- Что такое? Ничего не понимаю, - сказал один офицер.
- Я не люблю "Полонез" Огинского, - сказал второй, - в зубах он у ме-
ня застрял.
- Что вы, обеднеете от полтинника? - возмутился Сергей. - Фу, какие
жадные!
Он встал и пошел к музыкантам. Труба, наклонившись и иронически улы-
баясь, кивнула ему и забрала деньги. Сережа вернулся и сел, прикрывшись
рукой от офицеров. Те переглянулись недоуменно и смущенно засмеялись.
- Сейчас, - сказал мне Сергей. - Слушай.
И грянул "Полонез" Огинского. Ту-у-у, ту-ру-ру-ру, туру-ра... И вверх
и вниз славянская тоска с чудовищным грохотом медных тарелок и чистым
звуком презрительной трубы, за рубль серебром волнение Серегиного серд-
ца, и я, хмельной от пива и водки, тоже закрывшись рукой, как мой дру-
жок, взволнованный и гордый тем, что это за мои пятьдесят копеек три ми-
нуты славянской тоски из репертуара всех самодеятельных оркестров, всех
заводских и сельских клубов, ту-у-у, ту- ру-ру-ру, ту-ру-ра...
А Сережка кивал музыкантам и кивал иногда мне; это он заказал, и он
слушал, и он был добр, пусть уж и эти жадные врачи послушают, пусть слу-
шает весь ресторан, надо же - какая музыка!
- Все! Девушка, получите с нас!
Расчет был нелегкий, но вышло по два шестьдесят семь. Терпимо. Мы об-
менялись адресами, и Серега поехал в Пярну. Он стоял на подножке вагона,
клеши под ветром щелкали об его ноги. Он кричал:
- Валька, в случ-чего разорись на телеграмму!
Еще одним дружком стало у меня больше. Мой блокнот, говорящий голоса-
ми грубыми и писклявыми, разудалыми басками, и тенорами, и девчачьими
голосами, хрипло смеющийся и плачущий, адреса, записанные на пространс-
тве от Магадана до Паланги, дают мне право чувствовать себя своим парнем
в своей стране.
Адреса, имена и телефоны, но за этими кривыми значками видятся мне
вокзалы и ярко освещенные аэропорты, взвешивание багажа и толкотня у бу-
фетов. Вперед, вперед, моя энергичная страна, я твой на этих дорогах и
на этих трассах, и вот поэтому мне тошно всегда участвовать в проводах,
а потом покидать вокзал в одиночестве.
Я вышел из вокзала и сразу стал одиноким в темном парке у подножия
крепостных стен. Башни улицы Лабораториум обрисовывались на фоне желто-
ватого сияния центра, и ноги понесли меня как раз туда, куда я зарекся
ходить. Я шел к гостинице "Бристоль".
Я шел так, словно мне шестнадцать лет, все апрельское волнение и юно-
шеские страхи воскресли во мне. Я останавливался возле газировочных ав-
томатов и возле газетных витрин, в животе у меня что-то булькало и пере-
ворачивалось, точь-в-точь как тогда. С высоты своего спокойствия я радо-
вался этому, но на самом деле мне было невесело.
Сквозь сетку ветвей, наконец, показалось шестиэтажное здание отеля.
Весь нижний этаж был ярко освещен: светились окна ресторана и кафе. Я
вышел на край площади, присел на барьер и огляделся. Качалась пьяная
очередь на такси. Машины подходили одна за другой. В десяти шагах от го-
родской уборной спал в своем креслице старый еврей-чистильщик. Я давно
знал его, еще с прошлых приездов в этот город. Он был единственным в
своем роде. Эстонцы не любят чистить обувь на улицах, и клиентура ста-
ричка состоит в основном из приезжих. Своего рода русско-еврейский клуб
собирается вокруг него днем, в послеобеденное время. Он любит погово-
рить, порасспросить и порассказать, этот тщедушный жалкий старикашка.
Говорят, когда-то у него был обувной магазин.
Сейчас он спал, прикрыв лицо лацканом пиджака, и только иногда вздра-
гивал, словно чуя опасность, и выглядывал из-за пиджака невидящими гла-
зами в глубоких темных впадинах - неожиданно величественным ликом, слов-
но хранящим гнев и зоркость Авраама, - и снова закутывался в пиджак. Это
были бессознательные движения - он спал, просто это вздрагивал его внут-
ренний сторожевой.
Я подошел и поставил ногу на подставку. Тронул его за плечо.
