таточно дрался кулаками, и ногами, и головой, головой снизу вверх с раз-
ными подонками; меня лупили кулаками, ногами, а однажды и кастетом, но
лупили также и улыбками, и рукопожатиями, и тихими голосами по телефону,
а я не умею драться улыбкой, рукопожатием, тихим голосом, да и не нужно
мне этого, потому что драка пойдет уже не только за себя. Научиться
драться только за себя - это нехи
Съемки продолжались еще три часа, и тут уж неистовствовал Павлик. Се-
годня он поставил личный рекорд на одном эпизоде - девять дублей. Все
очень устали, а предстояли еще ночные съемки в крепости, и поэтому, ког-
да солнце быстро пошло на спад и стало красным шаром и волны окрасились
в красный цвет, все потянулись в столовую молчаливо, с трудом вытаскивая
из песка ноги, думая только о том, что завтра обещан отгул.
В столовой возле буфета стояли те трое и Кянукук. Они пили "карбо-
нель" - видно, денежки водились у тех троих. Я прошел с подносом через
весь зал и поставил его на Танин стол.
- Можно к вам? - спросил я Таню, Андрея и Кольчугина.
Я нарочно сел к ним, чтобы тем троим неповадно было лезть к Тане. Но
все-таки они подошли, в руках у одного была бутылка "карбонеля". Подошли
и сразу стали сыпать какими-то шуточками, какими-то изощренными двусмыс-
ленностями, понятными только им одним. За их спинами подпрыгивал Кянукук
со стаканом в руках.
- Здравствуйте, мальчики, - устало сказала Таня, ковыряясь вилкой в
рубленом шницеле.
- Вам, друзья, по-моему, в самый раз будет сделать по глотку доброго
старого коньяка, - сказал один из троих.
- Хороша карболка! - щелкнул языком Кянукук.
Они захохотали.
- А знаешь, Таня, он не лишен, - сказал другой.
Третий сходил за стаканами, и всем нам налито было "карбонеля". Я си-
дел к ним спиной, ел макароны, и меня все время не оставляло чувство,
что на мою голову может сейчас обрушиться эта бутылка с заграничной эти-
кеткой. Когда передо мной оказался стакан, подвинутый рукой с перстнем,
я встал, забрал то, что не доел - компот и все такое, и пересел за дру-
гой столик.
- Ты что, Валя? - испуганно сказала Татьяна.
- Просто не хочу пить, - сказал я. - Освобождаю место.
Те трое с долгими улыбками посмотрели на меня. Усатый взял мой стакан
и вылил из него коньяк на пол, рубль сорок коту под хвост. Я похлопал в
ладоши. Он весь побагровел. Двух других смутил поступок усатого, они бы-
ли поумнее его. Но тем не менее они все подсели к Таниному столу, и за
их широкими спинами я уже больше ничего не видел.
6. Казалось бы, производство, график, план - тут не до шуточек и не
до сантиментов. Это верно, как верно и то, что сто человек - это сто ра-
зобщенных характеров. Бывает так: работа идет по графику, все что-то де-
лают, отснятый материал увеличивается, но властвует над всеми какое-то
мелочное раздражение, кто-то на кого-то льет грязь, кто-то замкнулся и
ушел в себя, кто-то сцепился с кем-то по пустякам, и тогда это уже не
работа и материал, это брак.
Чувство разобщенности отвратительно, и вот наступают дни, когда про-
исходит обвинение, и тогда делается фильм, лучшие места фильма.
Такое бывает не только с коллективом, но даже с отдельно взятым чело-
веком. Сколько раз я, бывало, и сам испытывал это. Слоняешься по комна-
те, курева не можешь найти, перо мажет, бумага - дрянь, звонят друзья,
сообщают разные гадости, за столом не сидится, тянет на кровать, тянет в
ресторан, тянет на улицу, и так противно, свет тебе не мил. Но вот при-
ходит в твою комнату любимая или голову твою посещает замечательная
идея. Самолюбие, обиды, тревога, изжога, уныние - все исчезает. Вдохно-
вение объединяет личность.
Вот и мы в этот день - все, начиная от Павлика и кончая мной, - были
охвачены, объединены, слиты в один комок неизвестно откуда взявшимся
вдохновением. На ночную съемку приехал даже директор картины Найман. Он,
царь и бог подъемных, суточных, квартирных, распределитель кредитов и
хранитель печати, считающий творческих работников бездельниками и прожи-
гателями жизни, сейчас сидел на складном стульчике и читал сценарий.
