курит -- значит, очень хороший человек (а ведь Фэб тоже не пил
и не курил). И мне ничего не оставалось делать, как принять
предложение Володи. В 37 году, раннею весной состоялась наша
скромная свадьба.
Была у Володи в этом же поселке тетка по материнской линии
-- сводная сестра матери Володи -- Марии Яковлевны. Их было
четверо Володиных родных: мать -- Мария Яковлевна, сводный брат
матери -- Александр Яковлевич, сводная сестра -- Клавдия
Яковлевна с мужем Василием Николаевичем. Мать Володи жила в
городке Б. -- близ нашего поселка, в собственном кирпичном
двухэтажном доме. Я ее еще не видела. Эти две сестры -- мать
Володи и тетка Клавдия -- были учительницами; а дядя Александр
Яковлевич работал чуть ли не начальником паровозно-ремонтного
депо, где устроился работать токарем мой Володя. Все эти
"Яковлевичи" были детьми деда Володи -- Якова Мосолова,
машиниста пассажирских поездов. Он работал машинистом еще в
николаевское время, назывался он тогда господином механиком и
получал жалование 100 рублей в месяц. На эти деньги он мог
содержать большую семью, иметь прислугу и детям своим мог дать
гимназическое образование. Тетка Клавдия Яковлевна окончила
гимназию с золотой медалью, и еще мой брат Володя учился у нее
в начальных классах.
О нашей женитьбе вскоре узнала и мать Володи -- Мария
Яковлевна. Но пока мы жили в домике моей матери, М.Я. не
приезжала к нам, она по-видимому кого-то опасалась, и скорее
всего брата Володю -- человека с крутил нравом, не знающим, что
такое выдержка, терпение, компромисс. О том, что конфликт
неминуем между нашими семьями, было слишком очевидно: Володина
родня -- из городского мещанского сословия, моя родня --
типичный пролетарий, если не люмпен. То, что принято было
называть "безотцовщиной".
Мы недолго жили у моей матери. Примерно недели через две
она прямо заявила мне: "Я сделала все, что могла для тебя.
Теперь -- уходите куда хотите, я не терплю в доме мужчин". Я --
к Володе: -- так, мол, и так. Надо уходить. Я совершенно не
винила маму. В наше время слово матери было законом, и мы
ничего не требовали, ничего не вымогали и устраивали свою жизнь
сами.
На работе в депо Володя сразу же стал самым лучшим
токарем; он работал на японском станке и выполнял работы,
требующие высочайшей точности. Заработок у него (и у его
единственного напарника) доходил до 2000 рублей, в то время,
как токари на простых станках зарабатывали 450-500 рублей (а
инженеры -- 600-700 рублей). Володя поставил вопрос перед
администрацией депо (перед дядей А.Я.) о немедленном выделении
ему жилплощади. Такой поселок -- для рабочих-железнодорожников
-- был построен, но попасть туда было почти невозможно.
Жилищное строительство в стране было сведено к нулю. И все же
комнатку в 8 кв. метров нам предоставили. Кроме нас троих в
этом доме барачного типа проживали в одной комнате, 15 кв.м. --
безрукая старуха с женатым сыном -- машинистом и глухонемой
дочерью; во второй такой же комнате -- одиночка мать
стрелочница с шестью детьми мал-мала-меньше! Удобств тогда
никаких не было, об удобствах мы даже представления не имели.
Воду носили в ведрах из уличной колонки; печь топили углем, ну
и т.д. Но я была рада! Наконец-то независимость, наконец-то
тишина, покой... то есть, как покой? Кто-то сказал же -- "покой
нам только снится"... Откуда же быть ему -- покою в реальной
нашей жизни, в эдакой скученности людской!
Первым делом мои соседки заявили мне: "Ты на кухню не
суйся. Вас мало, а кухня на двоих и то тесная". Я покорно
согласилась. Ладно, мол, и 8-ми метров хватит на радостях
таких! Никогда я еще не жила в самостоятельной квартире, хотя
бы и в восьмиметровой. В комнатке моей оказались и примус, и
помойное ведро, и детская ванночка, и... Володя, казалось, даже
не заметил, что у нас нету кухни. Он тоже был очень рад! Стали
жить -- поживать... На второй или на третий день нашего
вселения вошла я в прихожую, слышу в мой адрес: "С чужим-то
ребенком, да на шею молодого парня. Ишь ведь подвезло как.
