женных и оскорбленных.
- Знаешь, Валя, - тихо сказал он, как-то странно глядя на меня, - я
сегодня всю ночь читал журнал. Прочел твои рассказы.
- Ты моя первая читательница, - сказал я. - Будь же моей первой кри-
тикессой.
- Знаешь, здорово! Ты настоящий писатель! А ведь никто не знал, поду-
мать только!
Я вытащил пачку сигарет. Все они были переломаны, но все же я нашел
более или менее крупный обломок и закурил. Голова закружилась.
"Есть выход - повеситься, - подумал я. - Тихомирно покачиваться в ка-
кой-нибудь дубовой роще, так сказать, красиво вписаться в пейзаж".
Кянукук помолчал и добавил:
- Если бы мальчики знали, они не стали бы...
- Какие мальчики? - заорал я.
- Те, вчерашние, - пролепетал он.
Мальчики! Я прямо задохнулся от ненависти. Какое слово - "мальчики"
для этих штурмовиков, для этой "зондеркоманды", для невинных младенцев
весом по центнеру!
- Ты не знаешь, моя милая, - сказал я, - сколько в тебе от проститут-
ки. Я думал, что ты сестра милосердия, а ты самая обыкновенная сердо-
больная проститутка. Пошли завтракать.
- Если ты считаешь меня жалкой личностью, зачем же ты общаешься со
мной?
- Жалкая личность лучше, чем сильная личность, - ответил я, встал и
подтянул штаны.
Потом бодро прыгнул на кольца и сорвался с них. Невзирая на первую
неудачу, я подтянулся на брусьях и стал махать ногами.
- Пойдем, Валя, - сказал Кянукук, - а то сейчас уже придут сюда
эти... физкультурники.
Мы позавтракали в молочной столовой и распростились с Кянукуком до
вечера. Я поехал на базу. Там никого не было, все использовали день от-
гула и разбрелись кто куда. Я умылся, побрился, нашел кусочек пластыря и
заклеил ссадину на виске. Потом, вспомнив на секунду Кянукука, надел
свежую рубашку, галстук, выходной костюм, английские ботинки и вышел на
шоссе. Странной была моя прогулка по шоссе - я чувствовал бодрость,
странную бодрость побежденного накануне боксера. Пешком я прошел через
весь лес, вышел к пляжу и по телефону- автомату позвонил в гостиницу Та-
не.
- Таня, - сказал я, - я тебя снова люблю.
- Ну и что? - спросила она равнодушно, но именно так, как я и ожидал.
- Таня, - сказал я, - я хочу зайти к тебе.
Она помолчала, потом кашлянула.
- Можно зайти? - спросил я. - Поговорить нужно.
- Только ближе к вечеру, - сказала она. - Я сейчас еду на пляж. Куда
ты делся вчера?
- На какой пляж? - спросил я, разумеется сообразив, что ее будут соп-
ровождать те трое да еще разные там физики и Кянукук увяжется - в общем
целый шлейф.
- На Высу-ранд.
Я находиля на Хаапсала-ранде.
- Хорошо, в шесть вечера, - сказал я и повесил трубку.
Весь день я купался, лежал на солнце, лежал в лесу, рассматривал пе-
сок, травинки, муравьев, шишки; подобно японцам, я старался искать гар-
монию в природе и находил ее - мне было хорошо.
Ровно в шесть часов я вошел в вестибюль гостиницы и здесь столкнулся
с автором нашего сценария. Он уже успел познакомиться с замечательной
эстонкой и стоял сейчас с ней, положив руку ей на плечо, одетый на сей
раз весьма аккуратно, даже изысканно. Он, видимо, сообразил, что здесь
его стиль пижона навыворот не проходит: эстонки любят респектабельных
мужчин.
- Это ваши рассказы в журнале? - спросил он.
- Да, мои, - ответил я и немного заволновался.
- Старик, неплохо! Завтра поболтаем на съемке, идет?
- Так оно и будет, - сказал я.
В это время кто-то вошел в лифт, я крикнул "Подождите!", пожал автору
руку и побежал к лифту.
В лифте стоял один из троих. Это был лучший из них, красивый молодой
человек с прекрасной мускулистой шеей, с тонким лицом. Он посмотрел на
меня и спросил очень серьезно:
- Вам какой этаж?
- Шестой, - сказал я. - А вам?
- Тоже шестой, - ответил он.
- Совпадение, - пробормотал я.
