остановилось рядом в белом свете прожекторов "Мальчика". Это чувствовали
все. И Ермаков, напряженно вглядывающийся в черную завесу на юге, и
задумавшийся Юрковский, скрестивший руки на груди. И Быков, и бедняга
Дауге, ищущий плечо Богдана в рассеянном недоумении, почему это ему никак
не удается опереться на друга-радиста.
- Так... Ракетодром "Урановая Голконда номер один" готов к приему
первых планетолетов, - сказал высоким, звенящим голосом Ермаков. -
Семнадцать сорок пять, шестнадцатого сентября, 19.. года...
Все молчали. Ермаков поднял руку и торжественно, громко и ясно
провозгласил:
- Мы, экипаж советского планетолета "Хиус", именем Союза Советских
Коммунистических Республик объявляем Урановую Голконду со всеми ее
сокровищами собственностью человечества!
Быков подошел к маяку и прикрепил к шестигранному шесту маяка
широкое полотнище. Ветер подхватил и развернул алое, казавшееся в
багровых сумерках почти черным, знамя с золотой звездой и великой
старинной эмблемой - серпом и молотом, - знамя Родины.
- Ура! - крикнул Юрковский, а Дауге захлопал в ладоши.
На этом торжественная церемония окончилась.
Вернувшись в транспортер, Ермаков сразу же присел к приемнику, а
Юрковский снял шлем, потянулся и, отчаянно зевнув, повалился на свою
постель.
- Итак, Иоганыч, чем станешь угощать? - осведомился он.
И тут Быков вспомнил: сегодня день рождения Иоганыча. Еще когда
устанавливали первый маяк, Дауге говорил об этом и торжественно приглашал
"отпраздновать сию знаменательную дату посредством посильного поглощения
пития и закусок с произнесением соответствующих речей". Приглашал в
стихах:
На вечер, данный в честь мою,
Я вас прошу явиться.
Прошу вас также не забыть
Одеться и умыться.
Быков весело улыбнулся и спросил:
- А где же обещанные яства?
Дауге засуетился, принялся копаться в своем мешке - извлек
старательно обернутую в бумагу бутылку, две коробки роль-мопса и толстый
ломоть копченого латышского сала. Все эти прелести не входили в обычный
рацион межпланетников. Дауге ухитрился протащить их сюда контрабандой.
Быков расстелил салфетку, вынул из буфетного шкафчика стаканчики, вилки,
хлеб в полиэтиленовой упаковке. Юрковский крякнул, произнес значительно:
"Однако!" - и придвинулся поближе к импровизированному пиршественному
столу. Внутренность бронированной машины сразу приобрела праздничный вид.
Стало хорошо и необычно. Дауге развернул бутылку, поставил ее в центре
салфетки и с вожделением потер руки. Юрковский причесался. Быков подумал
и повязал галстук поверх спецкостюма, чем поверг именинника в радостное
изумление.
Пока длились эти многообещающие приготовления. Ермаков, не снимая
шлема, сидел у рации. Кончив какие-то расчеты, он принялся вызывать
"Хиус". Но эфир молчал. В репродукторе хрипело, выло, каркало. Михаил
Антонович не откликался. Ермаков выключил аппаратуру, устало стащил
колпак и аккуратно повесил его на стену. Быков с удивлением заметил, как
потемнело и посуровело лицо командира. Ермаков был чем-то очень сильно
обеспокоен. Обеспокоен сейчас, когда пройден такой тяжелый и многотрудный
путь, когда осталось только отдать Крутикову приказ и ждать прибытия
"Хиуса" на новый ракетодром? Странно... Алексей Петрович ухватился за
нижнюю губу.
- Товарищи, предлагаю всем отдыхать и... - Ермаков замолчал, с
удивлением рассматривая веселых друзей; брови его поднялись. - Что это вы
затеяли?
- На вечер, данный в честь мою... - упавшим голосом начал Дауге.
Выражение лица командира поразило его. - Анатолий Борисович! Ведь сегодня
праздник... в известном смысле - завершение...
- Он - новорожденный, Анатолий Борисович! - весело сказал Юрковский,
трудясь над бутылкой. - Выпьем по глотку коньяку, поболтаем.
