что в переводе означает: "Черная кошка". - Все равно ничего не получит-
ся.
- Неизвестно, - возразила Ирка. - Он строил ГЭС, не помню какую, в
труднейших условиях. Строитель лучшей жизни. Про таких Пахмутова песни
пишет, а он к нам живой придет.
- Может, не придет? - с надеждой спросила Наташа.
В это время позвонили в дверь.
Наташа вздрогнула и посмотрела на Ирку, Ирка - на Наташу, выражение
лиц у обеих на мгновение стало бессмысленным. Потом Ирка метнулась в
прихожую, и оттуда послышались голоса.
Наташа сидела ни низкой табуретке посреди кухни и не знала, что де-
лать.
Она окончила консерваторию, умела петь с листа и писать с голоса,
могла услышать любой самый низкий звук в любом аккорде. А здесь, на Ир-
киной кухне, она чувствовала, что это никому не надо и она не в состоя-
нии поменять все то, что она может, на то, чего не может.
Наконец отворилась дверь, и вошел настоящий мужчина, строитель лучшей
жизни.
Наташа успела заметить, что рубашка у него белая и некрахмальная, ле-
жит мягко... Волосы русые, растут просто, а лицо неподвижно, будто за-
мерзло, и на нем замерзло обиженное выражение.
- Знакомьтесь, - сказала Ирка.
- Толя, - строитель протянул руку.
- Наташа, - она пожала его жесткие пальцы и посмотрела на Ирку.
- Садитесь, - непринужденно руководила Ирка.
Толя сел и прочно замолчал. Иногда он поднимал глаза на стену, а со
стены переводил на потолок.
- Скажите, - начала Ирка, - вы действительно плавали в Бабельмандебс-
ком проливе?
- Ну, плавал, - не сразу ответил Толя.
- А как, как, как? - обрадовалась Ирка.
Толя очень долго молчал, потом сказал:
- В скафандре.
- А зачем? - тихо удивилась Наташа.
- А надо было... - недовольно сказал Толя.
- И на медведя ходили? - Ирка не давала беседе обмелеть.
- Ну, ходил...
- А как вы ходили?
Ирке надо было подтвердить, что в ее доме настоящий мужчина.
- С ружьем, - сказал Толя.
- Страшно было? - тихо поинтересовалась Наташа.
- Не помню. Я давно ходил.
Ирка тем временем подала кофе.
- Я коньяк принес, - сказал строитель, - на лестнице поставил.
- Почему на лестнице? - Ирка подняла брови.
- Не знаю, - сказал строитель, и Наташа поняла, что он постеснялся.
Ирка вышла на лестничную площадку и увидела возле своей двери бутыл-
ку.
- Могли стащить, - объяснила она, вернувшись.
- Ага... - беспечно сказал строитель.
- А вы есть хотите? - тихо спросила Наташа.
- Ужас! - сказал Толя, и всем стало весело.
Когда половина бутылки была выпита. Толя первый раз посмотрел на На-
ташу и сказал:
- Вчера попал в одну компанию, там такая девочка была... И парень с
ней в кожаных штанах. Вам бы он не понравился.
- Почему? - спросила Наташа.
- Потому, что вы серьезная.
"Как раз понравился бы", - подумала Наташа, но ничего не сказала.
- Ну, ну... - Ирка обрадовалась, что Толя заговорил.
- Он пижонить начал, говорит: в каждом человеке девяносто процентов
этого... Ну, сами понимаете.
- Чего? - не поняла Ирка.
- Дерьма. А я ему говорю: "Ты не распространяй свое содержание на
других".
Толя замолчал. Наташа поняла, что он обижен и переживает.
- Не обращайте внимания, - сказала она.
- Да вообще-то, конечно, - согласился Толя.
- Вы где живете?
- Нигде.
- Как это "нигде"?
- Очень просто. Плаваю - и все.
- А дом-то у вас есть?
- Был, а теперь нет. Давайте выпьем.
Все подняли рюмки.
- Жена сказала: "Надоел ты мне". Я и ушел.
- Жалко было? - спросила Ирка.
- Чего?
- Жену.
- Жалко. - Толя прищурился. - До слез жалко. Однажды ночью просыпаюсь
и плачу. Слезы текут, ничего поделать не могу. Думаю: господи, да я ли
это...
