ежей! На губах Ежова была нарисована отвратительная улыбка
маниакально-больного гепеушника.
Я нашла подходящий портфель. Я засунула в него деловую
папку, набитую макулатурой. Наконец, я надела костюм
ответработника -- блузка с галстуком, английская юбка и
пиджачок -- все в норме. На голову -- берет. И -- пошла. Пошла
я прямо к акуле в хайло!
Без стука я вошла в кабинет к Власову, войдя, повернула
стержень замка так, что дверь оказалась наглухо запертой. Я
молча стала разглядывать Власова, стоя спиной к двери и для
упора -- расставив ноги на ширину плеч. Передо мной сидел
сухощавый человек (я его впервые видела), одетый в "сталинку",
на голове его была кубанка; лицо его меня поразило своей
удлиненностью -- такие лица обычно называют лошадиными. Мы
несколько минут разглядывали друг друга. Потом Власов, упершись
обхами руками о край стола, спросил: -- "Кто такая? Зачем дверь
закрыла?" -- Я четко и громко назвала себя.
-- Ага, сестрица, значит, той, из ПЧ!
-- Она самая.
-- Чего надо? На работу пришла устраиваться? Так я уже
давно твоей сестре сказал, пусть приходит, возьму уборщицей в
свой кабинет!
-- Стойте, Власов! Сейчас мы выясним -- кто у кого будет
кабинет убирать. Я давно слежу за вами, Власов. Вот папка --
видите? (Я вынула папку из портфеля) Здесь заведено на вас
"дело". Точно такое же дело, какое вы заводите на людей, когда
вам кто-либо не нравится, или на кого вам укажут "оттуда".
-- Что такое?! -- закричал Власов. -- Да как ты смеешь!..
да я тебя сейчас, как муху! -- и Власов потянулся к телефону.
-- Власов, стойте! -- крикнула я. -- Не поможет вам
телефон. Со всех документов сняты копии. Тронете меня -- завтра
же пачка с копиями будет в Москве! Я не одна, Власов! -- и
Власов отдернул руку от телефона.
Ага, мелькнуло у меня в голове -- начинает действовать.
Еще немного усилий -- и он будет в моих руках! -- А теперь
слушайте, Власов! -- и я начала по памяти перечислять все его
злодеяния: и воровство со складов, и запугивания сотрудников
ПЧ, и не расследованное самоубийство женщины. Но самое главное,
самое ядовитое в действиях Власова было -- его выступления на
собраниях! Власов очень любил выступать перед своими
сотрудниками. Темой его выступлений, как правило, была
политика. Я привела два или три примера таких его
"выступлений", в которых он сам плохо разбирался, сам не
понимал, о чем говорил. Парторг был необразован и газетная
лексика ему была плохо доступна. Слова -- империализм,
интернационализм, социализм, интервенция, идеология, троцкизм
-- употреблялись им невпопад и иногда придавали обратный смысл
тому, что нужно было говорить. На этом Власов и был мною
уничтожен. Сразу он не сдался, нет. Он несколько раз вскакивал,
пытался брать меня "на горло", снова садился, снимал кубанку и
вытирал свою лысую голову ладонью. А я ему свое:
-- Эх, Власов, Власов! Тебе бы овец пасти в деревне
Каменке, а ты вон куда залез! Сидишь и стряпаешь "дела"
невиноватых людей. Сколько тебе за одну голову-то платят? Или
ты гуртом получаешь, как зарплату? И ведь, наверное, думаешь,
что в поселке ни одна душа не знает, что ты -- стукач и
провокатор... -- Наконец Власов спросил меня: -- Что тебе
нужно? Зачем пришла?
-- Вот это другой разговор, -- отвечала я. -- Наконец я
слышу "речь не мальчика, но мужа". Так вот: -- работа мне
нужна. Хорошая работа... И не думай завтра на меня облаву
учинить. Я и в твоем "доме" сумею раздеть тебя так, что мне
поверят.
На том мы и порешили: Власов не будет мешать мне на работу
устраиваться, а я -- папку с его "делом" никуда не пошлю, но
хранить буду. Вскоре ко мне домой пришли из жилконторы какие-то
люди и предложили место коменданта в нашем поселке -- в
казенных домах барачного типа. Я -- согласилась.
