спросила женщина-заседатель, как бы наводя "Ромашку" на нужный ответ.
Если бы "Ромашка" публично раскаялся и сказал, что не хотел убийства,
что все получилось случайно, он судился бы по другой статье и получил
другие сроки.
- Нет! - отрезал "Ромашка". - Я б его все равно убил!
- Почему? - спросил судья.
- Он меня третировал.
Чувствовалось, что слово "третировал" "Ромашка" приготовил заранее.
Зал зашумел, заволновался, как рожь на ветру. Это был ропот подтверж-
дения. Да, "Березка" третировал "Ромашку", и тот убил его потому, что не
видел для себя иного выхода. Драться с ним он не мог - слишком слаб.
Спорить тоже не мог - слишком глуп. Избегать - не получалось, деревня
состояла из одной улицы. Он мог его только уничтожить.
- Садитесь, - сказал судья.
"Ромашка" сел, и над залом нависло его волнение, беспомощность и не-
нависть к умершему. Даже сейчас, за гробом.
Судья приступил к допросу "Березкиной" жены. Вернее, вдовы.
Поднялась молодая рослая женщина Тоня, с гладкой темноволосой головой
и большими прекрасными глазами. Инна подумала, что, если ее одеть, она
была бы уместна в любом обществе.
- Ваш муж был пьяница? - спросил судья.
- Пил, - ответила Тоня.
- А это правда, что в пьяном виде он выгонял вас босиком на снег?
- Было, - с неудовольствием ответила Тоня. - Ну и что?
То обстоятельство, что ее муж пил и дрался, не было достаточной при-
чиной, чтобы его убили. А судья, как ей казалось, спрашивал таким обра-
зом, будто хотел скомпрометировать умершего. Дескать, невелика потеря.
- Обвиняемый ходил к вам в дом?
- Заходил иногда.
- Зачем?
Судья хотел исключить или, наоборот, обнаружить любовный треугольник.
Поискать причину убийства в ревности.
- Не помню.
Она действительно не помнила - зачем один заходил к другому? Может
быть, поговорить об общем деле, всетаки они были коллеги. Истопники. Но
скорее всего - за деньгами на бутылку.
- Когда он к вам приходил, вы с ним разговаривали?
- Может, и разговаривала. А что?
Тоня не понимала, какое это имело отношение к делу: приходил или не
приходил, разговаривала или не разговаривала.
Судья посмотрел на статную, почти прекрасную Тоню, на "Ромашку" - и
не смог объединить их даже подозрением.
- Вы хотите подсудимому высшей меры? - спросил судья.
- Как суд решит, так пусть и будет, - ответила Тоня, и ее глаза впер-
вые наполнились слезами.
Она не хотела мстить, но не могла и простить.
- Озорной был... - шепнула Инне сидящая рядом старуха. - Что с его
ишло...
Сочувствие старухи принадлежало "Ромашке", потому что "Ромашка" был
слабый, почти ущербный. И потому, что "Березку" жалеть было поздно.
Инна внимательно поглядела на старуху и вдруг представила себе "Бе-
резку" - озорного и двухметрового, не знающего, куда девать свои двад-
цать девять лет и два метра. Ему было тесно на этой улице, с шестеркой в
конце улицы и лавкой перед шестеркой. На этой лавке разыгрывались все
деревенские празднества и драмы. И умер на этой лавке.
- Садитесь, - разрешил судья.
Тоня села, плача, опустив голову.
Стали опрашивать свидетелей.
Вышла соседка подсудимого - баба в ситцевом халате, с прической двад-
цатилетней давности, которую Инна помнила у матери. Она встала вполобо-
рота, чтобы было слышно и судье, и залу. Принялась рассказывать:
- Я, значит, побежала утречком, набрала грибов в целлофановый мешок.
Отварила в соленой водичке, скинула на дуршлаг. Собралась пожарить с
лучком. Говорю: "Вась, сбегай за бутылкой..."
- Опять бутылка! - возмутился судья. - Что вы все: бутылка да бутыл-
ка... Вы что, без бутылки жить не можете?
Свидетельница замолчала, уставилась на судью. Челюсть у нее слегка
отвисла, а глазки стали круглые и удивленные, как у медведика. Она не
понимала его неудовольствия, а судья не понимал, чего она не понимает.
Повисла пауза.
- Рассказывайте дальше, - махнул рукой судья.
