поняла, там уже целая к у ч а народу. И у всех по телефону голоса такие в
е с е л ы е.
- Ты сказала, что говорила с миссис Феддер. Она-то что тебе сказала?
- спросил лейтенант.
Невестина подружка довольно загадочно покачала головой:
- Она изумительна! Боже, какая женщина! Говорила совершенно спокойным
голосом. Насколько я поняла по ее словам, этот самый Симор обещал
посоветоваться с психоаналитиком, чтобы как-то выправиться. - Она снова
пожала плечами: - Кто его знает? Может, все и утрясется. Я слишком
обалдела, не могу думать. - Она смотрела на мужа: - Пойдем отсюда. Где
твоя шапчонка?
Не успел я опомниться как невестина подружка, лейтенанта и миссис
Силсберн гуськом пошли к выходу, а я, хозяин дома, замыкал шествие. Я уже
сильно пошатывался, но никто не обернулся, а потому они и не заметили, в
каком я состоянии.
Я услыхал, как миссис Силсберн спросила невестину подружку:
- Вы заедете туда?
- Право, не знаю, - услышал я ответ, - если и заедем, так только на
минуту.
Лейтенант вызвал лифт, и все трое, как каменные, уставились на шкалу
указателя. Казалось, слова стали лишними. Я стоял в дверях квартиры, в
нескольких шагах от лифта, бессмысленно глядя вперед. Дверцы лифта
открылись, я громко сказал "до свидания"", и все трое разом повернули
головы. "До свидания! До свидания!" - проговорили они, а невестина
подружка крикнула: "Спасибо за угощенье! " - и дверца захлопнулась.
* * *
Неверными шагами я возвратился в свою квартиру, пытаясь на ходу
расстегнуть куртку или как-нибудь стянуть ее.
Мое возвращение в комнату востроженно привествовал единственный
оставшийся гость - я совсем забыл про него. Когда я вошел, он поднял мне
навстречу до краев налитый стакан. Более того, он буквально помавал
стаканом, кивая при этом головой в мою сторону и ухмыляясь, словно наконец
наступил тот долгожданный счастливейший миг, по которому мч с ним так
стосковались. Я никак не мог ответствовать ему такой же улыбкой. Однако
помню, что я его похлопал по плечу Потом я тяжело опустился на кушетку
прямо против него, и мне наконец удалось расстегнуть куртку.
- А вас есть дом? - спросил я его. - Кто за вами ухаживает? Голуби в
парке, что ли?
В ответ на столь провокационные вопросы мой гость снова с
необыкновенным пылом поднял в мою честь стакан, держа его так, словно это
была пивная кружка. Я закрыл глаза и лег на кушетку, задрав ноги и
вытянвушись. Но от этого комната закружилась каруселью. Я снова сел,
рывком опустив ноги на пол, и от резкого движения чуть не потерял
равновестия, пришлось схваться за столик, чтобы не упасть, Минуту-другую я
сидел, согнувшись, закрыв глаза. Потом, не вставая, потянулся к кувшину и
налил стакан расплескивая питье с кубиками льда по столу и по полу. Я
посидел немного с полным стаканом в руке и, не сделав ни глотка, поставил
его прямо в лужицу посреди столика.
- Рассказать вам, откуда у Шарлотты те девять швов? - спросил я
внезапно. Мне казалось, что голос у меня звучит совершенно нормально. - Мы
жили на озере. Симор написал Шарлотте, пригласил ее приехать к нам в
гости, и наконец мать ее отпустила. И вот как-то она села посреди дорожки
- погладить котенка нашей БуБу, а Симор бросил в нее камнем. Ему было
двенадцать лет. Вот и все. А броси он в нее потому, что она с этим
котенком на дорожке была чересчур хорошенькая. И все это поняли, черт меня
дери: и я, и сама Шарлотта, и БуБу, и Уэйкер, и Уолт. Вся семья.
Я уставился на оловянную пепельницу, стоявшую на столике.
- Шарлотта ни разу в жизни не напомнила ему об этом. Ни одного разу.
