чем-либо, кроме вождения межпланетных кораблей. Теперь, когда стеснявшие
его путы прежних принципов космогации разорваны, он чувствует себя
настоящим хозяином пространства. Смешной паренек! Кроме пространства и
пульта управления, для него существует только Вера, милая, нежная Вера,
единственная женщина в мире и, как он думает, единственный человек,
понимающий его до конца. Но и тут он верен себе. Пожалуй, он похож на
рыцаря, когда ведет корабль и думает, что делает это в честь своей
дамы...
А Михаил Антонович Крутиков - просто лучший штурман в стране, только
и всего. Добродушный, мягкий, любитель товарищеских вечеринок и
торжественных собраний, на которые является со всей семьей - с женой и
двумя ребятишками, превосходный математик, предложивший несколько
принципиально новых методов ускоренного решения сложнейших задач
космогации. Он с одинаковым удовольствием позирует перед объективами
кинокорреспондентов и возится дни напролет с детьми. Он никогда не
отказывался ни от самого мелкого, незаметного дела, ни от внезапного
предложения отправиться в самый головоломный рейс. Если бы не Краюхин,
мягкого и уступчивого Михаила Антоновича всегда отправляли бы в скучные и
опасные рейсы в пояс астероидов. А сейчас штурман занимает привычное
место рядом с давним своим другом Спицыным и простодушно восторгается
этим.
И Алексей Быков... Краюхин улыбнулся, вспомнив кирпично-красное
лицо, маленькие, близко посаженные глазки, облезлую лиловатую шишку носа,
жесткую щетину, торчащую вперед над вогнутым лбом. Не красавец, не
Юрковский, конечно... И по части стихов не очень силен... Зато прекрасный
инженер-практик. И какая быстрая реакция! Вспомнить только происшествие у
колючей изгороди, испытательный пробег... Для Алексея Петровича
экспедиция на Венеру - лишь весьма странная и неожиданная командировка,
оторвавшая его - временно, конечно, - от привычной работы в глуши
азиатских песков. Приятная возможность показать во всем блеске свое
мастерство первоклассного водителя и инженера-ядерника и дорогая сердцу
простого, хорошего человека возможность похвастать когда-либо в кругу
друзей участием в межпланетном перелете. С другой стороны, вполне
понятный и уместный у неискушенного страх перед грозными и
величественными тайнами внеземного. Это очень хорошо, что он в
экспедиции.
Вся шестерка в целом - отличная "сборная". Их человеческие черты
сцементированы общим для всех глубоким, бесценным фоном: все они
коммунисты, люди чести и дела. А слабости и недостатки... что ж,
достоинства этих шестерых чудесно дополняют друг друга, и он, Краюхин,
справедливо гордиться умением подбирать людей.
И, закрыв глаза, Краюхин снова к снова вызывает в памяти лица и
поступки Ермакова, пилотов, геологов, "специалиста по пустыням". Но...
если бы не путались под ногами осторожные маловеры! Правда, их скептицизм
приносил не только вред. В борьбе со старым новое крепнет. Надо признать,
что эта борьба многое прибавила к мощи и неуязвимости "Хиуса". Но вреда
было гораздо больше. На борьбу впустую уходила масса энергии, противники
подрывали в создателях "Хиуса" веру в грандиозную идею.
Ведь среди противников оказались и те, кто были когда-то близкими
друзьями и помощниками Краюхина, те, на кого он так надеялся...
Когда дежурный снова вошел в кабинет, Краюхин взглянул на него с
таким гневом, что молодой человек остановился как вкопанный и растерянно
заморгал. Но Краюхин уже пришел в себя.
- Что у вас? - спросил он.
- Радиограмма из комитета, Николай Захарович.
- Ну?
- Запрашивают о "Хиусе".
- Сообщите, что все... что пока все благополучно.
- Слушаюсь. Но...
- Что?
- Ваша подпись...
- Давайте.
Краюхин торопливо расписался и бросил ручку.
- Телевизионная связь?
Дежурный виновато развел руками.
- Ладно, ступайте.
