Вольно! Смирно! Вольно!..
Гаг вернулся в тень обелиска и сел. Да, таких бы солдат хотя бы
взвод. На лету схватывает. Он представил себе взвод таких вот Драмб на
позиции у той деревушки. Облизнул сухие губы. Да, такого дьявола,
наверное, ракетой не прошибешь. Я только вот чего все-таки не понимаю:
Думает этот долдон или нет?
- Рядовой Драмба! - гаркнул он.
- Слушаю, господин капрал.
- О чем думаешь, рядовой Драмба?
- Ожидаю приказаний, господин капрал.
- Молодец! Вольно!
Гаг вытер пальцем капельки пота, выступившие на верхней губе, и
сказал:
- Отныне ты есть солдат его высочества герцога Алайского. Я - твой
командир. Все мои приказания для тебя закон. Никаких рассуждений, никаких
вопросов, никакой болтовни! Ты обязан с восторгом думать о той минуте,
когда наступит счастливый миг сложить голову во славу его высочества...
Болван, наверное, половины не понимает, ну да ладно. Важно вбить ему
в башку основы. Дурь из него вышибить. А понимает он там или не понимает -
дело десятое.
- Все, чему тебя учили раньше, забудь. Я твой учитель! Я твой отец и
твоя мать. Только мои приказы должны выполняться, только мои слова будут
для тебя приказом. Все, о чем я говорю с тобой, все, что я тебе
приказываю, есть военная тайна. Что такое тайна - знаешь?
- Нет, господин капрал.
- Гм... Тайна - это то, о чем должны знать только я и ты. И его
высочество, разумеется.
Крутовато я взял, подумал он. Рано. Деревня ведь. Ну ладно, там видно
будет. Надо его сейчас погонять. Пусть с него семь потов сойдет, с
бродяги.
- Смир-рна! - скомандовал он. - Рядовой Драмба, тридцать кругов
вокруг холма - бегом марш!
И рядовой Драмба побежал. Бежал он легко и как-то странно, не по
уставу и вообще не по-людски - не бежал даже, а летел огромными скачками,
надолго зависая в воздухе, и при этом по-прежнему держал ладони прижатыми
к бедрам. Гаг, приоткрыв рот, следил за ним. Ну и ну! Это было похоже на
сон. Совершенно бесшумный полубег-полуполет, ни топота, ни хриплого
дыхания, и не оступится ведь ни разу, а там же кочки, камни, норы... и
ведь поставь ему на голову котелок с водой - не расплескает ни капли!
Какой солдат! Нет, ребята, какой солдат!
- Быстрее! - гаркнул он. - Шевелись, тараканья немочь!
Драмба сменил аллюр. Гаг замигал: у Драмбы исчезли ноги. Вместо ног
под совершенно вертикальным туловищем видно было теперь только туманное
мерцание, как у пропеллера на больших оборотах. Земля не выдерживала, за
гигантом потянулась, темнея и углубляясь на глазах, взрытая борозда, и
появился звук - шелестящий свист рассекаемого воздуха и дробный шорох
оседающей земли. Гаг еле успевал поворачивать голову. И вдруг все
кончилось. Драмба снова стоял перед ним по стойке "смирно" - неподвижный,
огромный, дышащий прохладой. Будто и не бежал вовсе.
Да-а, подумал Гаг. С такого, пожалуй, сгонишь пот... Но в разум-то я
его привел или нет? Ладно, рискнем. Он посмотрел на обелиск. Гадко это,
вот что. Солдаты ведь лежат... Герои. За что они там дрались, с кем
дрались - этого я толком не понял, но _к_а_к_ они дрались - я видел. Дай
бог нам всем так драться в наш последний час. Ох, не зря Корней показал
мне эти фильмы. Ох, не зря... В душе у Гага шевельнулся суеверный ужас.
Неужели этот лукавый Корней еще тогда предвидел такую вот минуту? Да нет,
ерунда, ничего он не мог предвидеть, не господь же он бог все-таки...
Просто хотел тоненько мне намекнуть, с чьими потомками я имею дело... А
они здесь лежат. Сколько веков уже они здесь лежат, и никто их не
тревожил. Будь они живы - не допустили бы, шуганули бы меня отсюда... Ну,
ладно, а если бы это были крысоеды? Нет, пожалуй, все равно гадко... И
потом, что за ерунда - крысоеды - трусы, вонючки. А это же солдаты были, я
же своими глазами видел! Тьфу, пропасть, даже тошнит... А если бы здесь
Гепард стоял рядом? Доложил бы я ему свое решение - что бы он мне сказал?
Не знаю. Знаю только, что его бы тоже замутило. Тут бы всякого замутило,
если он, конечно, человек.
Он посмотрел на Драмбу. Драмба стоял по стойке "смирно", равнодушно
поводя глазами-ушами. А что мне остается-то? Мыслишка-то правильная!
