- Это тебе кажется, - уклончиво сказал я. Мне не хотелось ее разоча-
ровывать.
- Ничего не кажется, - возразила Вика. - Помнишь свой диплом? Его хо-
тели зачесть как диссертацию.
"Это когда было", - подумал я, но промолчал.
- Как зовут твою дочь?
- Виктория.
Мы помолчали.
- Жена тебя, наверное, обожает...
- Она очень устает, - неопределенно сказал я.
- Зато она каждый день тебя видит.
- Думаешь, это такое уж счастье?
- Счастье! - убежденно сказала она. Мы снова помолчали.
- Почему ты меня не поцелуешь? - тихо спросила Вика.
Действительно - почему? Наверное, потому, что я пришел к ней ночью,
как жулик, и прятался, и сейчас боялся, что войдет кто-нибудь.
- Я должен по-другому прийти к тебе, - сказал я.
- Я подожду. - Она умела меня понимать. - Только не очень долго. Лад-
но?
Я подошел к Вике и увидел, что она плачет. Поэтому такие ровные и де-
ревянные были интонации. Она плакала и скрывала слезы.
Не стал успокаивать. Где-то я не мог простить этих четырех лет и то-
го, что Витька не наша общая дочь.
- Подарить тебе шапку? - спросил я.
- Не надо... - она покачала головой.
- Почему?
- Прическу будет мять. Я косынки ношу.
Я увидел: она совершенно не переменилась за это время. И вообще ниче-
го в мире не меняется, если мы сами остаемся прежними.
Я возвращался домой без шапки. Я знал теперь, зачем ее купил, - чтобы
узнать все о себе. И я все о себе знаю: я талантливый конструктор, и ви-
деть меня каждый день - счастье.
Копылов, правда, меня не замечает, но это явление временное. Заметит.
И лучшая женщина мира ждет меня в своем доме, где раньше жил Эйзенштейн.
Я все про себя узнал, и шапка была не нужна мне больше. Можно пода-
рить ее кому-нибудь. Гришке Гарину, например. Но Гришка-человек тщеслав-
ный. Неизвестно, как он захочет распорядиться миром. Опасно дарить такую
вещь. Лучше просто выбросить.
Можно положить шапку на перила моста, по которому я иду через Чистые
пруды. Но вдруг мост исчезнет, и тогда я пойду по воздуху, над водой,
как Христос.
Рубль шестьдесят - не деньги. Я перегнулся через перила и бросил шап-
ку в воду. Бросил и пошел дальше, мимо кинотеатра "Колизей", мимо изда-
тельства "Искусство" - по бульварному кольцу. И пока я шел - не встретил
ни одного живого человека.
Город стоял совершенно пустой, будто вымер. Может, время такое, когда
еще все спят. А может, шапки вошли в моду, весь город накупил их - ведь
они дешевые. Люди надели шапки и теперь невидимые.
Может, на улице полно народу - просто я никого не вижу.
И я снова один. Меня видят все, а я - никого.
ГИМАЛАЙСКИЙ МЕДВЕДЬ
Где бы Шлепа ни появлялся, его всегда били за то, что он лез не в
свои дела. Шлепа считал, что не своих дел нет, все дела общие.
Что касается Никитина, его не били никогда, ни мужчины, ни женщины.
Главным в жизни Никитин считал личную свободу и ни во что не вмешивался.
Шлепа и Никитин были друзьями, соседями и сослуживцами одновременно.
Они жили в одном доме и работали на одном предприятии. Это было очень
удобно - не дробить души отдельно на соседей, отдельно на друзей и от-
дельно на сослуживцев, а все сосредоточить на одном человеке. Для Шлепы
это было удобно, а для Никитина нет, потому что, когда били Шлепу, он
испытывал яростные противоречия. С одной стороны, следовало вмешаться и
сохранить принципы, а с другой стороны, - не вмешиваться и сохранить ли-
цо от синяков, которые долго потом будут переходить из одного цвета в
другой, менять оттенки от фиолетового до нежно-лимонного.
И сегодня, возвращаясь с работы, Никитин снова испытал противоречия.
В переулке стоял Шлепа в обществе четырех юных длинноволосых хулиганов.
Лицо у Шлепы было одухотворенным, а лица хулиганов - бездуховными.
Они, кажется, закончили устные прения и переходили к следующей части.