Он нажал кнопку. Промелькнул первый этаж и второй. Я старался смот-
реть на него объективно, как на красивого молодого человека с тонким ли-
цом, отмечая с полной объективностью безукоризненность его костюма и
прелесть затылка, отражающегося в зеркале. Не он ли причинил мне вчера
ту боль, от которой я на секунду потерял сознание? "Ну хорошо, - думал
я, - ничего не изменится, ведь я дал себе зарок отказаться от кулачных
боев и забыть о том великолепном чувстве, которое зовется ненавистью,
биологической ненавистью, святой ненавистью, как бы оно ни называлось".
Проехали третий этаж. Еле заметно он склонил голову сначала влево,
потом вправо - осмотрел мое лицо с некоторым даже сочувствием.
...Я ударяю его в нос. Он стукается головой о стенку лифта, но тут же
отвечает мне замечательным апперкотом в живот. Между четвертым и пятым
мы опять обмениваемся ударами и до шестого уже деремся без остановки.
На шестом этаже я поворачиваюсь к нему спиной, чтобы открыть дверь,
он ударяет сзади ребром ладони мне по шее. Я открываю дверь и пропускаю
его вперед.
- Прошу вас.
Он храбро шагает вперед, и я ударяю его ногой в зад так, что он выле-
тает из лифта и смешно пробегает несколько шагов по коридору...
Мы спокойно доехали до шестого этажа и вместе вышли из лифта. Не об-
ращая на него внимания, я направился к Таниному номеру. Он пошел вслед,
четко стуча ботинками. Стучали мои ботинки, а чуть сзади стучали его. Мы
подошли к двери ее номера.
- Сюда, мразь поганая, ты не войдешь, - сказал я.
Он засмеялся.
- Надо было все-таки сбросить тебя вчера. Путаешься под ногами.
- Скажи-ка, мразь поганая, как тебя зовут?
Он улыбнулся:
- Меня зовут Потрошитель подонков. Понял?
- Скажи-ка, мразь поганая, папочка у тебя небось шишка на ровном мес-
те?
С этими словами я постучал в дверь, и он отошел.
- Войдите! - крикнула Таня из глубины номера.
- Сегодня сбросим, ладно? - сказал он, уходя. - Или еще что-нибудь
сделаем, а?
Я вошел в номер.
- Валька, что с тобой?! - закричала Таня и бросилась мне на шею.
Я стал ее целовать. Она забылась на несколько секунд, и я целовал ее
в губы, в глаза, и все мое вчерашнее унижение растворялось, растекалось;
она подставляла мне свое лицо, еще ничего не зная, но уже утешая меня,
ободряя, - она была настоящей женщиной.
- Что у тебя с лицом?
- Вчера напали хулиганы, - сказал я. - Какая-то портовая шпана.
- Ты был один?
- Да.
- А их?
- Восемь человек.
- Хорошо еще, что финкой не пырнули.
- Да, хорошо, - сказал я.
Она отошла и спросила издали, от окна:
- Ничего опасного?
- Нет, ничего. Просто сделали вот таким красавчиком.
Минуты проходили в молчании, а за окнами начинался закат. Минуты про-
ходили в молчании, а одна стена стала красной. Шли минуты, а из коридора
слышались шаги и смех американцев. Я сидел на тахте, она в кресле у ок-
на. Несколько раз звонил телефон, она снимала трубку и нехотя говорила
что-то, от чего-то отказывалась - видимо, от разных встреч. И потом сно-
ва молчала.
- Таня, - сказал я, - вышли мои рассказы, Таня.
Это была моя старая привычка: в прежнюю пору любую фразу я начинал с
ее имени и кончал им. Она смеялась над этим.
- Да, я читала, - тихо проговорила она. - Здорово.
- Таня, могла бы меня поздравить, Таня.
Она засмеялась.
- Поздравляю.
- Таня, не так, Таня. Иди сюда.
Она послушно встала и пересела на тахту, обняла меня. Я провел рукой
по ее груди. Мне было очень странно, как будто я был с другой девушкой,
и в то же время разные мелочи воскрешали наши привычки, напоминали о не-
долгом нашем счастливом супружестве. Мы оба молчали, и только один раз
она спросила:
- Это из-за рассказов ты ко мне пришел?
- Нет, - ответил я. - Из-за вчерашней драки.
- Почаще дерись, - шепнула она и стала целовать мое избитое лицо,
гладить меня по голове.