Интеллихенция..." -- Второй голос слышу: "Ничего, ничего, мы ей
покажем тут небо в овчинку!" Я -- ни жива -- ни мертва
прошмыгнула в свою комнатушку. -- За что? Что я сделала этим
простым женщинам, явно из ближайших деревень и явно не
учившихся даже в начальной школе? А ведь я так любила простой
народ! Зачем они так обо мне? За что? Ведь я и сама из такой же
среды вышла... Эх, ладно! Надо терпеть. Только бы Володя не
услыхал, не узнал, как они меня. ...И я -- терпела! Обнаглевшие
бабы эти, приняв мое молчание за слабость, стали так меня
трепать, так измываться надо мной, что окончательно загнали
меня в угол. Кричали они возле моей двери исключительно
матерную, площадную брань. Не давали мне из комнаты выйти,
чтобы не облить меня оскорблениями одно страшнее другого. И я
-- терпела! Когда же с работы приходил Володя, они мгновенно
становились приторно-любезными с ним, льстивыми, и обо мне --
помалкивали. Шло время -- месяц, другой. Ребенка я стала
относить к матери все чаще. Травля не прекращалась. А мне было
просто стыдно перед Володей: Вот те на! Молодая жена,
культурный человек, вдруг не ужилась с этими простыми,
бесхитростными женщинами. А я стала сдавать: сильно похудела,
стала часто плакать.
Но всякому терпению приходит конец! По крайней мере у
таких натур, как моя. И я пошла напролом. Мне уже было все
равно! Эти бабы мое молчаливое терпение приняли за мою
слабость. Ну так я покажу им силу моей слабости!
Однажды я принесла с рынка свежего огромного судака. Был
полдень, когда все жильцы квартиры, отобедав, ложились
отдыхать, занавесив окна и выгнав мух. Я подумала: возьму
несколько "Известий", расстелю их на кухне и вычищу рыбу, пока
спят мои мучители. И только я начала чистить рыбу, как
открылась старухина дверь и высунулись взлохмаченная голова. И
закричала старуха истошным голосом: "Ага, попалась!" -- Она
была воистину страшна в этот момент: крючковатый нос, вместо
правой руки -- короткий обрубок и вытаращенные глаза --
ведьмы!.. Я испугалась внезапности нападения. Но в следующий же
момент, я схватила рыбину за жабры и со всею силою ринулась на
старуху с криком: "Убью!.." Коротко взвизгнув, старуха юркнула
к себе и заложила дверь. День был воскресный -- все были дома,
только Володи не было.
На кухне, у кирпичной стены лежал топор, которым здесь
кололи лучины и крупные куски угля. Я схватила топор и громко
заявила: "Если кто-нибудь из вас высунется из ваших комнат --
уложу на месте! А теперь -- получайте!" И я стала крошить
топором все, что было на кухне. Сбила навесные полки с посудой;
раскромсала примуса; высадила оконную раму всю насквозь,
опрокинула ведра с водой и стала их уродовать. Даже до плиты
добралась -- стала вышибать кирпичи из-под металлического
обода. Вдруг с первого этажа бегут: "Что тут у вас? Нас вода
затопила, от вас бежит..." Но посмотрели -- у меня в руках
топор, а лицо все перекошено от бешенства -- и бежать! Когда
нечего больше было рубить -- я посмотрела в пролом окна. Гляжу
-- мужик едет в пустой грабарке из-под угля. План действий у
меня созрел мгновенно: Я знала, что на соседней улице, в одном
из домов -- квартира двухкомнатная стоит под государевой
пломбой. Ждут какую-то важную шишку из Москвы. А в третьей
комнатке этой квартиры -- старушка "кавежединка" живет,
специально оставлена -- квартиру охранять от внезапного
вторжения. Это то, что мне сейчас надо, -- решила я и крикнула
в окно: "Эй, дядька! Перевези вещи, тут рядом. Хорошо заплачу!
Согласен? Тогда заворачивай и лезь на второй этаж!" Не прошло и
пяти минут, как мои убогие вещички -- стул, ведро и прочая
домашняя утварь -- уже тряслись по булыжной дороге. На прощанье
я крикнула в прихожей: "Эй, аборигены, вылазьте! Вы легко
отделались, я -- уезжаю! Живите без интеллигенции!..