Я посмотрел на своего гостя, словно ожилая, что он начнет возражать,
назовет меня лгуном. Конечно, я лгал. Шарлотта так и не поняла, почему
Симор бросил в нее камень. Но мой гость ничего не оспаривал. Напротив. Он
ободряюще улыбался мне, словно любое слово, какое я сейчас скажу, для него
будет непреложной истиной. Но я все же встал и вышел из комнаты. Помню,
что, уходя, я чуть было не вернулся и не поднял с пола два кубика льда, но
это предприятие казалось настолько сложным, что я проследовал дальше в
коридор. Проходя мимо кухни, я снял, вернее стащил, куртку и бросил ее на
пол. В ту минуту мне казалось, что именно в этом месте я всю жизнь
оставлял свою одежду.
В ванной я немного постоял над корзиной с бельем, обдумывая, взять
или не взять дневник Симора, читать его дальше или нет. Не помню, какие
аргументы я выдвигал "за" и "против", но в конце концов я открыл корзину и
вытащил дневник. Я снова сел с ним на край ванны и перелистывал страницы,
пока не дошел до последней записи Симора:
"Один из солдат только что пять звонил в справочную аэропорта. Если и
дальше будет проясняться, мы к утру сможем вылететь. Оппенгейм сказал:
нечего сидеть как на иголках. Звонил Мюриель, все объяснил. Было очень
странно. Она подошла к телефону и все говорила: "Алло! Алло!" А я потерял
голос. Она чуть не повесила трубку. Хоть бы успокоиться немного. Оппенгейм
решил поспать, пока не вызовут наш рейс. Надо бы и мне выспаться, но я
слишком взвинчен. Я ей звонил главным образом, чтобы упросить, умолить ее
просто уехать со мной вдвоем и где-нибудь обвенчаться. Слишком я взвинчен,
чтобы быть на людях. Мне кажется, что сейчас - мое второе рождение.
Святой, священный день. Слышимость была такая ужасная, да и я еле-еле мог
говорить, когда нас соединили. Как страшно, когда говоришь: я тебя люблю,
а на другом конце тебе в ответ кричат:"Что? Что?" Весь день читал отрывки
из Веданты. "Брачующиеся должны служить друг другу. Поднимать,
поддерживать, учить, укреплять друг друга, но более всего служить друг
другу. Воспитывать детей честно, любовно и бережно. Дитя - гость в доме,
его надо любить и уважать, но не властвовать над ним, ибо оно принадлежит
богу". Как это изумительно, как разумно, как трудно и прекрасно и поэтому
правдиво. Впервые в жизни испытывают радость ответственности. Оппенгейм
уже дрыхнет. Надо бы и мне заснуть. Не могу - ктонибудь должен
бодрствовать вместе со счастливым человеком.
Я только раз прочел эту запись, закрыл дневник, отнес его в спальню и
бросил в саквояж Симора, лежавший на диванчике у окна. И потом я упал .
вернее, сам повалился на ближайшую кровать. Мне показалось, что я уснул
или потерял сознание еще раньше, чем коснулся постели.
Когда я часа через полтора проснулся, у меня раскалывалась голова и
во рту все пересохло. В спальне было почти темно. Помню, что я довольно
долго сидел на краю кровати. Потом, мучимый жаждой, я встал и медленно
побрел в другую комнату, надеясь, что там, в кувшине на столике, еще
осталось что-нибудь мокрое и холодное.
Мой последний гость, очевидно, сам выбрался из квартиры. Только
пустой стакан и сигара в оловянной пепельнице напоминали о его
существовании. Я до сих пор думаю что окурок этой сигары надо было тогда
же послать Симору - все свадебные подарки обычно бессмысленны. Просто
окурок сигары в небольшой, красивой коробочке. Можно бы еще приложить
чистый листок бумаги вместо объяснения.
СИМОР: ВВЕДЕНИЕ
Те, о ком я пишу, постоянно живут во мне, и этим своим присутствием
непрестанно доказывают, что все, написанное о них до сих пор, звучит
фальшиво. А звучит оно фальшиво оттого, что я думаю о них с неугасимой
любовью (вот и эта фраза уже кажется мне фальшивой), но не всегда пишу
достаточно умело, и это мое неумение часто мешает точно и выразительно
дать характеристику действующих лиц, и оттого их образы тускнеют и тону в
моей любви к ним, а любовь эта настолько сильней моего талантаЭ что она
как бы становится на зищиту моих героев от моих неумелых стараний.
