увидел разноцветные круги. Гул усилился, стал тише и наконец затих.
Наступила тишина. Быков осторожно приподнял веки и повернулся к Дауге.
- Боли больше не будет, - ясным, веселым голосом сказал Дауге. -
Старт дан.
Юрковский вдруг яростно хлопнул себя по лбу.
- Что с тобой? - встревоженно спросил Дауге.
- Дьявольщина!.. Я забыл электробритву в гостинице и, кажется, не
выключил ее!
Быков с некоторым трудом принял сидячее положение, крепко потер
ладонями виски и облегченно вздохнул.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ ПРОСТРАНСТВО И ЛЮДИ
КРАЮХИН
К вечеру погода испортилась. Со стороны океана потянуло ледяным
холодом, над тундрой тяжело заворочались плотные волны серого тумана.
Небо заволокли низкие тучи. Стало сумрачно, почти темно.
В кабинете начальника Главной радиостанции Седьмого полигона было
тепло и светло. У стола в низком кресле, уткнув в грудь подбородок,
дремал Краюхин. Его ноги в испачканных подсохшей глиной ботинках были
неловко вытянуты, большие узловатые руки тяжело лежали на подлокотниках
кресла. Над дверью звонко щелкали часы, отсчитывая минуты, и каждый
щелчок вызывал судорожное подергивание покатых плеч сидевшего. Нетронутый
чай в стакане с никелированным подстаканником остывал на тумбочке
видеофона. В полуоткрытую дверь заглянул дежурный, постоял в
нерешительности, затем подошел на цыпочках и положил перед ним пачку
радиограмм.
- Что нового? - сипло проговорил Краюхин.
Дежурный вздрогнул:
- Э-э... ничего. Тринадцать минут назад "Хиус" передал, что все в
порядке.
- Телевизионную связь наладили?
- Никак нет, Николай Захарович, не удается пока.
Краюхин долго молчал (дежурный несколько раз переступил с ноги на
ногу и покашлял), затем сказал:
- Так нового ничего, говоришь?
- Никак нет, ничего.
- Ладно...
Он покосился на радиограммы и снова закрыл глаза. Сердце ныло тупой,
тягучей болью, ломило левое плечо. Вытянутые ноги затекли, но двигаться
не хотелось. Все же он заставил себя снять руку с подлокотника и взять
стакан. Чай показался до тошноты приторным. "Это все нервы, - сказал он
себе. - Нервы и старость". До сих пор он не знал, что такое нервы. Врачи
говорили, что ему вредно волноваться. Он только посмеивался. Ему
казалось, что он никогда не волновался... До сегодняшнего дня...
Сегодня, 18 августа 19.. года, ровно в 5.00 по московскому времени,
началось то, к чему он готовился полтора десятка лет. Старт первой
фотонной ракеты ознаменовал новую эру в истории межпланетных сообщений. И
этим же стартом закончилась для него, Краюхина, возможность
непосредственно влиять на дальнейший ход событий. Полтора десятка лет
исканий, борьбы, огромного напряжения... И вот чем все это закончилось:
он сидит, прислушиваясь к тоскливым осенним звукам, к однообразному
дробному стуку дождевых капель в оконные стекла, бульканью струек,
стекающих с крыши, к тонкому завыванию ветра. Шестеро отборных людей на
борту самого совершенного в мире планетолета взяли у него эстафетную
палочку и двинулись дальше, к осуществлению его заветной мечты. А он
остался, сразу ослабевший и согнувшийся. И ждет, ждет, ждет...
На мгновение он ощутил острую жалость к себе и зависть к ним,
молодым, но сейчас же забыл об этом, потому что главным чувством,
оттеснившим на задний план все другие чувства и мысли, был страх за этих
людей. Ну хорошо... Пробный рейс "Хиуса" прошел благополучно. Кажется, до
тонкости изучены процессы в титановом кожухе фотореактора... Инженер
может с абсолютной точностью указать, что происходит там в любую
миллиардную долю секунды, и предвидеть, что произойдет в последующие
доли. Учтено все: чудовищные температуры, чудовищные скорости, чудовищные
давления и напряжения. Но ведь не по злому року взорвался несчастный
Петросян!