сволочи..."
Доехали за пять минут. Внесли мою рухлядь. Я подошла к
запломбированной двери и легко сорвала пломбу. "Вноси, дядька,
не бойсь! Два раза не помирать -- один не миновать. За все
плачу наличными..."
Но тут из угловой комнатушки, как черт из верши, выскочила
маленькая седая старушка и закричала не своим голосом: --
Нельзя! Нельзя-а-а! Меня расстреляют за вас! Всю семью
пересажали, одна я осталась... Я резонно ответила ей:
"Немедленно бегите в жакт! Скажите, что вломились. Можете
добавить, что вас связали и кляп в рот воткнули. Ну, бегите!.."
Старая женщина убежала. Я заплатила дядьке и отпустила его. Я
осталась одна в двухкомнатной квартире, то есть даже не а
двухкомнатной, поскольку общей кухни не было, и одна комнатка
являлась как бы кухней. Сижу, жду. Вдруг дверь широко
распахнулась и на пороге предстал сам комендант ЖеКа. Это был
воистину верзила. Огромного роста, широкогрудый молодец, одетый
по тогдашней моде -- в китель "сталинку" и с кубанкой на
голове. "Ага, вломилась! Ладненько!" -- молвил он и потащил мой
трехногий стол обратно на выход. Я сидела на своей койке и
зорко наблюдала за действиями Верзилы. Вот он уже потащил
табурет, вои он схватился за... -- Э-э, нет! Детскую кроватку
не дам даже тронуть, это -- святыня! Я вдруг крикнула:
"Берегись!" -- и прыгнула... прыгнула я прямо на Верзилу. Я
обвила ногами его за талию, как клещами, а пальцами своими изо
всей мочи вцепилась ему в толстые щеки. Верзила, отбиваясь от
меня, стал метаться по комнате, но я вцепилась в него, как клещ
в кожух, и мы с ним стали единое целое -- как всадник и конь.
"Сумасшедшая! Сумасшедшая! А-а-а, спасите!" -- закричал
истошным голосом Верзила. Я -- отцепилась и молвила: "Иди и не
приходи сюда больше! Понял? Это -- мой приказ!" -- Он, путаясь
в дверях, наконец выбежал на улицу. Я снова осталась одна. Села
на свою железную койку и задумалась:
Русский народ, русская душа... это, должно быть я и есть!
Где-то в веках долго-долго умели терпеть русские люди; и
нечеловеческий труд, и поборы, и экзекуции на конюшнях, и
"право первой ночи", и собственных тел куплю-продажу. Но вот
однажды народ берет топор в руки и -- крушит им все и вся!
Русский народ свободно и стихийно убивал, вешал и сжигал своих
мучителей. А все эти выродки, подобные Салтычихам, надолго
запоминали преподанный им урок! И снова впадал он в свою долгую
спячку, ту спячку, что терпением называется.
Мои размышления прервал вдруг появившийся на пороге
Володя. "Что случилось? Почему ты здесь?" -- торопясь восклицал
он. -- "Сядь и выслушай меня -- все от начала и до конца", --
сказала я. Володя сел, а я начала свою исповедь, не упустив
ничего. Когда я кончила говорить, Володя вдруг начал хохотать.
"Молодец! Ах, какая же ты у меня молодец. Лучшего ничего и
придумать нельзя!" Я спросила: "Ты был там?" -- "Был", --
ответил Володя. -- "Что делают аборигены?" -"Кухню выметали,
мусор носили. Я их спросил, где же ты, они назвали твой адрес".
"И это -- все? -- удивилась я. -- А милиция? А акт о моей
разбое?" -- Ничего этого нет и не будет, -- ответил Володя. --
Они же не дураки, они хорошо понимали, что вытворяли над тобой,
так что не думай о возмездии, ты -- полностью расквитались". --
"Кавежединскую бабушку жалко", -- сказала я. -- Ничего, мы все
возьмем на себя. Ее не тронут, старую". "А ты думаешь, нас не
выгонят отсюда?" -- "Думаю -- нет. Я им нужнее, чем они мне.