Ермаков посмотрел на него, на смущенного Иоганыча, на бравого Быкова
(тот торопливо прикрыл ладонью глупый галстук). Глаза его потеплели.
- Давайте, - сказал он и сложил карту, расстеленную на столике около
рации.
Все чинно расселись вокруг салфетки.
- Будет тост? - осведомился Ермаков, принимая из рук Юрковского
желтый стаканчик.
- Обязательно, - ответил тот и торжественно произнес: - Сегодня мы
празднуем двойное событие! Сегодня родился большой Г. И. Дауге и
маленький ракетодром "Урановая Голконда". У обоих большое будущее, оба
дороги нашему сердцу. Живите, растите и размножайтесь! Ура-ура-ура!
За стеной посвистывал раскаленный ветер, темный песок намело вокруг
"Мальчика". Чужая черная ночь обступила со всех сторон маленький уютный
уголок жизни и света.
- Хороший роль-мопс, - сказал Юрковский, сосредоточенно наматывая на
вилку аппетитную рыбью тушку. - Очень люблю роль-мопс...
Иоганыч покачал головой и, обратившись к Ермакову, сказал:
- Между прочим, с роль-мопсом у меня произошла любопытнейшая
история. Вернее, не с роль-мопсом, а... Представьте Гоби, пустыня,
несколько палаток - геологическая экспедиция. На триста километров ни
одного жилья, дичь, прелесть. И была у нас, молодых практикантов,
бутылочка коньяку и заветная баночка роль-мопса. Ждали мы какого-либо
высокоторжественного события, чтобы, значит... - Дауге выразительно
щелкнул пальцами. - Ну-с, дождались. Вот как теперь, день рождения
одной... одного товарища. Собрались мы у нашей палатки, все практиканты,
шесть человек. Откупорили коньяк, нарезали хлеб, помыли руки. Положили
все это на футляр для теодолита, и, как сейчас помню, я принялся под
жадными взорами ребят вскрывать вожделенный роль-мопс. Понимаете, все
баранина, ветчина... Остренького хотелось - сил нет! И вот, едва я
вскрыл...
Дауге сделал паузу. Быков нетерпеливо покашлял и сказал:
- Вскрыл - и что?
- Понимаете, я даже не помню, как это случилось. Я случайно взглянул
поверх голов товарищей - они все, конечно, наклонились к банке - и вижу:
по склону соседнего бархана ползет, извиваясь, преогромный сизый
червяк... Настоящий удав, боа-констриктор... Весь в этаких кольцах...
- Врешь! - убежденно сказал Юрковский.
- Погодите, Владимир Сергеевич! - сердито остановил его Быков. -
Дайте рассказать.
- Не вру, Володя. Это был олгой-хорхой.
- Олгой... кто? - спросил Быков.
- Олгой-хорхой, - повторил Дауге. - Кажется, единственное сухопутное
животное на Земле, вооруженное электричеством.
Юрковский сдвинул брови, вспоминая.
- Олгой-хорхой... Кажется, впервые описан в одном из тобийских
рассказов Ивана Ефремова полвека назад. Так?
- Так, - согласился Дауге. - Потом выяснилось, что за эти полвека мы
были не то третьей, не то четвертой экспедицией, которая видела его.
- И что же случилось? - не утерпел Быков.
Дауге вздохнул:
- Ничего особенного, конечно. Я заорал и вскочил на ноги. Роль-мопс
вывалился в песок. Мы побежали в палатку за ружьями, а когда вернулись...
- Он развел руками. - Никаких шансов. Электрический червяк скрылся.
- Досталось тебе, наверное, от ребят, - сказал Юрковский и снова
потянулся к роль-мопсу.
- Ну нет! До самого конца экспедиции только и было разговоров, что
об олгой-хорхое.
- Я вот ничего подобного не видел в пустыней - заметил Быков.
Дауге объяснил, что олгой-хорхой водится, вероятно, только в самых
жарких и пустынных областях монгольской Гоби.
Быков, чувствуя себя почему-то не в своей тарелке, принялся
расспрашивать Ермакова о плане дальнейшего покорения Венеры. Ему хотелось
заставить командира разговориться. Но тот отвечал сдержанно и скучновато.