Краюхин с трудом проглотил несколько ложек чаю. Горло пересохло,
глаза резало. Телом овладевал противный озноб. По стеклу блестящими
полосами струилась вода.
- Мерзость, - пробормотал он, зябко втягивая голову в плечи.
Неудача экспедиции была бы катастрофой дела всей жизни... Именно
теперь, когда многие еще не верят в "Хиус", когда еще не улеглась шумиха,
поднятая "осторожными" вокруг внезапного взрыва первого "Хиуса". Тогда
казалось, что идея фотонного привода дискредитирована надолго... быть
может, навсегда. Только вмешательство правительственной комиссии
заставило замолчать маловеров, примазавшихся к великому делу.
Нет, ему нельзя жаловаться. Он потребовал огромных средств - дали,
даже больше, чем он смел надеяться. Он потребовал убрать работников,
которых считал вредными или ненужными, - а среди них были люди с большими
заслугами в прошлом, - их убрали. Он бесстрашно экспериментировал, и ему
верили. Вероятно, была в нем огромная сила, непоколебимая убежденность.
Впрочем, важно, конечно, было и то, что ему все удавалось. Краюхин -
первый исследователь двух больших планет и нескольких лун, строитель пяти
крупнейших искусственных спутников, воспитатель и кумир трех поколений
самых отважных в мире межпланетников... И теперь Краюхин фактически во
главе самого мощного межпланетного флота. Это были трудные успехи,
трудные победы. Позади - погибшие товарищи, часы нестерпимого отчаяния и
ужаса, боль невознаградимых потерь... триумфы, мгновения огромного
счастья, ослепляющей гордости... Но оглядываться назад было нельзя. Нужно
было торопиться. Великий народ доверил ему лучших своих детей и
первоклассную технику и за это доверие требовал победить пространство со
всеми сокровищами и тайнами. Под силу ли ему, Краюхину, дать народу эту
победу? Да, если "Хиус" возвратится с удачей, тогда никто больше не
посмеет поднять голос против фотонной ракеты. Нет, если...
Краюхин встал и, разминая ноги, прошелся из угла в угол.
- Так не годится, - сказал он громко. - Я гадаю, как старая баба.
"Если, если"...
В сущности, он прекрасно знал, что никто и ничто на свете уже не
сможет остановить бурное развитие фотонной техники. С того мгновения,
когда были получены первые крупинки "абсолютного отражателя", участь
старых импульсных ракет была решена. Теперь пространство будет только
отступать. Огрызаясь, выхватывая новые жертвы... но только отступать. Оно
снимет свои межевые знаки сначала в солнечной системе, а затем (кто
знает... может быть, это произойдет еще при жизни Краюхина) и в
межзвездных пустынях.
Но как сильна инертность мысли! Как и все новое, новый принцип
межпланетного транспорта с первых же минут обрел немало противников -
тех, кто возлежал на старых лаврах и не хотел идти дальше, кто всю жизнь
свою посвятил доказательству невозможности практического осуществления
фотонного привода, кто сначала, с маху, охаял нововведение, а потом не
нашел в себе смелости признать свою неправоту, и просто тех, кто искренне
не хотел огромного риска людьми и государственными средствами... Их было
много, гораздо больше, чем этого хотелось Краюхину и его соратникам, и он
всегда ломал их сопротивление. Они кричали: "Беспочвенная фантазия! Дело
отдаленного будущего!" Требовали, чтобы он отчитался за десятки сгоревших
моделей, а он поднял за атмосферу и провел вокруг Земли беспилотный "Змей
Горыныч". Они пытались использовать против него гибель первого "Хиуса",
но это им тоже не удалось. Второй "Хиус" дал старт. Может быть, Краюхин
допустил ошибку, дав "Хиусу" такое головоломное задание? Может быть,
следовало сначала использовать фотонную ракету в обычных рейсах,
привыкнуть к ней, сделать ее распространенным и надежным видом
транспорта? Может быть... Но сколько времени отняло бы это? А сокровища
Голконды ждут. И только "Хиус" даст человеку возможность овладеть ими.
