восхищением выругался, а Саша тут же сел бы и написал заявление об ухо-
де.
Сегодня 14 февраля. Прекрасный солнечный день.
Я поплотнее натягиваю на уши свою шапку и сворачиваю от своего корпу-
са к главному.
Я иду к Копылову мимо постов, мимо секретарей и стараюсь при этом не
чихать и ступать осторожнее.
Копылов работал. Он сидел за столом лицом ко мне и что-то писал на
листке. Может быть, выводил теорию относительности, забыв, что ее уже
однажды открыл Эйнштейн.
Я осторожно прикрыл за собой дверь, прошел к столу и сел в кресло
против Копылова.
Я приблизительно представлял, как все будет выглядеть: сейчас я сниму
шапку и возникну. Копылов долго будет смотреть на меня, а потом тихо
спросит:
- Когда вы вошли?
- Только что.
- А кто вас пропустил?
- Никто. Я сам пришел в шапке-невидимке.
Я улыбнусь и протяну ему шапку. Копылов рассмотрит со всех сторон,
скажет: "Полупроводники" - и вернет обратно. И посмотрит на меня. Не во-
обще, а на меня.
Но все выглядело совершенно иначе, чем я представлял.
Я снял шапку и возник. Копылов поднял на меня глаза, но не удивился и
не испугался, как я предполагал. Он посмотрел куда-то мне в переносицу,
потом прищурился и стал что-то быстро писать на листке. Видимо, ему в
голову пришла подходящая мысль.
Я растерялся, но ничего не сказал. Я смотрел на его лоб, на челюсть,
немножко выдвинутую вперед. Копылов работал и был в этот момент похож на
виолончелиста Ростроповича, когда тот играет "Элегию" Массне.
Я надел шапку и исчез. Копылов не заметил.
Тогда я дождался, когда он поднимет голову, - быстро стащил шапку и
возник прямо перед его лицом.
Копылов стал смотреть на меня, и это продолжалось долго - минуту или
две. Я попробовал даже слабо улыбнуться, но лицо Копылова оставалось
бесстрастным, и я понял: он смотрит на меня и меня не видит.
Он был сейчас далеко со своими несозданными самолетами, неоткрытыми
законами. Я не имел к этому никакого отношения, значит, я не существовал
вообще. И если даже я встану сейчас вниз головой и пройдусь по кабинету
на руках - это тоже ничего не переменит.
Я поднялся, сунул шапку в карман и пошел из его кабинета.
Когда я вышел, секретарша Копылова вытаращила на меня глаза.
- Когда вы вошли? - испугалась она.
- Только что.
- А кто вас пропустил?
- Я сам прошел. В шапке-невидимке.
Я вытащил из кармана шапку и показал секретарше.
- Синтетика? - заинтересовалась она.
- Вигоневая.
Секретарша не поверила. Посмотрела на меня и улыбнулась. Ей нравились
молодые и веселые сотрудники.
Я подхожу к своему корпусу. Представляю, как появлюсь сейчас в своей
шапке, как включусь и выключусь.
Ирка завизжит. У нее преобладает первая сигнальная система. Реакции
примитивные.
Гена восхищенно выругается. Он ругается во всех случаях - и когда
сердится и когда радуется.
Железное скажет: "Чем бы ни заниматься, только не делом". Для Желез-
нова дело - превыше всего.
Гришка Гарин быстро спросит:
- Сколько платил?
- Рубль шестьдесят, - быстро скажу я.
- Даю три, - скажет Гришка. - Продай...
А мой друг Саша ничего не скажет. Даже не посмотрит. Он мне не верит,
и все, что идет от меня, внутренне вычеркивает. Ему кажется, что я пос-
тоянно выпендриваюсь и это основное дело моей жизни. Я защитил диплом,
который хотели зачесть как диссертацию, не потому, что я умный и много
работал, а всем назло. У меня была самая красивая девушка - не потому,
что она мне нравилась, а чтобы все завидовали. Сейчас я пришел в шап-
ке-невидимке, чтобы все побросали свои дела и занимались одним мной. Са-
ша ни за что не поверит, что я купил ее в ларьке за рубль шестьдесят. И
если я когда-нибудь умру.
Саша даст голову на отсечение, что я умер только для того, чтобы обо
мне поговорили.
