Володин чемодан с его токарными и не токарными инструментами,
сумка с едой и -- ребенок! Я ехала первой, Володя оставался,
чтобы уволиться. У меня все время было такое ощущение, будто за
мной -- погоня. Ночью я просыпалась с замирающим сердцем от
малейшего стука... За мной? Впрочем, это состояние безотчетного
страха было свойственно почти всему взрослому населению
поселка. Через два дня все было готово. Билет куплен до самого
Кузнецка. И только в поезде я почувствовала некоторое
раскрепощение -- слава Богу, окаянный поселок позади! И чем
дальше уходил поезд, тем явственней и настойчивей вставал
вопрос: А чего же мы боялись? Какие мы совершили преступления,
чтобы вот так панически бежать из родных мест? Кто нас так
запугал? И тут же передо мной вставал во весь рост портрет, на
лице которого блуждала улыбка маниакально-больного гепеушника,
а из-за спины его выглядывал Власов -- как логическое
продолжение Ежова. Эх, ладно! Такая жизнь настала. Скорее бы до
места доехать.
Всю дорогу передо мной возникали то лица, то события, то
целые приключения, оставленные позади. По поводу ареста моего
дяди: все-таки я успела написать большое письмо Н.К.Крупской,
которую дядя, кажется, лично знал. Это письмо потом сильно
пригодилось. Но брата Федю, сына дяди, тоже машиниста -- ничто
не спасло! Безо всякой вины он был взят как сын "врага народа"!
Врезалось мне в память одно событие, да так, что я и по
сегодня его хорошо помню: там, в поселке царил промтоварный
голод. У меня дома -- перо из подушек летало по комнате -- не
было наволочек. У Володи -- совершенно не было ни костюма, ни
сорочек, так что дома он ходил в моем ватничке -- коротеньком и
смешном. На мои шутки-прибаутки он отвечал мне:
-- Ничего! Чем хуже, тем лучше! Я -- типичный рабочий,
"эСеСерец" -- и я горжусь этим! -- Володя всегда просил меня --
ни в коем случае в очереди за мануфактурой не стоять. Особо
настойчиво просил об этом. И все-таки я полезла в эту очередь.
Занимали ее с вечера. Магазин открывался в 10 часов утра.
Володя был в ночной сиене. Мальчика я уложила спать. Мы --
женщины простояли всю ночь! 0зябли, устали, но держались
стойко. К утру народу валом привалило -- человек 150-200! И
стояли все не очередью, а толпой бесформенной. Наконец, без
пятнадцати минут десять явился заведующий -- дядька дюжий, с
походкой медведя. За ним шли мужики, человек 15, крепкие
мужики. Подойдя к магазину, зав. крикнул: -- А ну, разойдись!
Дайте пройти! -- Но, конечно, никто не шелохнулся. Тогда зав.
дал тихую команду своим "телохранителям", и... что тут
началось! Отряд мужиков начал нас расшвыривать по сторонам, как
поленья дров. Крик, визг, гвалт! Бросаемые друг на друга мы,
разумеется, получали увечья... Мне после рассказывали бывалые
люди, что редкая очередь обходилась без смертельного исхода.
Обычно этими жертвами были беременные женщины, они теряли
сознание и по их телам проходила толпа. В данном случае мне,
кажется, сломали ребро. Очень долго болело. Дюжие мужики (это
были известные спекулянты) вломились в магазин, заняли весь
прилавок, но "давали" в этот раз, увы, всего лишь какую-то
кисею по 10 м. в руки. Но нам и этого не досталось! В отчаянии
я вскочила на пустую бочку из-под селедки и начала кричать
такое!.. Кто-то силой стащил меня с бочки, прижал в угол и
сказал в самое ухо: "Дура! Из-за кисейки жизнь потерять
захотела! Уходи немедленно отсюда!" -- Но пока этот "кто-то"
проталкивал меня к выходу, я увидела еще одну поразительную
сцену: Какой-то деревенский дед, похожий на деда "раешника",
вдруг повалился посреди магазина, встал на четвереньки, задрал
подол своей рваной-прерваной шубенки и показал всем свои порты,
сквозь дыры которых просвечивались детали его тела. А сам
приговаривал при этом:
Не было совета --
не видала ж... света!