Краюхин снова опустился в кресло и застыл, обхватив плечи руками.
Его знобило, и он подумал, что болезненное состояние вызвано таким
непривычным для него пассивным ожиданием и беспокойством. Было бы во сто
крат лучше, если бы он сам повел эту экспедицию. Но его, конечно, не
пустили бы. Да и кому он нужен был бы там, на самой страшной планете в
солнечной системе, со своими выжженными легкими, искусственным желудком,
изношенным сердцем? Только одним он мог бы помочь: своим огромным опытом,
хладнокровием и осмотрительностью. Умением отступать... Нынешняя молодежь
забыла это умение, а оно стоит всякого другого. Эти шестеро молоды, они
нетерпеливы и горячи. Они бесстрашны и лишены драгоценного дара
осторожности. Они не пожалеют своих жизней, забыв или не поняв, какой
огромный вред нанесут своей славной гибелью великому делу покорения
пространства. Никакие Голконды не возместят этого вреда. Никто не узнает,
что произошло под белой пеленой, скрывающей лицо неприступной планеты,
все будет отнесено за счет несовершенств "Хиуса", проекты и расчеты
останутся в пыли архивов, и на многие годы вернется эпоха старых
импульсных ракет.
Об этом лучше не думать. Да и нет оснований не доверять этой
шестерке.
Ермаков... Умный, хладнокровный, всегда спокойный Анатолий Ермаков.
Пожалуй, он единственный, кто наиболее близок к пониманию истинного
положения вещей. Во всяком случае, он достаточно опытен, чтобы оценить
значение термоядерной ракеты для межпланетных сообщений. Да это и
неудивительно. Вся его жизнь прошла под наблюдением и руководством
Краюхина. Краюхин водил его в первый рейс. Краюхину он поверял свои
замыслы, порой казавшиеся фантастическими по размаху и смелости. Краюхину
он подражал в ненависти к застою и рутине, у него учился понимать людей,
в нем видел пример беззаветного служения родине. И все же... Он идет на
Венеру, как солдат на штурм, и не задумываясь ляжет грудью на амбразуру,
чтобы отомстить за все - за страшную, бессмысленную гибель жены, за
огненную смерть товарищей.
Но даже он не видит за покоренной Венерой покоренную Вселенную...
И для Дауге, способного геолога-радиоактивщика, самым заманчивым
представляются сказочные богатства Урановой Голконды. Вероятно, он
чувствует себя в положении заядлого охотника, долгое время вынужденного
пробавляться скудными подачками пригородной природы и вдруг получившего
приглашение в заповедный лес, полный дичи. Правда, у него еще остается
Маша Юрковская... Но он - геолог до мозга костей и поэтому, конечно, не
может позволить себе слишком остро переживать семейные невзгоды.
Для Юрковского, удачливого геолога-разведчика, перелет означает
прежде всего новый рекорд и новые ощущения. Его не очень прельщают слава
и почет - он открыто издевался над иными пилотами, опьяневшими от
внимания и забот, которыми их окружала благодарная страна. Он принимал
участие в самых рискованных экспедициях, но портреты его редко появлялись
в газетах и на телеэкранах. Он любит опасность за высокое ощущение победы
над ней. Он наслаждается ею, как гурман ароматом изысканного блюда.
Правда, он стыдливо скрывает эту маленькую слабость, которую Краюхин
как-то назвал "отрыжкой монтекристовщины самого дурного толка".
Романтик... Жаль, что он не принимает, не жалует Быкова, которого в
припадке кастовой спеси обвиняет и в тупости, и в ограниченности, и в
отсутствии воображения. Вся беда именно в избытке воображения у
Юрковского...
Богдан Спицын... Он искренне не понимает, как можно интересоваться
