- Несчастная баба... - задумчиво сказал Ив Монтан.
Я очень удивилась. Я почему-то никогда не думала об этом. Я никогда
не смотрела на свою мать с этой точки зрения.
- Она интеллигентный человек? - спросил Ив Монтан.
- Нет, - не сразу сказала я.
- А чем она занимается?
- Преподает зарубежную литературу. Инструктор по Чарльзу Диккенсу.
Я поднялась, стащила через голову платье и пошла, преодолевая коленя-
ми тугую воду. Выбросила вперед руки, медленно упала, почувствовала сна-
чала ожог, потом блаженство. Плаваю я плохо, но держусь на воде хорошо.
И когда я держалась на воде, вспоминала генами те времена, когда была
тритоном и переживала эту стадию эволюционного развития. Ученые говорят,
что в каждой человеческой клетке заложена вся информация: кем человек
был, кто он есть и кем будет. В воде мои клетки кричали, что я была зем-
новодная, сейчас - никто, ничто и звать никак, я буду человек-амфибия с
легкими и жабрами, а может, даже с крыльями и полыми костями.
Ив Монтан сидел на берегу, на детских санках.
- Эй! - крикнула я. - Инструктор! Научите меня плавать!
- Мне надоело учить!
- Тогда плавайте сами!
- Не хочу!
Я вышла из воды, села у его ног на теплые камни.
- А ты что собираешься делать? - спросил Ив Монтан.
- Сейчас или вообще? - не поняла я.
- Вообще. - Его, как и маму, заинтересовал мой социальный облик.
- Мне бы хотелось найти какое-нибудь веселое занятие. Не в том смыс-
ле, что смешно или легко. Пусть будет трудно, но весело. Есть такая спе-
циальность?
- Есть. Культработник в доме отдыха.
- Культработник - это инструктор по веселью. А я хочу тихо нести
праздник. Для этого не обязательно разгадывать викторины и прыгать в
мешках.
На противоположном берегу размещался стадион Лужники. Оттуда доносил-
ся неясный гул - может быть, в этот самый момент там шли спортивные со-
ревнования.
- Холодно? - Ив Монтан положил руку на мое плечо.
Я не ответила. Ощущение счастья похоже на ощущение высоты. Необычно и
страшно. Он прислонил мои мокрые плечи к своей накрахмаленной рубашке.
Стало еще выше и еще страшнее.
Где-то за кулисами нервничали спортсмены. А я была на сцене и играла
самую главную роль.
Ив Монтан поцеловал меня - осторожно, как мама. Я и раньше целовалась
на катке, вернее, после катка. И на вечере, вернее, после вечера. Я и
раньше закрывала глаза, чтобы не отвлекаться на посторонние предметы. Но
сейчас все было иначе, чем раньше. Я почувствовала ожог, потом бла-
женство, будто упала в холодную воду Мои клетки несли совсем другую ин-
формацию: я всегда, всю жизнь сидела у его ног, и над моей жизнью всхо-
дило его лицо.
- А почему блондинка не пошла с вами в театр?
Это был провокационный вопрос. Я ждала, что Ив Монтан поблагодарит
судьбу, которая предложила ему вместо блондинки меня.
- Не захотела, - сказал Ив Монтан. Не понял моей провокации.
- Могла бы просто не пойти - и все. Зачем было отдавать билет? Де-
монстрация...
Я совсем близко подвела его к нужной мысли. Он должен был сказать:
"Тогда я не встретил бы тебя..."
- Конечно, некрасиво, - согласился Ив Монтан.
- Тогда вы не встретили бы меня, - прямо сказала я Мне надоели наме-
ки.
- Она хотела, чтобы я понял. И я понял, только не то, что она хотела.
Я почувствовала, что не в силах переключить его внимание с блондинки
на себя.
- Сколько вам лет? - Я решила переключить внимание на него самого, а
заодно поближе познакомиться.
- Тридцать один.
- Вы женаты?
- Женат.
- А как ее зовут?
- Так же, как тебя.
- Вы ее любите?
Ив Монтан напряженно задумался.
- Конечно, - вспомнил он. Было непонятно, о чем думал так долго. Для
того чтобы так ответить, можно было не думать вообще.
- А как же блондинка? - удивилась я.
- Блондинка - это блондинка, а жена - это жена.
- А я - это я?
- А ты - это ты.
Вспарывая воду, прошел речной трамвайчик. Кто-то возвращался на нем
из своего свадебного путешествия.