Иногда, особенно когда выпью, мне хочется позвонить Саше по телефону
и сказать:
- Мы с тобой пять лет учились на одном курсе, играли в одной команде
и даже дружили когда-то. Как получилось, что ты меня совершенно не зна-
ешь? Я ведь не такой...
Но я никогда не позвоню к нему и ничего не скажу.
Когда я вошел в комнату - все работали на своих местах и о чем-то
оживленно спорили. Начала спора я не застал, и меня это не интересовало.
Я встал поближе к окну - так, чтобы всем было удобно на меня смот-
реть, взялся за помпончик и приготовился к аттракциону.
- ...потому что Славка не сексуальный, - возразила Ирка.
- При чем тут? - удивился Гена.
- При том. Половая система имеет прямое отношение к таланту!
Я растерялся.
- А почему вы решили, что Слава не сексуальный? - спросил Железнов. Я
не ожидал, что его может заинтересовать эта тема. Я думал, его интересу-
ет только работа.
- Мне совершенно не хочется его обнять! - сказала Ирка.
- А он хочет, чтобы ты его обнимала? - уточнил Гришка Гарин.
Я мысленно поблагодарил Гришку за эту реплику.
- Дело не в этом! - Ирка встала.
Сейчас она произнесет речь и окончательно зачеркнет меня в глазах
родного коллектива. Я решил, пока еще не поздно, сдернуть шапку, но в
это время Железнов спросил:
- А почему Славы нет на месте? Он что - болен?
- Он здесь, - не оборачиваясь, сказал Саша.
- Вы его видели? - уточнил Железнов. Его интересовала трудовая дис-
циплина.
Саша обернулся, посмотрел прямо мне в лицо.
- Видел, - сказал он не Железнову, а мне, и по тому, как он точно на
меня смотрел, я понял - он меня видит. Никто не видит, а он видит.
Я стоял посреди комнаты и слушал, как говорили обо мне. И чем дольше
я стоял, тем невозможнее становилось снять шапку. Получалось, что я
подслушиваю.
Я на цыпочках двинулся к двери, осторожно действуя между столами и
стульями, как партизан в тылу врага.
Когда я проходил мимо Саши, мы обменялись с ним взглядами.
- Пока, - сказал мне Саша.
Я небрежно помахал кистью в воздухе, как кинозвезда, выходящая из са-
молета.
- Что? - спросил Гена.
- Я не тебе, - сказал Саша.
Я вышел из нашего коридора и направился к проходной. Я думал о том,
что не безразличен Ирке, и о том, что Копылов меня не заметил, а Саша
заметил. Может быть, это произошло потому, что Копылов не думает обо
мне, а Саша занят этим постоянно.
Я вспомнил лицо Копылова, когда он работал. Вряд ли я со своими пра-
вильными чертами смогу достичь когданибудь такого лица.
Я иду по улице в шапке-невидимке, смотрю по сторонам. Я всех вижу, а
меня не видит никто. Я свободен и могу делать все, что хочу: могу, нап-
ример, зайти в ювелирный магазин и украсть самый крупный бриллиант. Но я
не делаю этого, потому что бриллиант мне не нужен. Если бы я был сте-
кольщик, он понадобился бы мне для того, чтобы резать стекло.
Я не стекольщик. Я конструктор. Мои орудия производства - карандаш и
талант. Карандашей у меня сколько угодно, а талант нигде не украдешь.
Хорошо бы где-нибудь возле Парка культуры имени Горького продавали в
ларьке талант, любовь, надежду по килограмму в одни руки. Я поехал бы
туда и набрал целую хозяйственную сумку - для себя и для своих знакомых.
Но счастье на углах не продают, а продают апельсины.
Можно на худой конец купить апельсины и раздавать прохожим вместо
счастья.
Идет, например, человек - усталый и разочарованный, ничего хорошего
для себя не ждет. И вдруг по воздуху к нему подплывает апельсин - круг-
лый и оранжевый, как солнце вечером.
Но, с другой стороны, подплывающий по воздуху апельсин может навести
человека на мысль, что он не справился с противоречиями жизни и тихо со-
шел с ума. В этом случае апельсин доставит ему больше огорчения, чем ра-
дости.
Поэтому я не совершаю никаких поступков - ни в ту, ни в другую сторо-
ну. Я могу делать все, что хочу, но я ничего не хочу. Просто иду, дышу и
гляжу.