Никитин хотел выскочить из переулка и пойти другой дорогой, но в этот
момент его заметил Шлепа и радостно замахал руками, как во время перво-
майской демонстрации.
У Никитина не было выбора. Он подошел к группе с тоскливым чувством
под ложечкой, именуемым в простонародье трусостью. Трусость порождает
неестественность, а неестественность - высокомерие. Никитин высокомерно
оглядел хулиганов, задержался глазами на одном из них в свитере до колен
и с обручальным кольцом. Это был женатый хулиган.
- Можно тебя на минуточку? - потребовал Никитин.
- Почему меня? - неуверенно запротестовал женатый хулиган. - Что
здесь, никого больше нет, что ли?
- Отойдем! - приказал Никитин, ободренный неуверенностью собеседника.
Женатый хулиган пожал плечами и отделился от группы. Они отошли к же-
лезным решетчатым воротам. Это был въезд в родильный дом.
- В чем дело? - строго спросил Никитин.
- Он к нашей бабе приставал, - объяснил хулиган.
Никитин огляделся по сторонам и увидел неподалеку "бабу". Ей было лет
15 или 16, она стояла с папиросой, зажав ее между пальцами, как фигу.
- Вы старые, - сказала "баба", подвинувшись поближе, однако не слиш-
ком близко. - У вас одни принципы, а у нас другие.
- А ты мой нос видишь? - спросил Никитин.
- Ничего особенного, длинный и асимметричный.
- А представляешь, какая у меня будет рожа, если вы его сломаете?
Девочка посмотрела на женатого хулигана, хулиган задумался, может,
представил себе рожу Никитина со сломанным носом.
- Ладно! - великодушно согласился хулиган. - Забирай его и уходи.
Под "его" он имел в виду и нос и Шлепу.
Никитин забрал Шлепу, и они ушли.
- Ну вот, что ты опять ввязался? - с раздражением спросил Никитин.
Шлепа каждый день преодолевал сопротивление среды и надоел Никитину
до отвращения. Он с удовольствием бы плюнул и поменял себе приятеля. Но
менять Шлепу - это значило менять и соседа и сослуживца, в сущности, ме-
нять все свои привычки.
- Что ты к ним пристал?
- Они не умеют вести себя, - объяснил Шлепа. - Что ж, я мимо пройду?
- А твое какое дело?
- Ты это серьезно говоришь? - удивился Шлепа.
Никитин с удовольствием бы плюнул на Шлепу прямо сейчас, но плевать в
общественном месте было неудобно, и он сказал:
- Зря я тебя оттуда увел.
- Зря! - вдохновенно согласился Шлепа. - Я бы им показал!
Никитин возвращался домой в шесть часов вечера, а жена в два часа но-
чи.
- Мы репетировали, - говорила она и уходила в ванную "смывать глаза".
Жена была эстрадная актриса, жонглер. Подкидывала на воздух пять ко-
лец и четыре мячика, а потом ловила их по очереди.
Большого смысла в этой деятельности Никитин не видел, но в жизнь и
деятельность своей жены не вмешивался из уважения к личной свободе. К
собственной личной свободе.
Где она репетировала и с кем, Никитин не спрашивал, потому что, если
бы заинтересовался, мог узнать нечто такое, что она скрывала. А если уз-
нать то, что скрывала жена, - пришлось бы совершать серию поступков:
объясняться, разводиться, искать другую жену, потом рассказывать ей все
про себя с самого начала. А под конец выяснится, что новая жена с талан-
тами, их надо будет открывать или зарывать. А Никитину ничего не хоте-
лось ни открывать, ни зарывать. Ему было 32 года, и он привык к своим
привычкам.
Сегодня Никитин лег спать рано и уже смотрел какойто интересный сон,
когда вернулась жена. Она ничего не сказала, как обычно, даже не разде-
лась, а как была - в пальто и сапогах, с накрашенными глазами - прошла в
комнату, села возле Никитина и заплакала.
Потом опустилась на колени, положила свое соленое лицо на лицо Ники-
тина. Эта привычка осталась у них с молодости.
- Ну что? - спросил он.
- Я уронила мячик, - проговорила жена.
Никитин понимал, что она плачет не из-за мячика, а по другой причине.
- Могу я уронить мячик? - плакала жена. - Имею право?
- Не имеешь. Люди платят за то, чтобы ты ловила мячики. А если не
умеешь - не выходи на сцену.