Этот эпизод назывался условно "ночной проход по крепости". Пускали
дым, поливали булыжник водой. В глубине средневековой улочки появлялись
фигуры Тани и Андрея. Потом переползали на другое место, перетаскивали
туда все хозяйство, пускали дым, поливали булыжник, снимали с другой
точки. За веревками оцепления толпились горожане.
Часы на башне горисполкома пробили одиннадцать, и горожане разошлись.
У нас объявили перерыв на полчаса. Принесли горячий кофе в огромных чай-
никах. Я получил свой стакан и медленно побрел, отхлебывая на ходу, в
какой-то мрачный закоулок, над которым висели ветви могучих лип. Поче-
му-то казалось, что Таня сейчас побежит за мной так, как бегала в этом
фильме. Но она не побежала.
- Тот, кто черный кофе пьет, никогда не устает, - прямо над моим ухом
сказал Кянукук.
Я даже вздрогнул от неожиданности.
- Откуда ты взялся?
- Мне тоже кофе дали, - с гордостью сказал он, показывая стакан. -
Вроде бы как своему человеку.
- А зарплату тебе еще не выписали? - поинтересовался я.
Он захохотал и стал что-то говорить, но я его не слушал. Мы шли по
узкой каменной улице, похожей на улицу Лабораториум, но здесь все же
кое-где светились окна. Вдруг он притронулся к моему плечу и сказал за-
душевно:
- Одиночество, а, Валентин? По-моему, ты так же одинок, как и я.
- А, иди ты! - Я дернул плечом. - Вовсе я не одинок, просто я сейчас
один. Ты понимаешь?
- Не объясняй, не объясняй, - закивал он.
- Я и не собираюсь объяснять.
Вдруг эта улочка открылась прямо в ночное небо, в ночной залив с ред-
кими огоньками судов, а под ногами у нас оказался город, словно выплыва-
ющий со дна: мы вышли на площадку бастиона. Сели на камни спиной к горо-
ду. До нас донеслась музыка со съемочной площадки, играл рояль. Я прис-
лушался - очень хорошо играл рояль.
- Люблю Оскара Питерсона, - задумчиво сказал Кянукук.
- Ого! - Я был удивлен. - Ты, я гляжу, эрудированный малый.
- Стараюсь, - скромно сказал он. - Трудно, конечно, в моем положении,
но я стараюсь, слежу...
- А журнал уже прочел? - спросил я и почему-то заволновался. Поче-
му-то мне захотелось, чтобы ему понравились мои рассказы.
- Нет еще, не успел. Прошлый номер прочел от корки до корки. Там была
повесть автора вашего сценария.
- Да, я читал. Ну, и как тебе?
- Понравилось, но...
Он стал говорить о повести нашего автора и говорил какие-то удиви-
тельно точные вещи, просто странно было его слушать.
- Загадка ты для меня, Витя, - я впервые назвал его по имени. - Объ-
ясни, пожалуйста, зачем ты подался сюда?
- Порвал связи с бытом! - захихикал он. - Мне трудно было...
И тут я увидел тех троих. Они стояли в метре друг от друга, закрывая
просвет улицы. Руки засунуты в карманы джинсов, ноги расставлены, от них
падали длинные тени, теряющиеся во мраке улицы. Молча они смотрели на
нас. Кажется, они немного играли в гангстеров, но я сразу понял, что это
не просто игра.
- А, ребята! - махнул им рукой Кянукук и сказал мне: - Очень остроум-
ные парни, москвичи...
- Подожди, - оборвал я его, - действительно, они остроумные парни, -
и встал. - Что вам нужно? - спросил я их.
- Иди-ка сюда, - тихо сказал один из них.
В таких случаях можно и убежать, ничего стыдного в этом нет, но бе-
жать было некуда - внизу отвесная скала. Я подошел к ним.
- Ну?
Они стояли все так же, не вынимая рук.
- Если попросишь у нас прощения, получишь только по одному удару от
каждого, - сказал один.
- Вы фарцовщики, что ли? - спросил я, содрогаясь.
- Поправка, - сказал другой. - Получишь по два удара, если попросишь
прощения.
Я ударил его изо всех сил по челюсти, и он отлетел.
- Валя, зачем? - отчаянно вскрикнул Кянукук.