- Но я так не хочу.
- А как ты хочешь?
- Я хочу, чтобы жена - это я, блондинка - это я и я - это я. Всю
жизнь.
- Конечно, человек должен заниматься одним делом и жить с одной жен-
щиной. Но бывает, что не найдешь своего дела и не встретишь свою женщи-
ну. Все бывает, как бывает, а не так, как хочешь, чтобы было. Поэтому
надо уметь радоваться тому, что есть, а не печалиться о том, чего нет.
- А я так не хочу! Я так не буду!
- Будешь. Все так живут.
Моя мама во всем видит проблемы, а Ив Монтан ни в чем не видит ника-
ких проблем. С мамой я, как бестолковый альпинист, постоянно преодолеваю
горные вершины. А с Ивом Монтаном я бреду по пустыне Каракумы и не вижу
ни одного холмика.
- А я знаю, почему блондинка не пошла с вами в театр.
- Почему? - он обернулся.
- Потому, что вы инструктор. Учите, как плавать, а сами не плаваете.
Учите, как жить, а сами не живете.
- Дурочка, - сказал Ив Монтан. - В восемнадцать лет я такой же был.
- А вы не помните себя в восемнадцать лет.
- Откуда ты знаешь?
- Вы сами сказали.
Я поднялась, стала натягивать свою "майку".
Ив Монтан достал папиросу, поставил ноги на санки - так, будто соби-
рался скатиться. Но полозья были ржавые, вместо снега - камни. Да и куда
ему было ехать? Разве что в реку... Мне вдруг стало неудобно бросать его
одного в чужом городе на выброшенных санках.
- Хотите, я вас домой провожу? - предложила я.
- Ты что, обиделась? - заподозрил он.
На что я могла обидеться? Он ничего не обещал мне и не хотел казаться
иным, чем есть на самом деле. Правда, я приняла его за Ива Монтана, а он
оказался инструктором по плаванью из Средней Азии. Но ведь это была моя
ошибка, а не его. Он был ни при чем.
- Просто вы приезжий, - объяснила я. - А я здесь живу...
Весь день стояла жара, а так как природа все уравновешивает, ночью
прошел дождь. Асфальт стал блестящим, а лужа возле нашего дома заметно
выцвела. В ней увеличился процент воды. Я шла в "майке", обхватив себя
руками, чтобы не трястись от холода. У меня дрожали все внутренности, я
просто физически устала от этой вибрации. Я была пустая настолько, что
даже кости были полы, как у птицы, и ветер гудел в них - оттого, навер-
ное, так холодно было.
Лифт в доме был выключен, я пошла пешком и где-то в районе третьего
этажа вспомнила про соль. Была уже ночь, магазины закрыты. Соль можно
было достать только у нашей дворничихи Нюры. Она жила на первом этаже, и
у нее в прихожей стоял целый мешок соли - крупной и мутной, как куски
кварца. Этой солью она посыпала зимой скользкие дорожки, чтобы люди не
падали.
Нюра открыла мне дверь босая, в ночной рубашке Выслушав мою просьбу и
мои извинения, уточнила:
- Тебе много?
- Да нет, - сказала я, - чуть-чуть...
Она ушла, потом вернулась и протянула мне спичечный коробок, туго на-
битый солью. Я поблагодарила, а Нюра не слушала, смотрела на меня задум-
чиво и вдруг спросила:
- Тебе, Танька, сколько лет?
- Восемнадцать.
- Дура я, - решила Нюра. - В войну надо было б мне ребенка принести,
сейчас бы уже такая была...
- Больше, - сказала я.
- Даже больше, - огорчилась Нюра. - Совестно было - с ребенком и без
мужика. А уж лучше одной, чем с каким алкоголиком...
- Или с пьяницей.
- Это все одно.
- Нет, - сказала я, - это большая разница: пьяница хочет - пьет, не
хочет - не пьет. А алкоголик и хочет - пьет и не хочет - тоже пьет.
Когда я вернулась домой, мама подметала квартиру - наводила мещанский
уют. Уют современных мещан, которые живут медленно и невнимательно. Она
выпрямилась, стала смотреть на мои голые руки и ноги, на обвисшие после
купания неорганизованные волосы.
- Где ты была? - спросила мама и поудобнее взялась за веник. Было не-
понятно - то ли она хотела на меня нападать, то ли от меня защищаться.
