кать из Свердловска! Потеха, правда?
- А вы зачем сюда приехали, козлики? - спросил я его. - Тоже небось
для своих козлиных приключений, а? По своим козлиным делишкам, верно
ведь?
- Ну-ну, ты! - сказал один из них и вскинул руку, с запястья которой
вниз, к локтю, сразу же упал браслет.
А тут еще перстень-печатка, и брелок на поясе под расстегнутым пиджа-
ком, и усики, и шевелящиеся под усами губы, и угрожающая усмешка.
- Валя, мне надо сказать тебе пару слов, - сказала Таня.
Я встал вместе с ней.
- Еще увидимся, наверное, - сказал я тем троим.
Они переглянулись.
- Это мы тебе обещаем.
Мы пошли к выходу. По всем зеркалам отражалось наше движение, мое с
Таней, тоненькой, высокогрудой, немного растрепанной. Волосы ей покраси-
ли для съемки в неестественно черный цвет. Таня кивала направо и налево,
потому что весь творческий состав нашей группы сейчас прохлаждался в
этом кафе. А я никому не кивал, потому что я - технический состав.
- Автор приехал, - сказала Таня, - вон сидит с Павликом.
Я сразу узнал его, как-то в Москве мне показывали его на улице. Кре-
пенький такой паренек, с виду не скажешь, что писатель.
Мы вышли на улицу. Резкий холодный ветер с моря был так прекрасен,
что я стал глотать его, раскрыв рот, подняв голову. Готический силуэт
города и верхушки деревьев поплыли вокруг нас.
- Ну чего ты набросился на этих ребят? Милые интеллигентные мальчики,
- сказала Таня.
- Живешь уже с кем-нибудь из них? - спросил я.
- Дурак, балда стоеросовая! - засмеялась она.
Мы прошли через площадь.
- Просто у нас подобралась очень веселая компания. Днем я работаю, ты
же знаешь, а вечерами сижу с ними, смеюсь. А вон идет Борис, - сказала
она. - Ты знаешь, он физик. Умопомрачительная умница. Тоже живет в нашей
гостинице.
Навстречу нам лениво шел, закинув голову, кто-то высокий. Белела в
темноте его рубашка, рассеченная галстуком.
- Можно с вами погулять? - спросил он медлительно не вызывающим воз-
ражений тоном.
Дальше мы пошли втроем. В какой-то церкви были открыты двери. Там пе-
ред алтарем темнело что-то массивное. Гроб, догадался я, когда мы уже
прошли.
- Вы физик, да? - спросил я Бориса.
- Вроде бы так, - ответил он лениво, не глядя на меня.
- Ну как там, сделали еще какую-нибудь бомбу? - спросил я опять через
голову Тани. - Нейтронную, позитронную, углеводородную?
Он глухо посмеялся в кулак.
- У нас другие дела. Более сложные, чем эта муть.
- Ты знаешь, Борис мне такие вещи интересные рассказывал, - сказала
Таня. - Черт знает, что делается в науке.
- Муть эта ваша наука, - сказал я.
- То есть? - заинтересованно спросил Борис.
- Муть с начала до конца. Вы, например, знаете, что такое Луна?
- Нет, не знаю.
- Пижоните. Знаете прекрасно и ужасно довольны тем, что знаете. А я
вот не знаю, ничего вы мне не доказали. Луна и Солнце - это одно и то
же, на мой взгляд, просто ночью из-за холода это светило светит иначе.
- Ну-ну, - сказал он. - Любопытно.
- Бросьте вы ваши "ну-ну". Тоже мне небожители.
- А вы психопат, - так же лениво сказал он, повернулся и пошел назад.
Мы пошли с Таней дальше, и больше никто уже к нам не цеплялся.
- Не знаю, зачем ты с этими ребятами связался, - проговорила Таня.
- Терпеть не могу таких, как они.
- Каких? Они такие же, как все. Чем ты от них отличаешься? Тоже лю-
бишь джаз и все такое...
- Я всю жизнь работаю! - почти закричал я.
Непонятно, почему все это меня так сильно задевало, еще вчера я бы
только хихикнул и смолчал, а сегодня вот ругаюсь, кричу.
- Я всю жизнь работаю, - повторил я, останавливаясь у какой-то витри-
ны. - Всю жизнь работаю, как ишак, и только тех люблю, кто работает, как
ишаки. Я ишаков люблю, чудаков, а не таких умников!
