годов, среди ушедших теней нашего с Симором отрочества. Лейтенант же не
нуждался в моем обществе: заложив руки за спину, он с видом одинокого
знатокалюбителя уже направлялся к книжным полкам. Невестина подружка пошла
за мной, громко зевнув во весь рот, и даже не сочла нужным ни подавить, ни
прикрыть свой зевок.
А когда мы с ней подходили к спальне - телефон стоял там, - навстречу
нам из дальнего конца коридора показался дядюшка невестиного отца. На лице
его было то же суровое спокойствие, которое так обмануло меня в машине,
но, приблизившись к нам, он сразу переменил маску: теперь его мимика
выражала наивысшую приветливость и радость. Я почувствовал, что сам
расплываюсь до ушей и киваю ему в ответ, как болванчик. Видно было, что он
только что расчесал свои жиденькие седины, казалось, что он даже вымыл
голову, найдя гдето в глубине квартиры карликовую парикмахерскую. Мы
разминулись, но что-то заставило меня оглянуться, и я увидел, как он мне
машет ручкой, этаким широким жестом: мол, доброго пути, возвращайся
поскорее! Мне стало весело до чертиков.
- Что это он? Спятил? - сказала невестина подружка. Я выразил
надежду, что она права, и открыл перед ней двери спальни.
Она тяжело плюхнулась на одну из кроватей - кстати, это была кровать
Симора. Телефон стоял на ночном столике посередине. Я сказал, что сейчас
принесу ей выпить.
- Не беспокойтесь, я сама приду, - сказала она. - И закройте,
пожалуйста, двери, если не возражаете... Я не потому, а просто не могу
говорить по телефону при открытых дверях.
Я сказал, что этого я тоже не люблю, и собрался уйти. Но, проходя
мимо кровати, я увидел на диванчике у окна парусиновый саквояжик. В первую
минуту я подумал, что это мой собственный багаж, неизвестно как
добравшийся своим ходом на квартиру с Пенсильванского вокзала. Потом я
подумал, что его оставила Бу-Бу. Я подошел к саквояжику. "Молния" была
расстегнута, и с одного взгляда на то, что лежало сверху, я понял, кто его
законный владелец. Вглядевшись пристальней, я увидел поверх двух глаженых
форменных рубашек то что ни в коем случае нельзя было оставить в одной
комнате с невестиной подружкой. Я вынул эту вещь, сунул ее под мышку,
по-братски помахал рукой невестиной подружке, уже вложившей палец в первую
цифру на диске в ожидании, когда я наконец уберусь, и закрыл за собой
двери.
Я немного постоял за дверью в благословенном одиночестве, обдумывая,
что же мне делать с дневником Симора, который, спешу сказать и бы
предметом, обнаруженным в саквояжике. Первая конструктивная мысль была -
надо его спрятать, пока не уйдут гости. Потом мне подумалось, что
правильнее отнести дневник в ванную и спрятать в корзину с грязным бельем.
Однако серьезно обмозговав эту мысль, я решил отнести дневник в ванную,
там почитать его, а уж п о т о м спрятать в корзину с бельем.
Весь этот день, видит бог, был не только днем каких-то внезапных
предзнаменований и символических явлений, но он был весь построен на
широчайшем использовании письменности как средства общения. Ты прыгал в
переполненную машину, а свадьба уже окольными путями позаботилась о том,
чтобы у тебя нашелся блокнот и карандаш на тот случай, если один из
спутников окажется глухонемым. Ты прокрадывался в ванную комнату и сразу
смотрел, не появились ли высоко над раковиной какие-нибудь слегка
загадочные или же ясные письмена.
Много лет подряд все наше многочисленное семейство - семь человек
детей при одной ванной комнате - пользовалось немного липким, но очень
удобным способом общения - писать друг другу на зеркале аптечки мокрым
обмылком. Обычно в нашей переписке содержались весьма выразительные
поучения, а иногда и неприкрытые угрозы: "Бу-Бу, после ванны не смей
швырять мочалку на пол. Целую. Симор". "Уолт, твоя очередь гулять с Зю и
Фр. Я гулял вчера. Угадай - кто". "В среду - годовщина и свадьбы. Не ходи
в кино, не торчи в студии после передачи, не нарвись на штраф. Бадди, это
относится и к тебе". "Мама жаловалась, что Зуи чуть не съел все
слабительное. Не оставляй всякие вредности на раковине, он может
дотянуться и все съесть".
