
Но Тарашкин тряхнул их посильней, и они успокоились.
- Это я не раз вижу на улице, - сказал Тарашкин, заглядывая в их со-
пящие рыльца, - маленьких обижать, шкеты? Чтобы этого у меня больше не
было. Поняли?
Вынужденные ответить в положительном смысле, мальчишки сказали угрю-
мо.
- Поняли.
Тогда он их отпустил, и они, ворча, что, мол, попадись нам теперь,
удалились, - руки в карманы.
Избитый маленький мальчик тоже попытался было скрыться, но только по-
вертелся на одном месте, слабо застонал и сел, уйдя с головой в рваную
кофту.
Тарашкин наклонился над ним. Мальчик плакал.
- Эх, ты, - сказал Тарашкин, - ты где живешь-то?
- Нигде, - из-под кофты ответил мальчик.
- То есть как это - нигде? Мамка у тебя есть?
- Нету.
- И отца нет? Так. Беспризорный ребенок. Очень хорошо.
Тарашкин стоял некоторое время, распустив морщины на носу. Мальчик,
как муха, жужжал под кофтой.
- Есть хочешь? - спросил Тарашкин сердито.
- Хочу.
- Ну ладно, пойдем со мной в клуб.
Мальчик попытался было встать, но не держали ноги. Тарашкин взял его
на руки, - в мальчишке не было и пуда весу, - и понес к трамваю. Ехали
долго. Во время пересадки Тарашкин купил булку, мальчишка с судорогой
вонзил в нее зубы. До гребной школы дошли пешком. Впуская мальчика за
калитку, Тарашкин сказал:
- Смотри только, чтобы не воровать.
- Не, я хлеб только ворую.
Мальчик сонно глядел на воду, играющую солнечными зайчиками на лаки-
рованных лодках, на серебристозеленую иву, опрокинувшую в реке свою кра-
су, на двухвесельные, четырехвесельные гички с мускулистыми и загорелыми
гребцами. Худенькое личико его было равнодушное и усталое. Когда Тараш-
кин отвернулся, он залез под деревянный помост, соединяющий широкие во-
рота клуба с бонами, и, должно быть, сейчас же уснул, свернувшись.
Вечером Тарашкин вытащил его из-под мостков, велел вымыть в речке ли-
цо и руки и повел ужинать. Мальчика посадили за стол с гребцами. Тараш-
кин сказал товарищам:
- Этого ребенка можно даже при клубе оставить, не объест, к воде при-
учим, нам расторопный мальчонка нужен.
Товарищи согласились: пускай живет. Мальчик спокойно все это слушал,
степенно ел. Поужинав, молча полез с лавки. Его ничто не удивляло, - ви-
дел и не такие виды.
Тарашкин повел его на боны, велел сесть и начал разговор.
- Как тебя зовут?
- Иваном.
- Ты откуда?
- Из Сибири. С Амура, с верху.
- Давно оттуда?
- Вчера приехал.
- Как же ты приехал?
- Где пешком плелся, где под вагоном в ящиках.
- Зачем тебя в Ленинград занесло?
- Ну, это мое дело, - ответил мальчик и отвернулся, - значит, надо,
если приехал.
- Расскажи, я тебе ничего не сделаю.
Мальчик не ответил и опять понемногу стал уходить головой в кофту. В
этот вечер Тарашкин ничего от него не добился.
Двойка - двухвесельная распашная гичка из красного дерева, изящная,
как скрипка, - узкой полоской едва двигалась по зеркальной реке. Обе па-
ры весел плашмя скользили по воде. Шельга и Тарашкин в белых трусиках,
по пояс голые, с шершавыми от солнца спинами и плечами, сидели неподвиж-
но, подняв колени.
Рулевой, серьезный парень в морском картузе и в шарфе, обмотанном
вокруг шеи, глядел на секундомер.
- Гроза будет, - сказал Шельга.
На реке было жарко, ни один лист не шевелился на пышно-лесистом бере-
гу. Деревья казались преувеличенно вытянутыми. Небо до того насыщено
солнцем, что голубовато-хрустальный свет его словно валился грудами