Все замолчали, думая о своей жизни, и только Ирка не умела думать о
себе.
- Неужели никак нельзя было? - она посмотрела на Толю.
- Наверное, нельзя. Я без жены еще как-то проживу. А без своей работы
- нет.
- Понятно, - сказала Наташа. Ей это было понятно.
Ирка включила приемник. Заиграл симфонический оркестр.
У Толи глаза были голубые, а волосы русые. За его спиной висела зана-
веска, а за занавеской лежал город - далеко, во все стороны. А после го-
рода кончались дороги и начинались поля и деревни, потом другие города.
Наташа вдруг кожей ощутила это все: расстояние и бесконечность.
- Так-то ничего бы, - сказал Толя, - плохо только, писем нет. Когда
на корабль письма приходят, как будто веревка от земли протягивается. Не
утонешь, ни фига с тобой не сделается. А когда писем нет...
- Хотите я вам напишу? - предложила Наташа.
Толя промолчал. Ему не нужны были Наташины письма. Вот если бы напи-
сала жена или в крайнем случае девочка - приятельница парня в кожаных
штанах.
Толя многое умел: ходить на медведя, опуститься на дно в скафандре.
Он умел интересно жить, но не умел интересно рассказать об этом. И не в
силах был поменять то, что он может, на то, чего не может.
- Ничего, - сказала Ирка, - все будет хорошо.
Ей хотелось, чтобы у всех было все хорошо.
Соседская девочка собиралась в детский сад. Она вытаскивала на сере-
дину комнаты все свои игрушки и разговаривала с ними. Слов было не ра-
зобрать, но звук голоса и интонации доносились четко. Дом был блочный,
слышимость хорошая.
Наташа лежала с открытыми глазами, слушала девочку и думала о себе. О
том, как три года назад Игорь сделал предложение, она согласилась в ту
же секунду, потому что Игорь был не халтурщик - они много бы переделали
в жизни хороших дел. А на другой день он позвонил, извинился и сказал,
что передумал.
- Не сердишься? - спросил он.
- Да ну, что ты... - сказала Наташа. - Конечно, нет...
Говорят: война... А бывает, что и в нормальной жизни, среди гостей и
веселья, все может кончиться одним телефонным звонком.
- Сни-ми-и! - кричала сверху девочка. Ей что-то надевали, а она про-
тестовала.
В комнату из кухни вошла Наташина мама. Она работала медсестрой в
больнице, любила тяжелобольных и презирала тех, кто болел несерьезно.
Она любила людей, которым была необходима.
Мать послушала, как кричит сверху девочка, и сказала:
- Господи, всю нервную систему ребенку расшатали...
- Если бы у нее была своя внучка, она ни за что не шатала бы ее сис-
тему, а жила только ее интересами.
- Мам, - сказала Наташа, - хочешь я ребенка рожу?
- От кого?
- От меня.
- Идиотка! - сказала мать.
- Ну что ты ругаешься, я же только спрашиваю.
Зазвонил будильник, отпирая новый день.
Училище размещалось в старом особняке. Раньше в этом особняке жил
обедневший дворянин. Комнаты были тесные, лестница косая. Наташа любила
эти комнаты и лестницу, коричневую дверь с тугой и ржавой пружиной, тес-
ноту и пестроту звуков.
В самой большой комнате, которую дворянин прежде называл "залой", а
теперь все звали "залом", занимался хор.
Здесь все как обычно: та же декорация, сорок стульев, рояль. Те же
персонажи - 40 студентов, концертмейстер Петя. Концертмейстер - профес-
сия не видная. Например, по радио объявляют: "Исполняет Лемешев, акком-
панирует Берта Козель". Лемешева знают все, а Берту Козель не знает ник-
то, хотя объявляют их вместе.
В консерватории Петя учился тремя курсами старше, его звали "членис-
тоногий". Было впечатление, что у Пети на каждой руке по два локтя и на
каждой ноге по два колена и что он весь может сложиться как складной
метр. Сразу после звонка отворяется дверь и появляется следующее
действующее лицо - декан Клавдия Ивановна, за глаза - "та штучка". Она
окончила университет, к музыке никакого отношения не имеет, не может от-
личить басового ключа от скрипичного. Осуществляет общее руководство.