Это примеры из нашего детства, но и много позже, когда мы с Симором,
во имя независимости, что ли, отпочковались и наняли отдельную квартиру,
мы с ним только номинально отреклись от старых семейных обычаев. Я хочу
сказать, что обмылков мы не выбрасывали.
Когда я забрался в ванную с дневником Симора под мышкой и тщательно
запер за собой двери, я тут же увидал послание на зеркале. Но почерк был
не Симора, это явно писала моя сестрица Бу-Бу. А почерк у нее был страшно
мелкий, едва разборчивый, все равно - писала она обмылком или чем-нибудь
еще. И тут она ухитрилась уместить на зеркале целое послание: "Выше
стропила, плотники! Входит жених, подобный Арею, выше самых высоких мужей.
Привет. Некто Сафо, бывший сценарист киностудии "Элизиум". Будь счастлив,
счастлив, счастлив со свое красавицей Мюриель. Это приказ. По рангу я всех
вас выше".
Надо заметить, что "киносценарист", упомянутый в тексте, был любимым
автором - в разное время и в разной очередности - всех юных членов нашего
семейства главным образом из-за неограниченного влияния Симора в вопросах
поэзии на всех нас. Я читал и перечитывал цитату, потом сел на край ванны
и открыл дневник Симора.
Дальше идет точная копия тех страниц из дневника Симора, которые я
прочел, сидя на краю ванны. Мне кажется что можно опустить день и число.
Достаточно сказать, что все записи, по-моему, сделаны в форте Монмаут в
конце 1941 года и в начале 1942 года, за несколько месяцев до того, как
был назначен день свадьбы.
* * *
"Во время вечерней проверки было очень холодно и все-таки в одном
только нашем взводе шестерым стало дурно, пока оркестр без конца играл
"Звездное знамя". Должно быть, человеку с нормальным кровообращением
непереносимо стоять в неестественной позе по команде "Смирно!", особенно
если держишь винтовку на караул. У меня, наверно, нет ни кровообращения,
ни пульса. В неподвижности я как дома. Темп "Звездного знамени" созвучен
мне в высшей степени. Для меня это ритм романтического вальса.
После проверки получили увольнительные до полуночи. В семь часов
встретился с Мюриель в отеле "Билтмор". Две рюмочки, два буфетных
бутерброда с рыбой. Потом ей захотелось посмотреть какой-то фильм с
участием Грир Гарсон. Смотрел на не в темноте, когда самолет сына Грир
Гарсон не вернулся на базу. Рот полуоткрыт. Поглощена, встревожена. Полное
отождествление себя с этой метроголдвин-майеровской трагедией. Мне было и
радостно, и жутко. Как я люблю ее, как мне нужно ее бесхитростное сердце.
Она взглянула на меня, когда дети в фильме принести матери котенка. М.
восхищалась котенком, хотела, чтобы я тоже восхищался им. Даже в темноте я
чувствовал ее обычную отчужденность, это всегда так, когда я не могу
беспрекословно восхищаться тем же, чем она. Потом, когда мы что-то пили в
буфете на вокзале, она спросила меня: "Правда, котенок - прелесть?" Она
уже больше не говорит "чудненький". И когда это я успел так напугать ее,
что она изменила своей обычной лексике? А я, педант несчастный, стал
объяснять, как Р. -Г. Блайтс определяет что такое сентиментальность: мы
сентиментальны, когда уделяем какому-то существу больше нежности, чем ему
уделил господь бог. И добавил (поучительно?), что бог, несомненно, любит
котят, но, по всей вероятности, без калошек на лапках, как в цветных
фильмах. Эту художественную деталь он предоставляет сценаристам. М.