Готовился к вылету "Хиус-3", он перебросит на Голконду большую группу
специалистов. Начнется оборудование промышленного комбината по
переработке ядерного горючего. Одновременно, конечно, будет происходить
расширенное исследование поверхности планеты.
- Да что там говорить, - легкомысленно помахивая рукой, вставил
Юрковский, - с Венерой покончено. Дорога проложена, семафор открыт, как
говорили наши предки в те времена, когда еще были семафоры. И новые
дороги пройдут не здесь.
- Межзвездная астронавтика, конечно? - сказал Ермаков, улыбаясь
одними губами.
- Именно! Перелет Земля - 61 Лебедя. Это - новая дорога!
- Это сколько же времени туда лететь? - с сомнением спросил Быков.
- Десять лет туда и десять обратно. Двадцать лет полета с нашими
скоростями.
- Двадцать лет! - ахнул Быков. - Это ж в команду надо набирать
юнцов, чтобы экипаж в дороге не вымер естественной смертью...
- Э, брат! - засмеялся именинник. - А что ты скажешь о перелете
Москва - Большое Магелланово Облако? Расстояние - сорок тысяч световых
лет, то бишь четыреста миллионов миллиардов километров. Со скоростью
света лететь сорок тысяч лет, и это, заметь, ближайшая к нам звездная
система типа Галактики. Ну, как?
- Кошмар! Абсолютно нереально...
- А кто его знает! - Дауге хитро посматривал на потрясенного
водителя. - Наука, как известно, умеет много гитик. А по сравнению с
десятком тысяч лет двадцать кажутся мгновением!
- Все равно, и двадцать - много, - проворчал Быков.
- Совсем не много, говорю я тебе, - сказал Иоганыч. - Утром заснул
на Земле, в полдень проснулся где-нибудь около 61 Лебедя. Как в
трансконтинентальном самолете или чуть помедленнее. Поглядел, пощупал,
набрал диковинок и - назад.
- Ну, еще бы! Надо только уметь спать по десять лет сряду. Как раз
по тебе, Иоганыч, перелет, - не удержался водитель.
Юрковский засмеялся.
- А про анабиоз слыхал? - наслаждался Дауге, нисколько не сердясь. -
Анабиоз - это такое состояние организма, что-то среднее между жизнью и
смертью, вроде обморока...
- Ну-ну... популяризатор, не загибай, - заметил Юрковский.
- Нет, я очень приближенно... В том смысле, что ощущения человека в
анабиотическом сне такие же, как при обмороке...
- То есть вообще никаких ощущений.
- Ага... Так вот. При анабиозе все жизненные процессы протекают
замедленно. Человек, так сказать, жив, но не живет: не стареет, не
болеет, не растет...
- Ну, дальше, - поторопил заинтересовавшийся Быков.
- Вот и все. Поднимаешь звездолет над Землей, включаешь
автоматическое управление, погружаешься в анабиотический сон и
прекращаешь таким образом течене времени. Через десять лет тебя будит
специальное устройство. Протираешь глаза, моешься, делаешь свое дело -
исследуешь, собираешь материал - и обратно тем же манером!
- Здорово! - восхитился водитель. - Но это же фантастика все-таки!..
- Это уже не фантастика, - заметил Ермаков. - Но этот путь пока
малоприемлем: у нас нет никакого опыта межзвездных полетов, риск слишком
велик. Международный Конгресс никогда не даст согласие на подобную
авантюру. Впрочем, есть еще одна дорога...
- Теория относительности... - торжественно начал Юрковский.
Дауге застонал.
- Помогите! СОС! Сейчас начнется - лоренцево сокращение временных
интервалов... Тензор кривизны Римана-Кристофеля!.. СОС!
- При чем здесь тензор кривизны? - возмутился Юрковский. - А
лоренцево сокращение...
- Во-во! Начинается... Не надо, Володя, голубчик!
- Ну и черт с тобой! Оставайся в серости да в невинности... -
Юрковский был явно задет.
- Нет, милый, ты не обижайся...
- На богом обиженного грех обижаться.
- Я имел в виду не теорию относительности, - вмешался Ермаков. - Я
говорю об идее покойного Ллойда...