Вдруг страшная боль подкосила мне ноги: это один из них ударил носком
ботинка по голени, прямо в кость. Второй ударил в лицо, и я полетел го-
ловой на стену. Первый упал на меня и стал молотить кулаками по груди и
по лицу. Я с трудом сбросил его с себя и вскочил на ноги, но тут же сбо-
ку в ухо ударил второй, и все закрутилось, завертелось, запрыгало.
Что-то я еще пытался делать, бил руками, ногами и головой снизу вверх, а
в мозгу у меня спереди, сзади, сбоку вспыхивали атомные взрывы и трещала
грудь, я упал на колени, когда чьи-то пальцы сжали мне горло. Мне каза-
лось, что глаза у меня лопнут, и тут я увидел Кянукука, который прыгал
неподалеку, что-то умоляюще кричал и сжимал руки на груди. Потом кто-то
сел на меня, и удары по темени прекратились.
- Можно было бы и вниз сбросить этого подонка, - донесся до меня за-
пыхавшийся голос.
- Дорогой мой, надо чтить уголовный кодекс, - со смехом произнес дру-
гой.
- Ну, пошли, - сказал третий.
На секунду я потерял сознание от боли в таком месте, о котором не
принято говорить. Когда сознание вернулось, я увидел, что они удаляются
медленно, в метре друг от друга, подняв плечи, и грубая вязка их свите-
ров отчетливо обозначена светом луны.
Я сел и прислонился спиной к стене дома. Голова через секунду начала
гудеть, как сорок сороков, вернее, как один огромный колокол. Вытащил
носовой платок и утер кровь с лица, высморкался. Рядом лежала затоптан-
ная, с переломленным козырьком моя кепка- фаэрмэнка. Я взял ее, сбил
пыль, потер рукавом и надвинул на голову. Напротив на каменной тумбе си-
дел Кянукук. Он, вытянув шею, смотрел на меня и будто глотал что-то, ка-
дык ходил по его горлу, словно поршень.
- Послушай, ты, жалкая личность, у тебя найдется где переночевать? -
еле ворочая языком, спросил я.
Он закивал, стал глотать еще чаще, потом встал и протянул мне руку.
Мы пошли с ним, он вел меня, как водят раненых на войне, но я, кажется,
ступал твердо и только не понимал, где мы идем, куда мы идем, что меня
сюда занесло, и что такое земной шар, и что такое человечество, и что
такое мое тело, моя душа, и его душа, и души всех людей, нарушились все
связи, я стал каким-то светлячком, хаотически носящимся в море темного
планктона.
7. Перед глазами у меня дрожал на стене солнечный квадрат, расчерчен-
ный в косую клеточку. Под ним - баскетбольный щит с оборванной сеткой.
Выше - лозунг на эстонском и русском языках: "Слава советским спортсме-
нам!" Справа и ближе висели гимнастические кольца. Еще ближе и слева
виднелись параллельные брусья. Виски ломило от холода. Я согнул одну но-
гу, потом другую, поднял руки и пощупал лицо. Оно было обложено мокрыми
и холодными полотенцами. Я сорвал их и сел. Оказалось, я сижу на гимнас-
тических матах. Наконец дошло, что ночевал я в спортзале. Недосягаемый и
чистый, как больница, потолок был в вышине, дымный солнечный свет прони-
кал сквозь большие окна, взятые в металлическую сетку. Рядом лежал Кяну-
кук и смотрел на меня.
- Привет орлам-физкультурникам! - сказал я. - Как мы сюда попали?
- А я здесь живу, старик, - ответил Кянукук. - Вернее, ночую. Сторо-
жиха мне сочувствует.
- Знаешь, ты так на сочувствии карьеру можешь сделать. Тебе не кажет-
ся?
- Старик, - захохотал он. - Земля еще не успеет совершить оборот вок-
руг солнца, как я стану корреспондентом радио. Радиокитом, так сказать.
- У тебя есть зеркало? - спросил я.
Он пошарил под матами и протянул мне круглое зеркальце.
Странно, лицо не очень испугало меня. Верхняя губа была, правда, рас-
сечена и запеклась, нос несколько распух, под глазами были небольшие
кровоподтеки, но в общем те трое добрых молодцев разочаровались бы, уви-
дев сейчас мое лицо, недоработали они вчера. Впрочем, должно быть, эти
примочки, заботливые руки Кянукука сделали свое дело.
- Ты моя Мария, - сказал я ему. - Ты сестра милосердия, подруга уни-