Он вспомнил свою напутственную речь на прощальном обеде. Да,
пожалуй, он говорил не совсем то, что хотел. Но ведь не мог же он
выпалить: "Если погибнете, все пропало...", или что-нибудь в этом роде. А
может быть, так и нужно было?
Он, шатаясь, поднялся на ноги. Ясно, он болен. Ему очень жарко, и в
то же время знобит. Хорошо бы спросить чего-нибудь горячего... Он
протянул руку к видеофону. В то же мгновение послышались торопливые шаги,
полуоткрытая дверь распахнулась настежь, и веселый, улыбающийся дежурный
крикнул:
- Николай Захарович! Есть связь! Ермаков просит вас к экрану!
- Иду, - сказал Краюхин, но еще минуту постоял, опираясь о стол,
глядя куда-то поверх головы дежурного. "Ермакова надо предупредить, -
вертелось у него в голове, - Ермакова обязательно нужно предупредить. Но
сумею ли я?"
Дежурный тревожно-вопросительно взглянул на него, и он словно
очнулся.
- Пойдемте.
В большом зале телевизионной связи белые трубки ослепительно
освещали несколько креслиц перед высоким стендом с круглым серебристым
экраном. Краюхин прищурился, вынул темные очки.
- Включайте, - сказал он и подошел к экрану.
Дежурный встал у пульта. На экране замелькали серые тени, и вскоре
из зеленоватой пустоты выплыло серьезное лицо Ермакова. Краюхин мельком
подумал о том, что радиоволнам требуются уже секунды, чтобы донести до
Земли это изображение.
- Здравствуй, мальчуган! - сказал он. - Как ты меня видишь?
- Отлично, Николай Захарович.
- Все благополучно?
- Полчаса назад вышли на прямой курс. Впервые в жизни иду в
пространстве по прямой. Но пришлось много повозиться, пока выписывали
траекторию первого этапа. Электронные курсовычислители действительно
придется усовершенствовать. Крутиков сейчас свалился и спит как убитый.
Скорость - пятьдесят километров в секунду, фотореактор работает спокойно,
температура зеркала - ноль, радиация - обычный фон.
- Что команда?
- Отлично.
- Быков?
- Держится хорошо. Удручен тем, что не имеет возможности посмотреть
на Землю.
- А ты покажи ему.
- Слушаюсь.
- Как прошел старт?
- Великолепно. Юрковский разочарован. Он говорит, что такой старт и
ребенка не разбудил бы.
- За это тебе нужно благодарить Богдана. Дело мастера боится.
- Конечно, Николай Захарович.
Они помолчали, вглядываясь друг в друга через разделяющие их
миллионы километров.
- Ну... а ты сам?
- Не беспокойтесь, Николай Захарович.
Ермаков ответил быстро. Слишком быстро, словно он ждал этого
вопроса.
Краюхин нахмурился.
- Дежурный! - резко окликнул он.
- Слушаю вас.
- Выйдите из зала на десять минут.
Дежурный поспешно ретировался, тщательно прикрыв за собой дверь.
- Не беспокойтесь, - повторил Ермаков.
- Я не беспокоюсь, - медленно проговорил Краюхин. - Я, брат, просто
боюсь.
Глаза Ермакова сузились:
- Боитесь? Что-нибудь случилось?
Как объяснить ему? Краюхин снял очки и, зажмурившись, стал протирать
их носовым платком.
- В общем, прошу тебя: будь осторожен. Так... Особенно там, на
Венере. Ты не мальчишка и должен понимать. Если будет очень трудно или
опасно, плюнь и отступи. Сейчас все решает не Голконда.
Он говорил и чувствовал: Анатолий не понимает. Но не поворачивался
язык прямо сказать ему: "Сведи риск к минимуму. Главное сейчас -
благополучно вернуться. Если с вами что-нибудь случится, от фотонных
ракет придется отказаться надолго". Он всегда считал, что межпланетников
нужно держать подальше от борьбы мнений в комитете. Ему казалось, что это
может подорвать их доверие к руководителям.
- Береженого бог бережет, - продолжал он, с ужасом чувствуя, что
говорит бессвязно и неубедительно. - Зря не рискуй...
- Если будет трудно или если будет опасно?