Уже настала ночь, когда мы вышли из гостиницы, пересекли площадь и,
взявшись за руки, вошли в темные улочки Старого города. Никто нам не ме-
шал, все словно сгинули куда-то.
Мне казалось, что я говорю ей: "Ты моя единственная любовь на всю
жизнь, и мне уже не отвертеться от тебя. Силы небесные соединили нас, и
силы земные, и силы морские, магниты всего мира и те, что спрятаны в
недрах Луны. Мир рассыпается, как мусорная куча, когда тебя нет. Мир
превращается в кристалл, когда ты со мной. Ты моя единственная любовь, и
я отвечаю за тебя, за твою беззащитную жизнь".
Мне казалось, что она отвечает мне: "Мне было тошно и страшно без те-
бя, ведь ты единственный, на ком кончается одиночество. Все наши ссоры -
это ерунда, а измен не было. Мы будем всегда вместе, и я рожу тебе де-
тей. Наша любовь будет проста, без всяких изломов и ухищрений. Пусть
другие хитрят, а наша любовь будет примером для всех".
Мы молча шагали по Старому городу под качающимися фонарями, мимо ред-
ких витрин, кошки перебегали нам дорогу, изредка проезжали такси, и так
мы оказались на улице Лабораториум.
Как сочинял царь Соломон?
"О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна!
глаза твои голубиные".
"О, ты прекрасен, возлюбленный мой, и любезен!
и ложе у нас - зелень".
"Кровли домов наших - кедры, потолки наши - кипарисы".
Когда Таня спрыгнула со стены мне на руки, я вспомнил об этом и пожа-
лел, что никто из нас уже не может так сочинить, что несколько раньше
это написано.
- Ну и вечерок мы провели, - устало сказала она и пошла вперед по
лунному булыжнику. Ей было трудно идти на острых каблучках.
- Таня, - сказал я, - давай заберем назад наши заявления, а, Таня?
- Да? - сказала она. - Восстановим счастливое семейство?
- Ну да. Они прожили вместе сто лет и умерли в один день. Подходит
тебе такая программа?
- Нет, - резко сказала она. - Что за глупости? Нельзя же быть таким
старомодным... Послушай, Валька, - она обернулась и поцеловала меня. -
Ты скоро будешь знаменитым писателем, я знаменитой актрисой. Ну, вот и
все, никакой идиллии у нас не получится.
- Как ты глупа! - вскричал я. - Глупа и пошла!
- Может быть.
Я взял ее под руку, и мы быстро пошли по асфальту. Она откидывала во-
лосы со лба.
- Ты меня не любишь? - спросил я.
- Не знаю. То, что было сегодня, я никогда не забуду, но завтра так
уже не будет, это я знаю.
- Так будет всегда!
- Нет, завтра уже начнется семейная жизнь. Хватит с меня, я намучи-
лась с тобой. Да, я люблю тебя.
- Все дело в том, - проговорил я с большим трудом, - что я не могу
тебя оставить одну, тебе будет плохо без меня.
- Пусть будет плохо, - она опять отбивала дробь своими каблучками, -
зато в этом фильме счастливый конец.
Опять я должен был смирять себя, опять должен был бороться со своей
глупой мужской гордыней, но я не выдержал опять.
- Тогда я завтра уеду, - сказал я. - Получу по почте гонорар и укачу
куда-нибудь ко всем чертям.
- Ну что ж, - она вздохнула и остановилась, прижалась ко мне. - Ты
только напиши мне. Может быть, встретимся когда-нибудь.
- Понятно, - я оттолкнул ее. - Вот, значит, как ты хочешь? Ведь так
ты и шлюхой можешь стать, Татьяна.
- А, брось! - она поправила волосы и пошла вперед.
На следующий день я получил гонорар. Впервые в жизни я держал в руках
такую огромную сумму - 637 рублей с копейками. Прямо с почты я заехал к
директору картины и взял расчет.
Вечером я укатил из этого города. Я был хмельным и усталым после су-
масшедшего пира, который закатил для технического состава группы. Прово-
жал меня один Кянукук. Мы с ним забросили на верхнюю полку чемодан и
рюкзак и вышли на перрон покурить. Я посмотрел на него очень вниматель-
но, и мне почему-то стало не по себе оттого, что я оставляю его здесь,
длинного, нескладного, инфантильного, шута горохового.
- Поехали со мной, Витька, - вдруг сказал я. - Двадцать минут оста-
лось - успеешь до спортзала добежать за имуществом. А я пока возьму би-
лет.
