- Я бы поехал с тобой, Валя, - печально сказал он, - но...
- Что "но"? Некогда рассуждать - беги.
- Нет, не могу.
- Опять будешь здесь всякое дерьмо потешать? Загадка ты для меня, Кя-
нукук. Страшно мне за тебя.
Он нервно захохотал.
- Ну, чего же страшно? Я скоро устроюсь.
- Давай свои координаты, - сказал я.
- До востребования, - сказал он.
Я записал его фамилию, имя и отчество в свой блокнот.
- Скажи, Валя, правду говорят, что ты вчера был у Тани? - вдруг тихо
спросил он.
Я посмотрел ему в глаза, он моргал и отводил взгляд.
- Правда, - сказал я, - был у нее.
Он растерянно хлопал глазами под моим взглядом, а потом засмеялся ве-
ликолепным театральным смехом прожженного циника.
- Вот что значит стать знаменитым! Из грязи в князи, как говорится.
- Ничего, - утешил я его, - вот станешь корреспондентом радио и тоже
сходишь к кому-нибудь. - Потом хлопнул его по плечу. - Ладно, я напишу
тебе. Глупость какая-то, но я за тебя волнуюсь. Тебе, дружище, еще в ин-
дейцев играть, а не жить среди взрослых людей. Прощай, петух на пне.
Я встал на подножку вагона. Поезд еще стоял, но мне казалось, что ве-
тер уже хлещет мне в лицо, и брызги дождя и сажа попадают в глаза, и я
включаюсь в мерное, расписанное по графикам движение людей по земному
шару.
Я ехал в город Пярну к Сережке Югову, ну, а потом сам не знаю куда -
мало ли мест.
- А Таня была моей женой до вчерашнего дня, - сказал я Кянукуку.
Часть 11
РАЗВЛЕЧЕНИЯ
1. Вот уже вторая неделя пошла, как Кянукук нанялся разгружать соста-
вы с цементом на товарной станции. После первого дня он думал, что не
выдержит, сломается пополам. После второго дня он тоже думал, что не вы-
держит, и после третьего тоже. Вот уже семь дней он думал, что не выдер-
жит, но есть-то надо было, и каждое утро он отправлялся на станцию.
"Хе-хе, опять пришел", - посмеивались, глядя на него, грузчики, сдвигая
на затылок эстонские свои кепки с лакированным козырьком. Кроме профес-
сионалов и Кянукука, в бригаде еще работали три студента, "дикие" турис-
ты, сильно прожившиеся во время своих путешествий и сейчас сколачивающие
капитал на обратную дорогу, а также какой-то подгулявший матрос. На чет-
вертый день матрос уже не пришел - видимо, дела его поправились.
Платили ежедневно по три-четыре рубля. Каждый пакет весил пуд. Стояла
редкая для Прибалтики жара. Кянукук убавлял в весе, несмотря на чудовищ-
ный аппетит и неплохую еду: молока каждый день стаканов по десять, хлеб,
мясо, борщи, а по вечерам даже котлета "Спутник" в "Бристоле".
В "Бристоле" он бывал каждый вечер. Появлялся торжественно, приветс-
твенно сжимал руки над головой, кланялся и улыбался - полковник Кянукук!
Отовсюду ему кричали, все уже знали его.
- Как дела, полковник? - спрашивали москвичи. - Как поживает Лилиан?
Он таинственно подмигивал и шепотом начинал рассказывать про Лилиан.
Москвичи смеялись, он был доволен.
О, эта Лилиан, прекрасная тридцатипятилетняя женщина, его подруга.
Она была из театральных кругов, распространяла билеты. Надо сказать,
что это не просто так - распространение билетов. Это в каком-нибудь
Свердловске распространение билетов дело простое и малопочтенное. Здесь
же, в Эстонии, это одна из самых почетных профессий.
- Ну да, конечно, самая почетная, - кивали москвичи, а сами тихо уми-
рали от смеха.
Жизнь его с Лилиан была беззаботной и веселой, денег хватало; Лилиан
заботилась о нем, как о родном сыне, жили они душа в душу. Дошло даже до
того, что он одолжил ей 20 рэ. Так вдруг взял и одолжил 20 полновесных
рэ.
- Как же это ты так запутался? - спрашивали его. - По идее она должна
тебе деньги давать.
Он соображал, что действительно сказал какую-то глупость, и начинал
выворачиваться: мало ли что, временные трудности бывают и у таких жен-
щин, как Лилиан.