- Ну вот. А потом он забежал на кухню, взял нож. А дальше я не виде-
ла. Потом захожу к нему в комнату, а он под кроватью сидит...
Судья развернул тряпку и достал нож, который лежал тут же на столе
как вещественное доказательство. Нож был громадный, с черной пластмассо-
вой ручкой.
Зал замер.
- Да... - судья покачал головой. - С таким тесаком только на кабана
ходить.
И преступление выпрямилось во весь рост.
"Ромашке" дали одиннадцать лет строгого режима. Он выслушал приговор
с кривой усмешкой.
Судья испытывал к "Ромашке" брезгливое пренебрежение. А женщины-засе-
датели смотрели на него со сложным выражением. Они знали, что стоит за
словом "строгий режим", и смотрели на него как бы через это знание. А
"Ромашка" не знал, и ему предстоял путь, о котором он даже не догадывал-
ся.
Суд кончился.
"Ромашку" посадили в машину и увезли. Все разбрелись с отягощенными
душами.
Инна и Адам пошли в санаторий.
Дорога лежала через поле.
Солнце скатилось к горизонту, было огромное, объемнокруглое, устав-
шее. Инна подумала, что днем солнце бывает цвета пламени, а вечером -
цвета тлеющих углей. Значит, и солнце устает к концу дня, как человек к
концу жизни.
Вдоль дороги покачивались цветы и травы: клевер, метелки, кашка, и
каждая травинка была нужна. Например, коровам и пчелам. Для молока и ме-
да. Все необходимо и связано в круговороте природы. И волки нужны - как
санитары леса, и мыши нужны - корм для мелких хищников. А для чего нужны
эти две молодые жизни - Коли и Васи? Один - уже в земле. Другой хоть и
жив, но тоже погиб, и если нет "иной жизни", о чем тоскливо беспокоилась
клоунеса, значит, они пропали безвозвратно и навсегда. А ведь зачем-то
родились и жили. Могли бы давать тепло - ведь они истопники.
Кто всем этим распоряжается? И почему "он" или "оно" ТАК распоряди-
лось...
Вошли в лес. Стало сумеречно и прохладно.
Инна остановилась и посмотрела на Адама. В ее глазах стояла затрав-
ленность.
- Мне страшно, - сказала она. - Я боюсь...
Ему захотелось обнять ее, но он не смел. Инна сама шагнула к нему и
уткнулась лицом в его лицо. От него изумительно ничем не пахло, как ни-
чем не пахнет морозное утро или ствол дерева.
Инна положила руки ему на плечи и прижала к себе, будто объединяя его
и себя в общую молекулу. Что такое водород или кислород? Газ. Эфемер-
ность. Ничто. А вместе - это уже молекула воды. Качественно новое соеди-
нение.
Инне хотелось перейти в качественно новое соединение, чтобы не было
так неустойчиво в этом мире под уставшим солнцем.
Адам обнял ее руками, ставшими вдруг сильными. Они стояли среди де-
ревьев, ошеломленные близостью и однородностью. Кровь билась в них гулко
и одинаково. И вдруг совсем неожиданно и некстати в ее сознании всплыло
лицо того, которого она любила. Он смотрел на нее, усмехаясь презри-
тельно и самолюбиво, как бы говорил: "Эх, ты..." - "Так тебе и надо", -
мысленно ответила ему Инна и закрыла глаза.
- Адам... - тихо позвала Инна.
Он не отозвался.
- Адам!
Он, не просыпаясь, застонал от нежности. Нежность стояла у самого
горла.
- Я не могу заснуть. Я не умею спать вдвоем.
- А?
Адам открыл глаза. В комнате было уже светло. Тень от рамы крестом
лежала на стене.
- Ты иди... Иди к себе, - попросила Инна.
Он не мог встать. Но не мог и ослушаться. Она сказала: иди. Значит,
надо идти.