Стал совет, --
увидала ж... свет!
Я -- ахнула и убежала домой. Володя уже пришел с работы и
началось дознание:
-- Где ты была!
-- В очереди стояла.
-- Получила?
-- Нет.
-- Ну так вот что: давай я тебя лучше сам придушу, нежели
получу твой изуродованный труп. Поняла?
-- Поняла. Больше не пойду.
-- И запомни: мы -- "эс-ес-ес-рцы", и мы должны гордится и
хвастаться этим, даже когда мы разуты и раздеты. Все ясно?
-- Ясней и быть не может. Давайте завтракать, дети мои!
Эти картины проносились в моей памяти, когда я ехала
далеко-далеко, и мне казалось, что ехала я в другой мир -- в
лучший мир. Итак, прощай мой поселок! Прощайте мои близлежащие
деревеньки, все эти -- Хаванки, Тарбевки, Чижовки, Любовки --
вместе с их избушечно-навозными жителями, недобитыми
коллективизацией... Моя мама родилась в одной из этих
деревенек...
Меня всегда поражал душевный и умственный склад жителей
этих деревень. Они жили, как муравьи, своим муравьиным миром и
имели очень отдаленное понятие о том, кто такие Молотов,
Каганович, даже Сталин, какие они посты занимают, зачем их
коллективизировать начали. Сталина они воспринимали, как
встарь, за царя. Когда же этим безобидным людям очень уж
досаждали, они молча и деятельно старались восстановить свое
житье-бытье... Ну, как муравейник, в который злой человек взял
и воткнул палку... забегали, засуетились бедные труженики...
Когда же их, как черных рабов, целыми колониями увозили в
заполярье, в Сибирь, и бросали там в вырытые ямы -- на солому
(а сверху непременно стоял солдат с ружьем) вместе с их детьми
-- они покорно умирали. Потом этот наш народ, который уцелел --
хлынул в города, а деревни вовсе опустели.
Однако, к месту назначения мы все-таки приехали. От города
Новокузнецка нужно было ехать рекою Томь вниз по течению -- на
карбазах, до поселка Осиново-Плесс. С большим трудом я
погрузилась с багажом и ребенком на эти ладьи, похожие на
паром. Была ранняя осень, берега расстилались, словно панорама,
одна картина краше другой. Хороша дикая сибирская тайга, таких
пейзажей больше нигде не увидишь!
Километров 120 доехали благополучно. Алеша с женой
Матильдой, тещей и двумя маленькими детьми занимали небольшой
деревянный домик. Они держали корову, собаку Милку и кошку и
больше ничего. Алеша работал учителем в поселковой маленькой
школе. Поселок в основном занимался лесным хозяйством. С
продуктами питания было неважно, но выручала рыба из двух рек
-- Томи и Терсянки.
Трудно было бы отыскать более безалаберную, шумную и
бранчливую семейку, каковой была эта Алешина семья. Скандалила
в основном теща, и скандалила она со своей дочерью Матильдой.
Бранились они так увлеченно и затяжно, что мне порой
приходилось доить ихнюю корову, ибо бедная скотина стояла и
ревела что есть мочи! Зачем ругались, почему ругались эти две
женщины -- понять было невозможно. Алеша занимал дома позицию
-- ни во что невмешательства и жил своей особой жизнью то ли
сектанта, то ли слабоумного недоумка. Приходя из школы он, не
переодевшись, хватал сапожную щетку и бежал в сарай, к корове.
Он мог и час, и два стоять около коровы и щеткой чистить ей
хвост, весь ослепленный навозом. Матильда же, всласть
наругавшись с матерью, садилась на велосипед и с грохотом
катила по ухабистой дороге в конец поселка и обратно. Дети
Матильды -- Света и Эдик -- грязные, босые -- возились около
ощенившейся Милки и окотившейся кошки. Мой ребенок -- конечно
же с ними, не отстает ни на шаг. Отогнать детей от животных --
нечего было и думать! А в моем воображении, как на амбулаторных
плакатах, закопошились вдруг оскариды, ехинококи... дети
обязательно заразятся! Мой малыш -- погибнет... что делать?..