- Дело тут не в этом, - говорил кто-нибудь из москвичей, - здесь
обыкновенный психологический феномен. Так бывает очень часто: берешь,
берешь деньги у женщины, привыкаешь как-то и вдруг начинаешь ей одалжи-
вать. Психологическое смешение понятий, вот и все.
У Лилиан была квартира из четырех комнат в прекрасном старом доме, не
в типовом, конечно. Высокие потолки, зеркальные стекла, старая мебель в
викторианском стиле, ванная комната, газ, телефон. В столовой висел
портрет ее мужа, погибшего несколько лет назад капитана дальнего плава-
ния. Лучший был капитан в Эстонском пароходстве. Кроме того, у Лилиан
была дочка, четырнадцатилетняя девочка, которая обещала вырасти в заме-
чательную красавицу. К Виктору она очень сильно привязалась, и по утрам
во дворе - чудесный двор, настоящий сад - они играли с ней в бадминтон.
- Ну вот, подрастет девочка, ты и женишься на ней, - говорили москви-
чи.
Нет, он не женится на ней, это исключено, он очень уважает Лилиан.
По ночам, лежа на матах, он иногда думал о ней. Ведь есть же, есть же
в самом деле прекрасная тридцатипятилетняя женщина с грустными и забот-
ливыми глазами, которая и белье отдаст в стирку, и галстук купит, и в
любви хороша, и пошутить с ней можно, - она не лишена юмора; она есть!
Потом он думал о том, куда же ему деваться. Сторожиха спортзала соби-
ралась уходить на пенсию, а с новым сторожем, еще неизвестно, удастся ли
договориться. Может быть, стоило уехать с Валей Марвичем в Пярну, а по-
том куда-нибудь еще? С таким парнем, как Марвич, нигде не пропадешь, к
тому же он писатель, культурный человек, с ним не соскучишься. О возвра-
щении в Свердловск не могло быть и речи: ведь он знает этот город вдоль
и поперек, успел узнать за двадцать пять лет безвыездной жизни. Кроме
того, Свердловск расположен в самом центре континента, до моря очень да-
леко, бригантины и супертанкеры обходят его стороной, где-то плывут да-
леко в опасном тумане, сигналят сиренами.
В восемнадцать лет Кянукук мечтал о призыве в армию в какие-нибудь
десантные войска. Ему мерещились частые переброски, слабо освещенные фю-
зеляжи огромных самолетов, за иллюминаторами несущие плоскости, с кото-
рых срываются клочки облаков, дремотное и полное готовности спокойствие
его товарищей солдат... Ничего не вышло, забраковали по здоровью: зре-
ние, старые очажки в легких, психическая неуравновешенность. "Никуда ты
не годишься", - сказал отец. У отца была слабость к дочке, к младшей
сестренке Кянукука. Вот это была его надежда и любовь, а Виктор получил-
ся никудышный, хилый, не похожий на него. У матери же вообще не было
слабостей, у нее были только обязанности и постоянная унылая озабочен-
ность.
Потом дружки Кянукука стали жениться, обзаводиться семьями, получать
квартиры и премиальные, а он все бродил по Свердловску, выискивал разные
журналы, мастерил магнитофоны, знакомился с разными приезжими людьми,
приставал к ним, словно собачонка; ну, работал, конечно, получал зарпла-
ту, но на перекрестках на него налетали странные нездешние ветры. В
прошлом году его воображением завладела Эстония - страна автомобильных
соревнований и маленьких уютных кафе. Полгода он ходил в городскую биб-
лиотеку и читал там все об Эстонии, добросовестно изучал ее флору и фау-
ну, историю; ее остроконечные готические города маячили перед ним - уди-
вительная страна.
Во всяком случае, величие ночного спортзала успокаивало его, и он на-
чинал думать о Тане, представлял, как она смеется, как поворачивает го-
лову, как быстро она бегает, как она танцует, как вдруг синие ее глаза
перестают видеть все окружающее и черные волосы отлетают в стороны. Ду-
мая о ней, он засыпал.
На восьмой день "цементной эпопеи" он получил пять рублей. "Живем!" -
подумал он и представил огромную коричневую котлету "Спутник" и гарнир к
ней. Он направился в спортзал помыться и переодеться.
В спортзале возле одного из щитов тренировались баскетболисты, четве-
ро эстонских пареньков. Кянукук немного постоял и посмотрел на них.
- Знаешь, Тийт, - сказал он одному, - отличные у тебя драйфы идут с
угла. Коронный твой бросок.