Ну и работенку же я выхлопотала себе! В нее входило все:
расстановка рабочей силы на участке -- куда печников, куда
плотников, куда жестянщиков; обходы и обмеры квартир;
проведение собрания с жильцами по вопросам санитарии и по
другим вопросам, а кстати и ловля жуликов электроэнергии;
обеспечивание особых приезжающих жильцов квартирной мебелью и
постелями; ну и все виды ремонтов жилых домов. 0бъектов много,
расстояния большие, и я села на велосипед. Более бестолковой,
несогласованной и нелепой деятельности, которой я занялась,
по-моему, нет нигде и быть не может. У печников есть кирпич, но
нету раствора, или наоборот; у плотников -- нету досок нужного
размера и скоро не будет! А в кубовой водогрейке -- вода не
греется, потому что уголь не подвезли, а не подвезли потому,
что лошадь заболела, а заболела потому, что подлец-возчик ей
набои сделал на шее... ну и т.д., и во всем так, и всегда так!
Закрутилась я в работе, как белка в колесе, и почти с такой же
продуктивностью. Езжу на велосипеде по объектам, согласовываю,
увязываю, выпрашиваю, даю распоряжения, а толку очень мало!
Впрочем, одно-единственное полезное дело я все-таки сделала.
Очень нужное дело. Но об этом после.
Дома у себя я не видела никаких изменения. Мария Яковлевна
была со мною всегда ровной, называла меня ласкательным именем,
понемножку, но давала что-нибудь по дому. Всю самую трудную
работу я делала сама, ее не допускала. Сынок мой больше
находился у моей матери. Однажды Мария Яковлевна попросила меня
купить для нее курочек, она ухаживать за ними любила. Через
несколько дней подвода с клеткой и 12-ю курами стояла у нашего
сарайчика. Денег у нас собиралось много: все трое -- я, муж и
сынок мой -- получали деньги. Я без счета бросала эти деньги в
ящик комода и никогда не закрывала их на ключ. Считать деньги в
присутствии свекрови мне было как-то неловко, и я часто не
знала даже, сколько у нас денег. Ничего худого я дома не
замечала, только Володя мой стал как-то молчаливее со мною,
замкнутее, и я думала -- устает он, сильно устает, надо бы меры
принять. Но сутолока буден, хлопотливая работа мешали мне
вплотную подойти к этому делу. Шло время. Как-то вечером, после
работы, я на кухне что-то делала. Моя соседка -- Нюра Лаптева
-- приблизилась ко мне и говорит вполголоса:
-- Послушай, я давно хочу сказать тебе... да неприятно мне
это, как-то совестно...
-- О чем, Нюра? Говори, не бойся. Я же знаю, что ты не
сплетница, и я поверю тебе.
-- Не мое это дело, но я не могу больше слушать, как
обманывают тебя... А ты такая доверчивая, ты ничего не
замечаешь... А стена-то тоненькая, мне все-все слышно.
-- Да о чем ты? Какая стена? -- и я уже невольно
заволновалась, предчувствуя недоброе.
-- Да наша общая стена! Когда ты на работе, твоя свекровь
поедом ест Володю -- разводись! Нечего тебе чужого ребенка
кормить... На велосипеде касается, ровно мужик. И на работе,
говорят, вечно вокруг нее мужики. Разводись! Мы тебе такую
кралю найдем!.. Дядя Саша, -- говорит, -- тебе полдома отдаст,
только брось эту...
-- А он что? Володя что отвечал? -- спрашиваю я уже
каким-то чужим голосом, до того меня ошеломило это признание
Нюры.
-- Володя? -- А он всегда молчал, твой Володя.