Как-то Гришка Гарин принес на работу анкету из английского журнала
"Лайф". Анкета задавала вопросы типа:
"Сочувствуете ли вы пьяным? Как относитесь к чужим детям в возрасте
до года? Считаете ли возможным изменить своей жене?" На вопросы надо бы-
ло отвечать "да" или "нет", ставить плюсы или минусы. В зависимости от
сочетания плюсов и минусов определялся характер.
В результате выяснились характеры:
Ирка - дитя с неразвитым вкусом.
Железнов - мрачный тиран.
Саша - борец за правду с мещанским уклоном.
Гришка - арап по натуре, без мещанства.
Я - обиженный обыватель.
Там был еще один характер: интеллигентный человек. У меня не хватило
до интеллигентного человека одного плюса.
Если бы шапка-невидимка попала на голову Гришке Гарину - он перессо-
рил бы три или четыре государства, съездил в Париж, ограбил там нацио-
нальный банк, потом с деньгами женился бы на экс-шахине Сорейе и вернул-
ся в Советский Союз, чтобы похвастать.
Гришка - арап по натуре, без мещанства, а я - почти интеллигентный
человек. Самое большое, на что я способен, - сбежать с работы и пойти в
кино на дневной сеанс. На 14.00.
Картина только что вышла. Вечером на нее не попасть.
Днем тоже. В кассу за билетами выстроилась длинная очередь. Можно,
конечно, пройти без билета, но тогда я буду стоять весь сеанс.
Гришка наверняка прошел бы без билета и сидел на самом лучшем месте.
А я добросовестно встаю в самый хвост и жду своей очереди.
Ботинки у меня холодные, шапка вигоневая, рукавиц нет вообще - я их
теряю или забываю в такси.
Я стою, дую на пальцы, подплясываю - делаю множество мелких бессвяз-
ных движений. Хорошо, что меня не видно.
Когда подошла моя очередь, я снял шапку и сунул голову в окошечко к
кассирше. Но в это время меня дернули за рукав. Я вытащил голову из око-
шечка, оглянулся и увидел женщину лет шестидесяти или семидесяти. В этом
возрасте я не вижу разницы. Она стояла в очереди следом за мной и все
время наступала мне на пятки.
- Привет! - неожиданно современно отозвалась женщина. - А вы откуда
взялись, как из-под земли?
- Я стоял, - с достоинством объяснил я.
- Молодым, значит, везде у нас дорога, а старикам, значит, везде у
нас почет?
- Не давать ему билета! - дружно распорядилась очередь, которая преи-
мущественно состояла из стариков.
Я открыл рот, но потом закрыл обратно. Я не умею спорить, когда не
чувствую контакта с аудиторией.
Определенно, я отношусь к человечеству лучше, чем оно ко мне.
Я выбираю Гришкин вариант, прохожу без билета и сажусь на самое луч-
шее место в 10-м ряду. Сижу и жду, что сейчас будет. А будет следующее:
появится нервный зритель и займет место согласно купленному билету. Ни-
чего не подозревая, он сядет ко мне на колени, потом вскочит, наберет
полные легкие воздуха и заорет. Я тоже вскочу и побегу вдоль ряда по но-
гам. Весь ряд вначале окоченеет от ужаса, потом начнется тихая паника.
Я кручу головой, ищу глазами своего зрителя. Но зритель не пришел,
может, передумал идти в кино, а может, сел куда-нибудь на другое место.
Свет потух, начался киножурнал. Я снял шапку, вытянул ноги и стал
смотреть на экран.
На экране по болоту шли вьетнамские партизаны. Сначала показывали
вязнущие сапоги, потом лица.
Сзади меня постучали по спине. Я оглянулся и увидел мальчика.
- Дяденька, - шепотом сказал мальчик, - мне за вами не видно...
Я достал из кармана шапку и надел ее на голову.
- Дяденька, - снова постучал мальчик, - мне за вами мутно...
Как правило, мы с женой возвращаемся одновременно - я немножко по-
раньше, они с дочкой немножко попозже.
Мою жену зовут Маша, дочку Витька. Витька отличается от других детей
тем, что она моя дочь. А Маша отличается от других жен тем, что она меня
любит. За это она - моя жена.
Когда мы познакомились с ней четыре года назад, она каждый день писа-
ла мне письма, печатала их на машинке, а вечером отдавала, и я читал при