Но решать вопрос было некогда -- приехал Володя, вернее --
пешком пришел 120 км. Велосипед он продал почему-то, а на
карбаза как-то не попал и пошел пешком. Боже мой, он совсем
обезножил! Ноги у него распухли, стали как бревна. Я скорее
стала греть воду, потом бросать в горячую воду полотенца и
делать припарки к ногам. Кто меня научая этому -- не знаю, но
это "лечение" мое хорошо помогало. А может быть, молодость и
здоровье брали свое. Пока я возилась с этими припарками, Володя
начал мне рассказывать прочитанный им роман "Граф Дракула --
вампир". Не про дела насущные, не про то, с каким трудом он
получил увольнение, как он ехал, а про вампиров. Рассказывал до
полуночи и так меня перепугал, что я вся оцепенела, боялась
пошевелиться. По-моему, в мире книг -- нет ничего ужаснее этого
романа, написанного в виде переписки и дневников. Такие ужасы
мог написать только гениальный душевнобольной писатель. (Много
лет спустя мне академик Н.П.Бажан сказал, что более страшного
произведения в литературе нет.) Подобные ужасы, в малых дозах,
можно встретить у Н.В.Гоголя и у И.С.Тургенева, которые меня
тоже напугали в детстве...
Вот такие мы были -- чудаки и единомышленники -- я и
Володя. Все остальное -- потом, а роман прежде всего!
Володя очень скоро разобрался, куда он попал. В сторону
Алеши он бросил одно, но всеобъемлющее слово -- Юродивый.
Матильда, кроме того, что показала себя никудышной хозяйкой,
была малограмотна, необразованна, но зато в современной
политике она была, что называется, как рыба в воде. "Отца
народов" она боготворила и он был для нее куда дороже мужа и
детей. Увидев все это, мы с Володей решили -- дальше бежать, и
чем скорее, тем лучше. Матильда была главой семьи, криком своим
она оглушала весь дом и его обитателей, а наше "инакомыслие",
она принимала как личное оскорбление. Что делать? Куда бежать?
Да кроме того в поселке "0синово-Плесс" для Володи не было
никакой работы. И он -- уехал, уехал на "авось", Бог весть
куда, сказав мне: "У нас нет выбора. Скоро зима, и ты пережди
ее здесь, у брата. Весной все будет легче, весной мы и
соединимся". -- Я так и ахнула: "Весной! Без тебя? И ты можешь
это пережить?" -- Но переделать уже было нельзя ничего, выбора
не было, пришлось смириться. Володя уехал в начале осени.
Деньги на жизнь у меня еще были. Из Свердловска я получила от
него два письма, где он сообщал мне, что устроился работать
токарем на Уралмаше -- гигантском машиностроительном заводе.
Жил он в общежитии.
Как только Володя уехал, на Алешу начала наседать его
теща: "Ты что, совсем одурел? Ваял на зиму чужую бабу с
ребенком, как ты их прокормишь?.." -- Я стала ходить с малышом
в поселковую столовку. Через месяц я поняла -- надо немедленно
уезжать. Уезжать -- но куда? В Свердловск к мужу, вот куда! По
пословице "куда иголка, туда и нитка". Я стала срочно
готовиться к отъезду. Деньги у меня все еще были, я
договорилась с карбазовщиками, дала им на водку, и они меня
охотно взяли "на борт своего корабля". Осень была в разгаре, и
по ночам уже прихватывали кусливые морозцы. Я оборудовала угол
на носу этого судна, прибила по стенкам одеяла, чтобы не дуло,
и -- поплыли!
Боже, как хорошо ехать по реке! Вырваться из житейского
пекла и ехать, ехать без конца; это самое блаженное, самое
радостное состояние духа такого свободолюбивого существа, как
я! А по берегам Томи стало еще прекраснее: Седые туманы по
утрам, словно языки пламени, взлетали в небо и открывали
чудесную красоту осенней тайги; шла беспрерывная игра красок:
золото переливалось с багрянцем, темно-зеленая хвоя
подчеркивала нежно-жемчужную опушку ольхи и осин... А надо всей
этой бурей красок -- небо синее, безмятежное. Боже, как хорош