Выходит так, говоря фигурально, будто писатель нечаянно сделал
каку-то описку, а эта случайная описка вдруг сама поняла, что тут что-то
не так. Но может быть, эта ошибка не случайно, а в каком-то высшем смысле
вполне законно появлась в повествовании. И тогда такая случайная ошибка
как бы начинает бунтовать против автора, она злится на него и кричит: "Не
смей меня исправлять . хочу остаться в рукописи как свидетель того, какой
ты никудышный писатель".
Откровенно говоря, все это мне кажется иногда довольно жалким
самооправданием, но теперь, когда мне уже под сорок, я обращаюсь к
единственному совему поверенному, последнему своему настоящему
современнику, - к моему доброму, старому другу - обыкновенному рядовому
читателю. Когда-то, - мне еще и двадцдати не было, - один из самых
интересных и наименее напыщенных редакторов, из тех, с кем я был лично
знаком, сказал мне, что писатель должен очень трезво и уважительно
относиться к мнению рядового читателя, хотя иногда взгляды этого человека
и могут показаться автору странными и даже дикими - он считал, что со мной
так и будет. Но спрашивается - как писатель может искать что-то ценное в
мнении такого читателя, если он о нем никакого представления не имеет.
Чаще бывает наоборот - писателя хорошо знают, но разве бывало так, что его
спрашивают, каким он представляет себе своего читателя? Не стоит слишком
размазывать эту тему, скажу коротко, что я сам, к счастью, уже много лет
тому назад выяснил для себя все, что мне надо знать о своем читателе, то
есть прошу прощения. Л И Ч Н О о Вас.
Боюсь, что Вы станете всячески открещиваться, но уж тут позвольте мне
Вам не поверить. Итак, вы - заядлый орнитолог. Вы похожи на героя одного
рассказа Джона Бьюкена, под названием "Скуул Кэри", - этот рассказик мне
дал прочитать Арнольд Л. Шугарман, когда моими литературными занятиями
почти никто как следует не руководил. А стали Вы изучать птиц главным
образом потому, что они окрыляли вашу фантазию,они восхищали вас тем, что
"из всех живых существ эти крохотные создания с температурой тела 50,8
градуса по Цельсию являлись наиболее полным воплощением чистого "Духа".
Наверно, и вам, как герою бьюкеновского рассказа, приходило в голову много
занятных мыслей: не сомневаюсь, что вы вспоминали, что, например, королек,
чей желудочек меньше боба, перелетает Северное море, а куличок-поморник,
который выводит птенцов так далеко на севере, что только трем
путешественникам удалось видеть его гнездовье, летает на отдых в Тасманию!
Разумеется, я не решаюсь рассчитывать на то, что именно вы, мой читатель,
и окажетесь вдруг одним из тех троих, кто видел это гнездовье, но я
определенно чувствую, что я своего читателя, то есть Вас, знаю настолько
хорош, что могу легко угадать, как выразить свое хорошее отношение к Вам,
чем Вас порадовать.
Итак, дружище, пока мы с вами остались наедине, так сказать,
entre-nous, и не связались со всякими этими лихачами, а их везде хватает,
- тут и космочудики средних лет, которым лишь бы запульнуть нас на Луну, и
бродяжки-дервиши, якобы помешанные на Дхарме, и фабриканты сигареток с
"начинкой", словом, всякие битники, немытики и нытики, "посвященные"
служители всяких культов, все эти знатоки, которые лучше всех понимают,
что нам можно и что нельзя делать в нашей жалкой ничтожной сексуальной
жизни, - значит, пока мы в стороне от этих бородатых, спесивых
малограмотных юнцов, самоучек-гитаристов, дзеноубийц и всех этих
эстетствующих пижонов,которые смеют с высоты своего тупоносого величия
взирать на чудесную нашу планету (только, пожалуйста, не затыкайте мне
рот! ) - на планету, где все же побывали и Христос, и Килрой, и Шекспир, -