Я ушла в комнату. С тех пор я затаилась. Вот оно что, --
думала я, -- значит я жестоко ошиблась... Значит, культурная,
грамотная мать, постоянно читающая библию, -- может быть
червем, разъедающим яблоко -- семью своего сына! Или я негодна,
не сумела быть хорошей невесткой? Да нет же! Я доверила ей все:
рассказала о себе, раскрыла, как говорится, душу; отдала на ее
усмотрение весь наш бюджет; относилась ласково, внимательно. И
вот тебе на! А Володя? Почему же он молчит со мной? Где же наше
единство во всем?.. Я знала от Володи -- он очень любит свою
мать, что у него сильно развито чувство долга в отношении
матери!.. Тогда -- как же мне быть? Встать между матерью и
сыном? -- Нет, это невозможно. А ну, кто бы встал между мною и
моим сыном? Что бы я сделала? Что? С такою логикой суждений я
поняла: мне надо уступить. Мать и сын -- едины, чужому места
нет! Но я не учла только одного: мой-то сын -- крошка! А ее сын
-- мужчина. Рано или поздно мужчина покинет мать и уйдет к той
женщине, которую полюбит. Я оказалась на стороне матери потому,
что сама была матерью. Молча я стала готовиться к уходу из
дома. Однажды Володя ушел на работу, мы остались с Марией
Яковлевной вдвоем. Я, наконец, сказала ей: "Все будет
по-вашему, Мария Яковлевна. Я ухожу от вас. Володя только с
вами решал нашу судьбу, мне он -- ничего никогда не говорил.
Оставайтесь с ним. Вещей я никаких брать не буду. Возьму только
носильные вещи свои и сына. Комнатка у меня есть на моем
участке..."
Свекровь только и сказала: "Вот и хорошо! Давно тебе надо
было понять, что вы -- не пара с ним. Ничего, ты найдешь себе
другого..."
Я присела около комода и стала выкладывать свои вещи в
чемодан, слезы мешали мне видеть... Было 11 часов утра. Вдруг
дверь внезапно раскрылась и на пороге встал Володя. В рабочем
костюме, даже руки не вымыты. Он осмотрел все, помолчал, потом:
"Что здесь происходит? -- спросил нас обеих. Ответила мать: "Да
вот К. собирается покинуть нас, понимаешь ли, пусть уходит, раз
ей здесь жить не по душе, не удерживай ее!
Никогда в такое время дня -- в самый разгар работы --
Володя не появлялся дома. Что его заставило бежать домой? Какое
предчувствие? Вдруг он сел, обхватил голову руками и молчал
минут десять. Потом заговорил:
-- Мама, я всегда любил и люблю тебя. Все, что хочешь -- я
готов сделать для тебя. Но не требуй невозможного! К. -- моя
жена! Я -- люблю ее... Уходи, мама, оставь нас. Иди к брату
Саше, у него весь дом пустой. Мы будем тебе помогать.
-- Щенок! Дрянь! -- только и воскликнула Мария Яковлевна,
быстро оделась и выбежала из дома. Володя на работу уже не
пошел, и мы -- наговориться не могли с ним, как будто век не
видались.
Вскоре произошли очень тяжелые события: арестовали моего
дядю, мужа тети Фени, машиниста, водителя поездов. Дядя в
прошлом был революционер, член РСДРП. В 1918 году в Донбассе, в
Рутченково, он был первый организатор и секретарь партийной
ячейки. Кстати, в этом же 18 году он принимал Никиту Сергеевича
Хрущева в партию. Дядя был преданнейший коммунист, бескорыстный
и душевно чистый человек. Когда на Донбасс напали деникинцы,
дядя с тетей бежали, не успев даже забрать детей -- Федю, Машу
и Колю. Дети остались на руках рабочих шахтеров, их каждую ночь
перепрятывали по подвалам. Если бы кто-нибудь из рабочих
оказался предателем, детей неминуемо убили бы деникинцы. Но в
то время предателей еще не было! Приехав в железнодорожный
поселок, где жили все родственники и его, и тети Фени, дядя
организовал и здесь первую партийную ячейку. Работал дядя
машинистом, а партработой занимался по совместительству, без
вознагражденья.
Прошли годны, и все изменилось, все стало совсем другим!
Тихо, незаметно дядя ушел от партийной работы, а потом и из
партии. Водил свои поезда, читал сочинения Ленина и всегда
молчал. Только со мною был почему-то более общителен, со мною
пускался иногда в длинные разговоры. Я тогда еще девочкой была,
пионеркою, когда дядя посадил меня к себе на колени и сказал:
"Слушай, запомни и молчи о том, что узнаешь: В.И.Ленин, умирая,
письмо оставил, завещание. В этом письме он советовал -- не
допускать Сталина к руководству партией. Он назвал Сталина
плохим товарищем и грубым человеком..." Я навсегда запомнила
эти слова дяди. С тех пор прошли годы... И вот -- дядю