Потом он помылся в душевой вместе с двумя незнакомыми гимнастами и
взял у тети Сельги ключи от кладовки, где хранилось нехитрое его иму-
щество. Надел свою знаменитую защитную рубашку, подаренную год назад од-
ним кубинским студентом. Рубашка эта волновала его воображение чрезвы-
чайно сильно. Сьерра-Маэстра, зенитки на набережной, огромные толпы на
улицах Гаваны, борьба, энтузиазм и, конечно рядом верная подруга в форме
народной милиции; старик Сант-Яго, Хэмингуэй, Евтушенко.
Потом он направился на почтамт, где совершенно неожиданно получил пе-
ревод от родителей, перевод на 30 полновесных рэ, а также очередное
письмо от Вали Марвича. Марвич писал:
"Дорогая моя деточка, жива ли? Мы здесь с Сережей очень мило проводим
время. По-прежнему работаю шофером в санатории, а вечерами гуляем с Се-
режей. Кажется, нам обоим здесь уже надоело, и есть идейка завербоваться
на Камчатку. Моя милая, не соблазняет ли это тебя? По-моему, прогрессив-
ные камчадалы давно ждут твоих рассказов. Представляешь: ты, суровый,
мужественный, на улицах Петропавловска; впереди бескрайний океан, а за
спиной активно действующий вулкан? Сообщи здоровье Лилиан. Деньги нуж-
ны?"
Кянукук очень гордился дружбой с Марвичем и своей перепиской с ним.
Он читал его письма Тане, автору сценария, оператору Кольчугину и многим
другим. Только Олегу, Мише и Эдуарду не читал: ведь у них с Марвичем
старые счеты. Зря они поссорились и подрались тогда, такие замечательные
парни должны дружить.
Тут же повеселевший Кянукук написал и отправил две телеграммы: одну
Марвичу, другую родителям. Марвичу он написал: "Живем не тужим здоровье
порядке гвардейским приветом полковник Кянукук Лилиан". Родителям послал
обыкновенную благодарственную телеграмму.
Потом он зашел в цветочный магазин, подобрал букет, небольшой, но
изящный: флоксы, немного зелени. С букетом в руке и с неизменной кожаной
папкой под мышкой он пошел по вечернему городу. Над башнями висели раз-
ноцветные облака, линия домов на улице Выйду была освещена заходящим
солнцем, стекла в домах горели, на перекрестках налетали на Кянукука
странные ветры из его невеселого детства. Он чувствовал, что этот вечер
принадлежит ему.
На площади он остановился поговорить о политике с Соломоном Берови-
чем, чистильщиком сапог. Соломона Беровича беспокоили западногерманские
реваншисты.
Потом он медленной, такой шикарной, совершенно московской походкой
пересек площадь и вошел в "Бристоль", в кафе.
Вообще-то он не пил и не любил спиртного, разве что за компанию с ве-
селыми ребятами, чуть-чуть, ведь не откажешься, но сейчас заказал гра-
финчик "своего" ликера (200 граммов) - 1 рэ 60 коп., и чашку кофе (15
коп.), положил цветы на стол, закурил сигарету "Таллин" и стал глядеть в
окно на площадь.
"Так жить можно", - подумал он.
В кафе вошел Эдуард, подсел к Кянукуку. Он положил локти на стол,
плечи его, обтянутые шерстяной рубашкой, высоко поднялись.
- Ну и дела, - проговорил он, поглаживая усики, устало позевывая.
- В чем дело, Эдуард? - спросил Кянукук. - Некоторая пресышенность,
а?
- Да нет, - Эдуард почесал за ухом. - Застряли мы тут из-за Олежки,
вот в чем дело. Лету уже конец, а он все еще возится с ней. Знаешь, как
такие люди называются?
Он перегнулся через стол и на ухо сообщил Кянукуку, как такие люди
называются. Виктора покоробило это слово, но из вежливости он все же хи-
хикнул. А Эдуард развеселился, осклабился, застучал пальцами по столу.
- Знаешь, сколько их тут было у меня за месяц? Не угадаешь! И, за-
меть, ничуть не хуже, ну, может, чуть- чуть.
Он засвистел, молодецки огляделся, выпил Кянукукову рюмку и вздохнул.
- Дурак Олежка! Как ты считаешь?
Кянукук вздрогнул, но взял себя в руки и улыбнулся Эдуарду.
- Солидарен с тобой, Эдуард. Наше дело, как говорится...