Адам поднялся, стал натягивать на себя новый костюм, который был ему
неудобен. Инна наблюдала сквозь полуприкрытые ресницы. Из окна лился се-
рый свет, Адам казался весь дымчато-серебристо-серый. У него были краси-
вые руки и движения, и по тому, как он застегивал пуговицы на рубашке,
просматривалось, что когда-то он был маленький и его любила мама. Инна
улыбнулась и поплыла в сон. Сквозь сон слышала, как хлопнула одна дверь,
потом другая. Ощутила свободу, которую любила так же, как жизнь, и, за-
сыпая, улыбнулась свободе. Провела ладонью по плечу, с удивлением отме-
чая, что и ладонь и плечо - не прежние, а другие. Раньше она не замечала
своего тела, оно имело как бы рабочее значение: ноги - ходить, руки -
работать. Но оказывается, все это, вплоть до каждой реснички, может су-
ществовать как отдельные живые существа и необходимо не только тебе. Го-
раздо больше, чем тебе, это необходимо другому человеку. Инна заснула с
уверенностью, что она - всесильна и прекрасна. Ощутила себя нормально,
ибо это и есть норма - слышать себя всесильной и прекрасной. А все ос-
тальное - отклонение от нормы.
Птицы молчали, значит, солнце еще не встало. Облака бежали быстро,
были перистые и низкие.
Цвела сирень. Гроздья даже по виду были тугие и прохладные. Адам пос-
мотрел на небо, его глаза наполнились слезами. Он заплакал по жене. Ему
бесконечно жаль стало свою Светлану Алексеевну, с которой прожил двад-
цать лет и которая была порядочным человеком. Это очень ценно само по
себе - иметь дело с порядочным человеком, но, как оказалось, в опреде-
ленной ситуации это не имело ровно никакого значения. Он понимал, что
должен уйти от нее, а значит, нанести ей реальное зло.
Адам пошел по аллее к своему корпусу. Деревья тянулись к небу, ели -
сплошные, а березы - ажурные. Одна береза лежала поваленная, с выкорче-
ванными корнями. Корни переплелись, как головы звероящера. У одной голо-
вы болел зуб и корень-рука подпирал корень-щеку. "Инна", - подумал Адам.
Пробежал ежик. Он комочком перекатился через дорогу и нырнул в высо-
кую траву. "Инна", - подумал Адам.
Все живое и неживое слилось у него в единственное понятие: Инна.
Облака бежали, бежали, бежали... Адам остановился, вбирая глазами не-
бо и землю, испытывая гордый человеческий настрой души, какого он не ис-
пытывал никогда прежде. Он был как никогда счастлив и как никогда несча-
стен.
На завтрак Инна пришла позже обычного. Адам ждал ее за столом.
Она волновалась - как они встретятся, что скажут друг другу. Тот че-
ловек, которого она любила, умел сделать вид, что ничего не случилось. И
так у него это ловко выходило, что Инна и сама, помниться, усомнилась. И
засматривала в его безмятежное лицо.
Инна подходила к столу - прямая и независимая, на всякий случай, если
понадобится независимость. Адам поднялся ей навстречу. Они стояли друг
против друга и смотрели, молча - глаза в глаза, и это продолжалось дол-
го, почти бесконечно. Со стороны было похоже, будто они глядят на спор:
кто дольше?
Кто-то очень умный, кажется даже царь Соломон, сказал о любви: тайна
сия велика есть. Тайна - это то, чего не знаешь. Когда-то вода тоже была
тайной, а теперь вода - это две молекулы водорода и одна кислорода. Так
и любовь. Сейчас это тайна. А когда-нибудь выяснится: валентность души
одного человека точно совпадает с валентностью другого и две души обра-
зуют качественно новую духовную молекулу.
Адам и Инна стояли и не могли снять глаз друг с друга, и сердце сту-
чало, потому что шла цепная реакция, объединяющая души в Любовь.
- Панкратов! К телефону! - крикнула уборщица тренированным горлом.
- Это меня, - сказал Адам.
- Кто? - испугалась Инна. Ей показалось, он сейчас уйдет и никогда не
вернется, и душа снова останется неприкаянной, как детдомовское дитя.
- Не знаю.
- Панкратов! - снова гаркнула уборщица.
- Я сейчас, - пообещал он и пошел.
Инна села на стул и опустила глаза в тарелку.
- Можно я у вас спрошу? - обратилась клоунеса. Она не начала сразу с
вопроса, который хотела задать, а как бы деликатно постучалась в Инну.
Инна подняла глаза.
- Мне сегодня снилось, будто меня кусала кошка.
- Больно? - спросила Инна.
- Ужасно. Она сцепила зубы на моей руке, и я просто не знала, что мне
делать. Я боялась, что она мне выкусит кусок.
- Надо было зажать ей нос, - предложил завязавший алкоголик.