- Папаша!
- Да! - воскликнул он, затрепетав. - Да, да! Нет! - и проснулся.
Он чистил и трещал по своему обыкновению:
- Вы мне знакомы, я вас уже видел. Приходилось бывать в нашем город-
ке, не так ли? Постойте-постойте, года три назад, ведь верно? А, два го-
да! Ну, я вас помню! Вы ходили в коричневом пиджаке. Нет? Без пиджака?
Ну да, кажется, была большая компания, правда? Две или три красивые де-
вушки, нет, не так? Видите, я не ошибся! Кажется, вы артист или худож-
ник, нет? Рабочий? Не хитрите, прошу вас. Конечно, вы ленинградец, нет?
Москвич. Я угадал, вот видите. Пожалуйста, готово! Можно смотреться, как
в зеркальце. Благодарю вас. Да, а я все здесь сижу. Думаете, я всегда
чистил? Нет, я не всегда был таким. Угодно посмотреть? Вот, молодой че-
ловек, каким я был когда-то.
Он открыл потрескавшийся школьный портфель и достал оттуда твердый и
сильно пожелтевший фотоснимок.
На нем был он сам лет тридцати пяти: округлое довольное лицо, смо-
кинг, в правой руке цилиндр. Он стоял за креслом, а в кресле в белом
платье восседала дама с лицом, тоже полным довольства.
- Это Рива. Она умерла.
Я простился с ним и пошел через площадь к отелю, медленно переступая
начищенными до блеска английскими ботинками. С другой стороны площади я
посмотрел на чистильщика. Он собирал свое хозяйство, укладывал в порт-
фель банки и щетки, потом взял под мышку кресло и пошел. О господи, ночи
этой не было конца!
2. Причины, которые заставляли меня останавливаться возле газировоч-
ных автоматов и возле газетных витрин и чистить обувь, те же самые при-
чины заставили меня пройти не сразу в ресторан, а в кафе сначала. Я был
уверен, что все они сидят в ресторане, но, войдя в кафе, сразу увидел их
там. Впрочем, спокойствие ко мне уже возвращалось, и я спокойно разгля-
дел их всех, а потом прошел к стойке, сел там и заказал что-то на семь-
десят пять копеек.
Барабанила какая-то музыка, и я спокойно разглядывал их всех в зерка-
ле, которое было у меня прямо перед глазами.
Там была Таня и еще какие-то две девицы - кажется, из массовки, Анд-
рей Потанин - исполнитель главной роли, администратор Нема, потом те
трое из гостиницы и еще какой-то незнакомый мне паренек, который сегодня
утром появился на съемочной площадке. Это был, по всей видимости, нас-
тырный паренек. Он потешал всю компанию. Вытягивая шею из защитной ру-
башки и обнажая верхние зубы, он что-то рассказывал Тане. Она с трудом
удерживала серьезную мину, а все остальные качались, слабея от смеха.
Особенно меня раздражали те трое. Уже неделю они крутились вокруг Та-
ни. Странно, не такая все же она глупая, чтобы не видеть, какие это за-
конченные, вылощенные и скучные подонки. Вся эта троица в натянутых на
голые тела грубых свитерах, со сползающими браслетами на руках, двое на
машине, а третий на мотоцикле, пустоглазые, очень сильные, - знаем мы
этих типчиков.
Сейчас все они были в дакроновых костюмах и встряхивали руками, подб-
расывая сползающие браслеты. Наверное, один из них был умницей, второй -
середка на половинку, а третий - кретин, но для меня все трое были одним
миром мазаны. Ух, гады!
Один из подонков привстал и дал прикурить нашей кинозвезде, Татьяне.
Я понял, что мне пора ехать на базу от греха подальше. Слез с табуретки,
и тут меня Нема окликнул. Я подошел к ним.
- Знакомьтесь, это Валя Марвич, наш сотрудник, - сказал Нема.
Какой тактичный человек Нема! Ведь вся эта компания вечно ошивается
на съемочной площадке и знает, какой я сотрудник. Девицы на меня даже не
взглянули, а те трое так и уставились, должно быть, их костюм мой уди-
вил, что же еще.
- Здравствуй, Валя, - сказала Таня. - Мы с тобой потом поговорим?
Это тоже удивило тех троих.
- Слушай, тут у нас попался такой комик, умрешь, - шепнул мне Нема и
показал глазами на парня в зеленой рубашке.
- Здорово, друг, - сказал я и протянул руку этому шуту - ясная у него
была роль.