Это был Ермаков, Толя Ермаков, с молоком матери всосавший презрение
к околичностям и недомолвкам. Ему было стыдно за Краюхина и жалко его. И
он был встревожен. Он нагнулся к экрану, вглядываясь в лицо Краюхина. Тот
поспешно откинулся назад. Несколько секунд длилась неловкая пауза.
- Вот что, - сказал Краюхин, стараясь побороть страшную слабость, -
слушай, что тебе говорят, товарищ Ермаков. Я не собираюсь состязаться с
тобой в остроумии. Так...
- Слушаюсь, - тихо ответил Ермаков. - Я не буду рисковать. Я буду
считать, что основная задача экспедиции - это сберечь корабль и людей. Я
сберегу корабль, Но ведь их я не смогу удержать...
- Ты - командир.
- Я командир. Но у каждого из них есть своя голова и свое сердце.
Они не поймут меня, и я не знаю, сумею ли заставить их отступить. У меня
нет вашего авторитета.
- Ты меня не понял...
- Я понял вас, Николай Захарович. И по вашему приказу я готов
поступиться всем, даже честью. Но поступятся ли они?
Ясные глаза Ермакова глядели Краюхину прямо в мозг. Они понимали.
Они все понимали.
- Я могу только догадываться, что у вас на уме...
Краюхин опустил тяжелую голову и хрипло сказал:
- Ладно, поступай как знаешь. Видно, ничего не поделаешь. У меня вся
надежда на твое благоразумие. А теперь прости, я пойду. Я, кажется,
приболел немного...
- Вам надо отдохнуть, Николай Захарович.
- Надо... Проверяй радиоавтоматику. Точно по расписанию, через
каждые полчаса мы должны получать автоматические сигналы "Хиуса". Через
каждые два часа - твое личное донесение. Не опаздывать ни на секунду!
- Слушаюсь.
- Ну, прощай. Я пошел.
Он встал и заплетающимися шагами устремился к выходу. Пол под ним
качался, становился дыбом. "Надо успеть..." - подумал он и рухнул лицом
вниз в черную пропасть...
Краюхин очнулся в теплой постели у себя в номере. Светило солнце.
Тумбочка у изголовья была уставлена пузырьками из разноцветных пластиков
и коробочками. Доктор и Вера, оба в белых халатах, сидели рядом и глядели
на него.
- Время? - спросил он, еле ворочая непослушным языком.
- Двенадцать-пять, - поспешно отозвалась Вера.
- Число?
- Двадцатое.
- Третьи... сутки...
Вера кивнула головой. Он встревожился, попытался приподняться.
- "Хиус"?
- Все хорошо, Николай Захарович. - Доктор осторожно придержал его за
плечи: - Лежите спокойно.
- Только что звонили с радиостанции, - сказала Вера, - все
благополучно.
- Хорошо, - пробормотал Краюхин. - Очень хорошо...
Доктор приложил один из пузырьков к его плечу. Раздалось шипение, и
лекарство всосалось под кожу. Краюхин закрыл глаза. Затем отчетливо
сказал:
- Передайте Ермакову. Все, что я говорил, не считается. Это паника.
Болезнь...
- Бредит, - прошептала Вера.
Он хотел сказать, что это не бред, но заснул.
Проснулся он ночью и сразу почувствовал, что ему лучше. Вера
накормила его бульоном и сухарями, напоила горячим настоем из индийских
трав.
- Включите радиограммы, - потребовал он.
- Нужно отдыхать, - возразила Вера.
- А я говорю - включите!
Она послушно включила магнитофон. Он слушал рассеянно, глядя в
чистый белый потолок, думая о том, что "Хиус", вероятно, уже начал
торможение. Незаметно он снова уснул.
Следующие сутки прошли спокойно. Краюхин быстро поправлялся. Доктор
разрешил поставить у постели видеофон, телеэкран и пускать посетителей.
До позднего вечера с радиостанции поступали пленки с сигналами "Хиуса" и
донесениями Ермакова. Приходили и уходили инженеры, мастера, начальники
служб. После ужина Краюхин просмотрел газеты, включил стереоскопическую