- Работаешь ты только для пижонства, - сказала она, поворачиваясь ли-
цом к витрине.
- Молодец! - засмеялся я. - Умница!
- А для чего же еще?
- Чтобы жить, понимаешь? Чтобы есть! Ням-ням мне надо делать, понима-
ешь?
- Мог бы спокойно работать в газете.
- Кабы мог, так и работал бы, - сказал я и тоже повернулся к витрине.
На витрине в левом углу красовался Рубинштейн, вырезанный из фанеры.
Отличный такой Рубинштейн, с гривой волос, с дирижерской палочкой. А в
правом углу - лупоглазый школьник, похожий на Микки-Мауса, с карандашами
и тетрадками в руках. Это был магазин культтоваров и канцпринадлежнос-
тей.
- Ну чего тебе от физика-то нужно было? - спросила Таня.
- Ничего, просто чтобы он отшился.
На самом деле я ругал себя за ссору с физиком. Я тоже оказался пижо-
ном, проявляя свой дурацкий снобизм, прямо выворачивался весь, куражил-
ся, вроде Барабанчикова. Но мне действительно хотелось, чтобы он ушел.
Хороший ты или плохой - уходи, физик!
Мы замолчали и долго молча разглядывали витрину, она - Рубинштейна, а
я мальчика. Вдруг она прикоснулась к моей груди. Я посмотрел: оказывает-
ся, рубашка у меня была грязная.
- Что это? - прошептала она. - Улица Лабораториум, да?
- Глупости какие, - громко сказал я. - С чего ты взяла?
- Ты так же пачкался тогда, когда лазал в башню.
- Нет, это в другом месте, - я застегнул пиджак. - Что ты мне хотела
сказать?
- Ах да! - Она поправила волосы, глядя в витрину. - Ты подал на раз-
вод?
- Да. А ты?
- Я тоже.
- Прекрасно, - я шутовски пожал ей руку. - Встречный иск. А что ты
написала?
- Ну что? - она пожала плечами. - Как обычно: не сошлись характерами.
А ты?
- А я написал, что меня не устраивает твой идейный уровень, что ты не
читаешь газет, не конспектируешь и так далее.
- Ты думаешь, это сработает? - засмеялась она.
- Наверняка, - ответил я, и она опять засмеялась.
- Скажи, - сказала она, а зачем ты поехал в эту экспедицию?
- Во-первых, я понятия не имел, что попаду в вашу группу. Мне просто
надо было уехать из Москвы, а вовторых, почему бы мне не быть здесь?
- Понятно, - вздохнула она. - Проводишь до гостиницы?
- Вон физик возвращается. Он проводит.
Я долго смотрел, как удалялись физик и Таня, в конце улицы под фона-
рем он взял ее под руку. Потом я повернулся к Рубинштейну.
Сыграй что-нибудь, Рубинштейн. Сыграй, а? Когда же кончится эта ночь?
3. Мне надо было возвращаться на базу, надо было искать такси, еще
выкладывать не меньше чем рубль сорок: автобусы уже не ходили. База наша
размещалась за городом, в сосновом лесу, в здании мотоклуба. Там жили
все мы, технический состав, а творческий состав, естественно, занимал
номера в "Бристоле". Киноэкспедиция - это не Ноев ковчег.
Из-за темной громады городского театра вынырнул и остановился зеленый
огонек. Я побежал через улицу. На бегу видел, что с разных сторон к так-
си устремились еще двое. Я первый добежал. Открывая дверцу, я вспомнил
наши с Таней поездки в такси. Как пропускал ее вперед, и она весело шле-
палась на сиденье, а потом рядом с ней весело шлепался я, как мы тороп-
ливо обнимались и ехали, прижавшись друг к другу плечами, ехали с блуж-
дающими улыбками на лицах и с глазами, полными нетерпеливого ожидания,
как будто там, в конце маршрута, нас ждал какой-то удивительный, счаст-
ливый сюрприз.
- Куда поедем? - спросил шофер и включил счетчик.
- За город, к мотоклубу.
- Ясное дело, - буркнул он и тронулся.
Он что-то тихо насвистывал. Лицо у него было худое, с усиками. Он был
похож на третьего штурмана с речного парохода, а не на шофера.
Мы ехали через весь город. Взобрались вверх по горбатым улочкам сред-
невекового центра, потом спустились на широкую дорогу, по обеим сторонам
которой стояли двухэтажные дома. Промчался какой-то шальной ярко осве-
щенный автобус без пассажиров, потом нас обогнал милицейский патруль на
мотоцикле. Шофер сразу выключил фары.