- Но у меня девять предметов.
- Хоть сто.
Жена перестала плакать, пошла смывать глаза. Она долго ходила по
квартире, тукая пятками, потом долго шуршала одеждой, снимая одно и на-
девая другое. Наконец легла в постель, обжигая Никитина холодными нога-
ми.
- Боря... - позвала жена.
- Чего тебе?
- Ты редкий, замечательный человек...
Она была благодарна Никитину за то, что не лез в ее жизнь и ни о чем
не спрашивал. За то, что ей было куда вернуться и было кому поплакаться.
Рабочий день начинался в девять часов, а в половине десятого в каби-
нет к Никитину пришел Шлепа с очередным предложением.
- Вот! - гордо сказал он и положил на стол эскиз. На эскизе была
изображена комната с синими стенами и белыми углами.
- Что это? - не понял Никитин.
- Цех, в котором будут делать мясорубки.
- А почему белые углы?
- Чтобы в них не плевали и не бросали окурки. Это психологически не-
возможно плюнуть в белый угол. Я не прав?
Никитин подумал, что Шлепа прав: плевать в темный угол психологически
легче.
- Где ты работаешь? - в свою очередь спросил Никитин.
- В бюро технической эстетики, - не задумываясь, ответил Шлепа.
Они с Никитиным действительно работали в бюро технической эстетики,
которое получало заказы от предприятий и выполняло их в срок.
- Какую форму мы должны сейчас разрабатывать? - снова спросил Ники-
тин.
- Мясорубку, - не задумываясь, ответил Шлепа.
Бюро действительно получило заказ на разработку формы мясорубки. Срок
давно прошел, а формы не было. Директор завода упрекал заведующего бюро,
заведующий бюро кричал на Никитина, Никитин материл Шлепянова, то есть
Шлепу. Шлепянов, в свою очередь, никого не упрекал: в его обязанности
входило творчески мыслить.
Поразмыслив творчески, Шлепа решил, что мясорубка, помимо своей ос-
новной задачи молоть мясо, должна нести дополнительную смысловую нагруз-
ку, и предложил "одухотворенный вариант" мясорубки. Корпус он предложил
решить в виде самолета, впереди устанавливался пропеллер. Домохозяйка
возле такой мясорубки должна была ощутить себя пилотом, который отправ-
ляется в полет.
"Одухотворенный вариант" не прошел, потому что на пропеллер накручи-
валось мясо.
Шлепа предложил следующий "иронический" вариант: корпус в виде коро-
вы, а ручка в виде хвоста. Перемалывая мясо, домохозяйка будет думать,
что она накручивает корове хвост, и это отвлечет ее от прозы кухни.
"Ироническая мясорубка" тоже не прошла. Заведующий бюро Саруханян
считал, что у мясорубки не должно быть дополнительных сверхзадач, кроме
ее основной задачи - перемалывать мясо. Мясорубка должна быть красивой и
удобной, а самолет и корова - элементы промышленности и сельского хо-
зяйства - здесь абсолютно ни при чем. И домохозяйка-пилот тоже ни при
чем.
Шлепа возражал Саруханяну, что мясорубка - это именно сочетание про-
мышленности с сельским хозяйством, выраженное в лаконичной форме. А что
касается домохозяйки, то она тоже человек, а человек - это главный пред-
мет исследования в искусстве.
Тогда Саруханян рассказывал Шлепе анекдот про Христа и про апостолов,
которые шли по воде. Саруханян, как Христос, советовал своему апостолу
Шлепянову не выпендриваться, а идти по камешкам, как все.
Шлепа обещал подумать и на другой день приносил Никитину очередной
вариант мясорубки. Сегодня он принес цех с белыми углами.
- А какое это имеет отношение к мясорубке? - спросил Никитин.
- Самое прямое. Если люди будут делать мясорубку в помещении с чисты-
ми углами, они совершенно иначе ее сделают. Я не прав?
Никитин подумал, что Шлепа прав, потому что он сам, например, не мог
сосредоточиться, если в кабинете было не убрано. Но поддержать Шлепу -
значит выслушать от Саруханяна анекдот про апостолов, а Никитин терпеть
не мог старых анекдотов. И вообще он не любил ходить по начальству -
стеснялся своего длинного асимметричного носа и, когда разговаривал,