подумала, как будто согласилась со мной, но ей эта "мудрость" была не
очень-то по душе. Она сидела, помешивая ложечкой питье, и чувствовала себя
отчужденной. Она тревожится, когда ее любовь ко мне то приходит, то
уходит, то появляется, то исчезает. Она сомневается в ее реальности просто
потому,что эта любовь не всегда весела и приятна, как котенок. Один бог
знает, как мне это грустно. Как человек ухитряется словами обесценить все
на свете".
"Обедал сегодня у Феддеров. Очень вкусно. Телятина, пюре, фасоль
отличный свежий салат с уксусом и оливковым маслом. Сладкое Мюриель
приготовила сама: что-то вроде пломбира со сливками и сверху малина. У
меня слезы выступили на глазах. (Сайге пишет: "Не знаю почему? \\ Но
благодарность \\ Всегда слезами светлыми течет".) Около меня на стол
поставили бутылку кетчупа. Видно, Мюриель рассказала миссис Феддер, что я
все поливаю кетчупом. Я готов отдать многое, лишь бы подслушать как
Мюриель воинственно заявляет своей маме, что да, он даже зеленый горошек
поливает кетчупом. Девочка моя дорогая...
После обеда миссис Феддер заставила нас слушать ту самую
радиопередачу. Ее энтузиазм, ее увлечение этими передачами, особенно тоска
по тем дням, когда выступали мы с Бадди, вызывает во мне чувство
неловкости. Сегодня вечером программу передавали с какой-то морской базы,
чуть-ли не из Сан-Диего. Слишком много педантичных вопросов и ответов. У
Френни голос насморочный. Зуи слегка рассеян, но блистателен. Конферансье
заставил их говорить про жилищное строительство, и маленькая дочка Берков
сказала, что она ненавидит одинаковые дома - она говорила про те длинные
ряды стандартных домиков, какие строят по плану. Зуи сказал, что они
"очень милые". Он сказал, что было бы очень мило прийти домой и оказаться
не в том домике. И по ошибке пообедать не с теми людьми, и спать не в той
кроватке, и утром со всеми попрощаться, думая, что это твое семейство. Он
сказал, что ему даже хотелось бы, чтобы все люди на свете выглядели
совершенно одинаково. Тогда каждый думал бы, что вон идет его жена, или
его мама, или папа, и люли все время обнимались бы и целовались без конца,
и это было бы "очень мило".
Весь вечер я был невыносимо счастлив. Когда мы сидели в гостиной, я
восхищался простотой отношений Мюриель с матерью. Это так прекрасно. Они
знают слабости друг друга, в особенности в светской беседе, и глазами
попадают друг другу знаки. Миссис Феддер предостерегает Мюриель взглядом
если она в разговоре проявляет не тот "литературный" вкус, а Мюриель
следит, чтобы мать не слишком ударялась в многословие и пышный слог. Споры
не грозят перейти в постоянный разлад, потому что они Мать и Дочь. Это
такое потрясающее, такое прекрасное явление. Но бывают минуты, когда я
сижу словно околдованный и вдруг начинаю мечтать, чтобы мистер Феддер тоже
принял участие в разговоре. Подчас мне это просто необходимо. А то, когда
я вхожу в их дом, мне, по правде сказать, иногда кажется, что я попал в
какой-то светский женский монастырь на две персоны, где царит вечный
беспорядок. Иногда перед уходом у меня появляется такое чувство, будто М.
и ее мама напихали мне полные карманы всяких флакончиков, тюбиков с губной
помадой, румяна, всяких сеточек для волос, кремов от пота и так далее. Я
чувствую себя бесконечно им обязанным. но мы не знаю, что делать с этими
воображаемыми дарами"
"Сегодня нам не сразу выдали увольнительные после вечерней поверти,
потому что кто-то выронил винтовку, когда нас инспектировал приезжий
британский генерал. Я пропустил поезд 5.52 и на час опоздал на свидание с
Мюриель. Обед в китайском ресторане на Пятьдесят восьмой улице. Мюриель
раздражена, весь обед чуть не плачет - видно, по-настоящему напугана и
расстроена. Ее мать считает, что я шизоидный тип. Очевидно, она говорила
обо мне со своим психоаналитиком, и он с ней полностью согласен. Миссис
Феддер просила Мюриель деликатно осведомиться, нет ли в нашей семье