Принцип ее руководства состоит в том, что раз или два раза в год она
выгоняет какого-нибудь отстающего и неуспевающего. Раз или два раза в
год под косой лестницей бьется обалдевшая от рыданий жертва, а вокруг
тесным кольцом в скорбном и напряженном молчании стоят друзья-однокурс-
ники, и каждый предчувствует на этом месте себя.
Сейчас "та штучка" вошла и села возле дверей на свободный стул. Сту-
денты и студентки выпрямили позвоночники, как солдаты на смотру.
Наташа не обернулась. Пусть декан беспокоится, и царственно откидыва-
ет голову, и изобретает принципы. А она - дирижер. Ей нужны только руки,
чтобы было чем махать, и хор, чтобы было кому махать. И хорошая песня -
больше ничего. А посторонние в зале не мешают. К посторонним, равно как
и к публике, дирижер стоит спиной.
- "Эх, уж как пал туман", - сказала Наташа и движением руки подняла
хор.
Она внимательно смотрит на первые сопрано, потом на вторые. Идет от
одного лица к другому. Это называется - собрать внимание. Но Наташа
ничьего внимания не собирает. Слушает сосредоточенно: ждет, когда задро-
жит в груди поющая точка. Потом эта точка вспыхивает и заливает все, что
есть за ребрами, - сердце и легкие. И когда сердце сокращается, то вмес-
те с кровью посылает по телу вдохновение. Наташа до самых кончиков
пальцев наполняется им, и становится безразличным все, что не имеет от-
ношения к песне.
Наташа качнула в воздухе кистью, давая дыхание. Петя поставил первый
аккорд. Сопрано послушали и вдохнули, широко и светло запели:
Эх, уж как пал туман на поле чистое-э...
Она потянула звук, выкинув вперед руку, будто держа что-то тяжелое в
развернутой ладони. Потом обернулась к альтам.
...Да позакрыл туман дороги дальние... - влились альты. Они влились
точно и роскошно, именно так они должны были вступить. Наташа каждой
клеточкой чувствовала многоголосье. Ничего не надо было поправлять.
Она опустила руки, не вмешиваясь, не управляя, давая возможность пос-
лушать самих себя. Все пели и смотрели на Наташу. Лицо ее было приподня-
то и прекрасно, и это выражение ложилось на лица всех, кто пел.
...Эх, я куда-куда-а пойду,
Где дорожку я широкую-у найду-у, где...
В следующую фразу должны вступить басы и вступить на "фа". Это "фа"
было в другой тональности и шло неподготовленным. Если басы не попадут -
песня поломается.
Наташа оглядывается на Петю, на мгновение видит и как-то очень остро
запоминает его резкое, стремительное выражение лица и сильные глаза.
Петя чуть громче, чем надо, дает октаву в басах, чтобы басы послушали
"фа" и почувствовали его в себе.
Наташа сбросила звук. Хор замер и перестал дышать. Она делала все,
что хотела, и хор выполнял все, что она приказывала: могли бы задох-
нуться и умереть. Она держала 40 разных людей на кончиках вздрагивающих
пальцев, и в этот момент становилась понятна ее власть над людьми.
В последнюю четверть секунды качнула локтями, давая дыхание, и все
вздохнули полной грудью. Басы точно встали на "фа", отдали его в общий
аккорд - самый низкий, самый неслышный, но самый определяющий тон.
...Где доро-ожку най-ду-у...
В конце все собираются в унисон, подтягивают, выравнивают последний
звук до тех пор, пока не создается впечатление, будто он рожден одним
только человеком. Наташа подняла два пальца, как для благословения, и
слушает, и впечатление, будто забыла - зачем стоит. Потом медленным жес-
том подвигает палец к губам. Звук тает, тает... сейчас совсем рассеется,
осядет на потолок и на подоконник. Но Наташины пальцы ждут, и губы ждут,
и глаза - попробуй ослушаться. И все подаются вперед и держат, держат
звук до тех пор, пока это не становится невозможным. Тогда Наташа едва
заметным движением зачеркивает что-то в воздухе и опускает руку.
Песня кончилась. Проходит некоторое время, прежде чем всем становится
это ясно.
Урок окончился, и все разошлись. Петя засовывал в портфель ноты. Ноты
не умещались.
Наташа подошла к окну и распахнула его настежь. На улице снег поблес-
кивал, как нафталин. Он лежал на крышах совсем белый и был по тону свет-