"Сейчас буду думать о своей жизни", - решил я. Когда так решаешь, ни-
чего не получается. Начинаешь думать по порядку, и все смешивается, ле-
зет в голову всякая ерунда, только и знаешь, что глазеть по сторонам.
"Буду глазеть по сторонам", - решил я и тогда начал думать.
Я вспомнил, как мы познакомились с Таней. В ту пору я, недоучка, вер-
нулся из Средней Азии и был полон веры в себя, в успех своих литератур-
ных опытов, в успех у девушек, в полный успех во всем. Уверенность эта
возникла у меня вследствие моих бесконечных путешествий и самых разных
работ, которые я успел перепробовать в свои двадцать пять.
Я давно уже был предоставлен самому себе. Отец, уставший от жизни, от
крупных постов, на которых он сидел до сорок девятого, занимался только
своим садиком в Коломне, где он купил полдома после выхода на пенсию.
Брат мой, Константин, плавал на подводной лодке в северных морях. Встре-
чались мы с ним редко и случайно: ведь я так же, как и он, бесконечно
находился в своих автономных рейсах.
Иногда я зарабатывал много денег, иногда - курам на смех. Иногда выс-
тавлял на целую бригаду, а иногда сам смотрел, кто бы угостил обедом.
Такая была жизнь холостая, веселая и мускульная, без особых претензий. Я
все собирался завести сберкнижку, чтобы продолжить прерванное свое выс-
шее образование, и эти благие порывы тревожили меня до тех пор, пока я
не обнаружил в себе склонности к писательству.
То есть я и раньше писал стихи, как каждый второй интеллигентный
мальчик, но это прошло с возрастом.
Первый рассказ, написанный то ли во время отгула, то ли во время ко-
мандировки, то ли в дождь, то ли в ведро, от скуки или с похмелья, а мо-
жет быть, из-за влюбленности в кондукторшу Надю, этот рассказ вверг меня
в неистовство. Спокойный мир суточных- командировочных, рычагов и зап-
частей, нарядов и премиальных, этот мир всколыхнулся, тарифная сетка
стала расползаться. Меня вдруг охватило немыслимое восторженное состоя-
ние, романтика: виделись мне алые паруса, и потянуло к морю, к приливу,
ночное небо рождало тревогу, книги на прилавках вызывали решительные
чувства: я лучше могу, я все могу!
На целине во время уборочной я лежал ночью в скирде и вдруг запел
нечто дикое: мне показалось, что и музыку я могу сочинять, могу стать
композитором, если захочу, потому что я вдруг почувствовал себя на скир-
де и холодное тело подлодки моего брата, скользящее подо льдом.
Внешне я не подавал виду, а, наоборот, все больше грубел, даже начал
хамить, чтобы скрыть свои восторги. И грубость эта давала себя знать, я
надувался спесью, думал о своем совершенстве, о высшей участи, уготован-
ной мне, и не в последнюю очередь о своих мускулах, о своем "умении
жить", а также о том, что этот маленький отрезок всемирного времени от-
веден мне и я могу вести себя в нем, как мне самому хочется, а потом -
трын-трава!
Только бумаге втихомолку я отдавал свои восторги, свою выспренность,
но даже от нее что-то таил, что-то слишком уж стыдное, может быть, имен-
но то, что и толкало меня писать.
И вот я встретился с Таней в этом городе, куда приехал отдыхать эда-
ким вечно ухмыляющимся пареньком, бывалым, знающим себе цену. Я думал
только о себе в эту пору, меня не занимали окружающие, все мне было ни-
почем, горести детских лет забылись, я спокойно и весело думал о том,
что все мы просто сдохнем когда- нибудь и превратимся в пыль, и я еще
собирался писать, кретин!
В первый же вечер с грохотом свалились к ногам мои дурацкие латы. Вся
система обороны, которой я гордился, катастрофически разрушалась. Я буд-
то заново стал шестнадцатилетним плохо одетым пацаном, мне казалось, что
все на меня смотрят, что у каждого припасено ехидное словечко на мой
счет. С болью я ощутил удивительную связь со всеми людьми на земле, и в
этом была виновата Таня. Я помню, как она спросила меня в один из наших
первых вечеров: честолюбив ли я? Что я должен был ответить: да или нет?
Я ответил: нет! Уверены ли вы в себе? Нет! Чего вы хотите добиться в