- На! - я протянула ей спичечный коробок.
- Что это? - растерялась мама.
- Соль, - объяснила я. - Ты же просила...
- А где ты ее взяла?
- Сама выпарила.
Я повернулась и пошла в ванную. Мне хотелось побыть одной, а главное
- согреться.
В меня медленно входило тепло, заполняя мои кости.
За дверью осторожно, будто я сплю, двигалась мама, и я поняла вдруг,
что она несчастная баба, что ей тоже было столько лет, сколько мне. По-
няла, что у меня был отец - может быть, такой же, как Ив Монтан. Может
быть, мама тоже хотела заниматься одним делом и жить с одним человеком,
но у нее ничего не получилось, потому что все бывает, как бывает, а не
так, как хочешь, чтобы было.
Я вспомнила, как Ив Монтан отломил мне полсвечки, и заплакала.
Слезы скатывались к ушам, а потом приобщались к остальной воде. Вода
и слезы были одинаковой температуры, мне казалось, будто я лежу, погру-
женная в собственные слезы.
В дверь постучала мама.
- Тебе Петров звонил, - сказала она.
Я не отозвалась, наивно полагая, что мама постучит и уйдет. Но мама
не уходила.
Я вышла из собственных слез, надела халат и стала вытирать лицо. Тер-
ла до тех пор, пока оно не сделалось красным.
Мама посмотрела на меня и вдруг сказала:
- Таня, хочешь, я не буду тебя больше бить?
- Все равно... Ты ведь не целишься.
- Я тебя больше пальцем не трону, - пообещала мама. - Иди поешь.
- Не хочу.
- А что ты хочешь?
Я пошла в комнату и стала стелить свой диван. Возле дивана стоял ящик
для белья - с дырками, чтобы проникал воздух. Я наклеила однажды на дыр-
ки с внутренней стороны рисованные рубли, - получилось, будто ящик набит
деньгами.
- Я не знаю, чего я хочу, - сказала я маме. - Я знаю, чего не хочу.
Мама ждала.
- Я не хочу быть инструктором... Я хочу сама плавать или посыпать до-
рожки солью, чтобы другим ходить удобно было. И я просто счастлива, что
провалилась в педагогический. Я больше не буду туда поступать.
- А как ты собираешься дальше жить?
- Чисто и замечательно.
- Таня, если ты будешь так со мной разговаривать...
Мама хотела добавить: "Я тебе всю морду разобью", но вовремя спохва-
тилась. Все-таки обещала не трогать меня пальцем и даже давала честное
слово.
ДЕНЬ БЕЗ ВРАНЬЯ
Сегодня ночью мне приснилась радуга.
Я стоял над озером, радуга отражалась в воде, и получалось, что я
между двух радуг - вверху и внизу. Было ощущение счастья, такого полно-
го, которое может прийти только во сне и никогда не бывает на самом де-
ле. На самом деле обязательно чего-нибудь недостает.
Я проснулся, казалось, именно от этого счастья, но, взглянув на часы,
понял: проснулся еще и оттого, что проспал.
Скинув ноги с кровати, сел, прикидывая в уме, сколько времени оста-
лось до начала урока и сколько мне надо для того, чтобы собраться и дое-
хать до школы.
Если я прямо сейчас, босой, в одних трусах, побегу на троллейбусную
остановку, то опоздаю только на полторы минуты. Если же начну надевать
брюки, чистить зубы и завтракать, то после этого уже можно никуда не то-
ропиться, а сесть и написать заявление об уходе.
Меня позвали к телефону. Это звонила Нина. Разговаривала она со мной
так, будто она премьер-министр и министр обороны Цейлона Сиримаво Банда-
ранаике, а я попрежнему учитель французского языка средней школы.
Сдерживая благородный гнев, Нина спросила, приду я вечером или нет. Я
сказал: постараюсь, хотя знал, что, наверное, не приду.
Вернувшись в комнату, я подумал, что последнее время вру слишком час-
то - когда надо и когда не надо, - чаще всего по мелочам, а это плохой
признак. Значит, я не свободен, значит, кого-то боюсь - врут тогда, ког-
да боятся.
Я надел брюки и решил, что сегодня никого бояться не буду.
Троллейбус был почти пуст, только возле кассы сидела женщина и читала
газету. Она держала газету так близко к глазам, что казалось, будто пря-
чет за ней лицо.
В десять часов утра мало кто ездит. Рабочие и служащие давно работают