- Виктор, - быстро сказал он. - Митрохин.
- Спроси у него, кто он такой, - шепнул мне Нема.
- Ну ладно, - сказал я. - Ты кто такой, друг?
- Я сам из Свердловска, - быстро ответил он. - Пришлось мне здесь пе-
режить тридцатидневную экономическую блокаду.
Те трое, и девицы, и Нема, и Потанин, и Таня прямо зашлись от смеха.
- Третий раз уже рассказывает, и слово в слово, - шепнул мне Нема.
Парень с полной серьезностью продолжал:
- Конечно трудно приходится человеку, когда у него бензин на ноле.
Знаешь, что такое бензин на ноле? Не то что совсем нет, а так, на
два-три выхлопа. Но я не терялся. Утром надеваю свежую рубашку, покупаю
свежую эстонскую газету и иду на вокзал к приходу ленинградского поезда.
Стою, читаю газету, кожаная папка под мышкой, понимаешь? Подходит поезд,
из него выходит добропорядочная семья: папа, мама, дочка, весьма симпа-
тичная...
- Ну, слово в слово, - шепчет мне на ухо Нема.
- Естественно, они растеряны - незнакомый город, незнакомая речь. В
тот момент, когда они проходят мимо меня, я опускаю газету и говорю, за-
меть, по-русски: "Любопыт-но". Конечно, они бросаются ко мне с вопроса-
ми, и тут совершенно случайно выясняется, что у меня есть свободное вре-
мя. То да се, я веду их по улицам, просто как галантный приветливый пат-
риот этого города, показываю достопримечательности, помогаю устроиться в
гостинице, то да се. Приходит время обеда, и я веду их в ресторан.
Здесь, - он приостановился и взял сигарету, один из троих дал ему огонь-
ка, - здесь я иду ва-банк и наедаюсь до потери пульса. Конечно, они пла-
тят за меня. Наутро я их провожаю в Таллин, в Ригу или в Пярну. Они уже
привыкли ко мне, журят, как родного сына.
- Отличный способ, - сказал я.
Нема подвинул мне рюмку, но я не выпил. Противна мне была эта изнемо-
гающая от смеха компания.
- Есть еще один способ, - напористо продолжал парень. - Известно, что
в этот город часто приезжают девушки из Москвы и Ленинграда для того,
чтобы рассеяться после сердечных неудач. И вот здесь они встречают меня,
приветливого и галантного старожила. Ну, снова прогулки, беседы... Со-
вершенно случайно я даю им понять, что не ел уже шесть дней...
- Опять хороший способ, - сказал я.
- Что делать? - развел он руками. - Но все же такой образ жизни имеет
и теневые стороны, накладывает на человека свой отпечаток.
- Какой же, Витя? - угасающим шепотом спросила Татьяна.
- В лице появляется нечто лисье, - таинственно сообщил он.
Стол задрожал от хохота. Честно говоря, я тоже не выдержал. Парень
растерянно огляделся, потом бегло улыбнулся и снова приготовился что-то
рассказывать, но Нема и Потанин собрались уходить, и он тоже встал вмес-
те с ними.
- До завтра, друзья, - сказал он. - Как всегда, в баре?
Он пошел к выходу с Потаниным и Немой, худой, высокий, с коротким
ежиком волос, действительно с кожаной папкой под мышкой. Беспомощно вер-
тящаяся на тонкой шее голова, блуждающая улыбка - как-то не похож он был
на такого уж ловкача.
- Параноик какой-то? - спросил я Таню.
- Смешной тип, - сказал один из тех троих. - Уже прозвище получил.
Парень вдруг вернулся, подбежал к нам.
- Смотрите, - воскликнул он, показывая на людей, облепивших стойку, -
здорово, правда? Как они взвиваются, а? Завинчиваются! Еще бы каждому
пистолет на задницу, а? Техас! Ну, пока!
За столиком все снова скисли от смеха.
- Ну, так какое же прозвище? - спросил я.
- Кянукук, - сказал один из тех троих. - Поэстонски - "Петух на пне".
- Так ликер какой-то называется, - вспомнил я.
- Правильно. Он нам уже все уши прожужжал с этим ликером. Рекламирует
этот ликер, как будто мы сами не знаем.
- Да уж в этом-то вы, должно быть, разбираетесь, - сказал я, нехорошо
улыбаясь. - Небось уже по уши налились этим ликером?
- Валя... - сказала Таня.
- Подумать только, - сказал один из троицы, - приключений приехал ис-