Гаденькая - не спорю. Скользкая. Другому и в другое время я бы за такую
мыслишку сам по рылу бы дал. А мне деваться некуда. Мне такой случай,
может, никогда больше не представится. Сразу все проверю. И этого дурака
проверю, и насчет наблюдения... Тут в том-то все и дело, что гадко. Тут бы
никто не удержался, сразу бы за руку меня схватил, если бы мог. Ладно,
хватит слюни распускать. Я это не для собственного удовольствия затеваю. Я
не паразит какой-нибудь. Я - солдат и делаю свое солдатское дело, как
умею. Простите меня, братья-храбрецы. Если можете.
- Рядовой Драмба! - произнес он дребезжащим голосом.
- Слушаю, господин капрал.
- Приказ! Повалить этот камень! Выполняй!
Он отскочил в сторону, не чуя под собой ног. Если бы здесь был окоп,
он прыгнул бы в окоп.
- Живо! - завизжал он, срывая голос.
Когда он разжмурился, Драмба уже стоял, наклонившись, перед
обелиском. Огромные руки-лопаты скользнули по граниту и погрузились в
пересохшую землю. Гигантские плечи зашевелились. Это длилось секунду.
Робот замер, и Гаг вдруг с ужасом увидел, что его могучие ноги как бы
оплывают, укорачиваются на глазах, превращаясь в короткие, толстые,
расплющенные внизу тумбы. А потом холм дрогнул. Послышался пронзительный
скрип, и обелиск едва заметно накренился. И тогда Гаг не выдержал.
- Стой! - заорал он. - Отставить!
Он кричал еще что-то, уже не слыша самого себя, ругаясь по-русски и
по-алайски, никакой нужды не было в этом крике, и он уже понимал это и
все-таки кричал, а Драмба стоял перед ним по стойке "смирно", монотонно
повторяя: "Слушаю, господин капрал, слушаю, господин капрал..."
Потом он опомнился. Саднило в глотке, все тело болело. Спотыкаясь, он
обошел обелиск кругом, трогая гранит дрожащими пальцами. Все было, как
прежде, только у основания, под непонятной надписью, зияли две глубокие
дыры, и он принялся судорожно забивать в них землю каблуками.
5
Всю ночь я не мог заснуть. Крутился, вертелся, курил, в сад
высовывался для прохлаждения. Нервы, видимо, разгулялись после всего.
Драмба торчал в углу и светился в темноте. В конце концов я его выгнал -
просто так, чтобы злость сорвать. В голову лезла всякая чушь, картинки
всякие, не относящиеся к делу. А тут еще эта койка подлая - я ее засек,
что она норовит все время превратиться в этакое мягкое ложе, на каких
здесь все, наверное, спят, да еще, подлюга, посягает меня укачивать. Как
младенца.
Вообще-то не в том беда, что я заснуть не мог, - я по трое суток могу
не спать, и ничего со мной не делается. А главное, что я думать не мог
по-человечески. Ничего не соображал. Добился я вчера своего или не
добился? Могу я Драмбе теперь доверять или нет? Не знаю. Следит за мной
Корней или нет? Опять же не знаю. Вчера после ужина заглянул я к нему в
кабинет. Сидит он перед своими экранами, на каждом экране - по рылу, а то
и по два, и он со всеми этими рылами разговаривает. Меня как ножом ткнули.
Представил я себе, как бешусь там на холме, истерику закатываю, а он сидит
себе здесь в прохладе, смотрит на все это через экран и хихикает. Да еще,
может быть, Драмбе радирует: валяй, мол, разрешаю... Нет, про себя я точно
знаю, что я бы так не мог. Чтобы на моих глазах оскверняли святыню моего
народа, а я бы при этом хихикал и на экранчик смотрел - нет, у меня бы так
не получилось. Я вам не крысоед.
А если у него такое задание, сказано ему: любой, мол ценой... Не
знаю, не знаю. Давеча, когда я вернулся, он меня сначала встретил, как
всегда, потом присмотрелся, насторожился и принялся расспрашивать, что да
как. Отец родной, да и только. Я ему опять соврал, что башка болит. От
степных запахов. Но он, по-моему, мне не поверил. Виду не подал, конечно,
но не поверил. А я весь вечер за ним следил: будет он Драмбу допрашивать
или нет. Нет, не допрашивал. Даже не поглядел на него... Ох, ребята,
бедная моя голова! Хоть ложись на спинку, и пусть несет, куда несет.
Так промаялся я до самого рассвета. Ложился, вскакивал, кружил по
комнате, опять ложился, в окно высовывался, башку в сад свешивал, и в
конце концов меня, видно, сморило - задремал я, положив ухо на подоконник.
Проснулся весь в поту и сразу услышал это самое хриплое мяуканье -
мррряу-мррряу-мррряу, - словно самого дьявола ангелы небесные душат голыми
руками в преисподней, и мне в лицо из сада фукнуло горячим, как бы
шипучим, ветром. Я еще глаз как следует не разлепил, а уже сижу на полу,
рукою шарю автомат и высматриваю поверх подоконника, как из-за бруствера.
И в этот раз я все увидел, как это у них делается, с самого начала до
самого конца.
Над моей круглой поляной, правей бассейна, загорелась в сумерках
яркая точка, и потек от нее вниз и в стороны словно бы жидкий лиловый
свет, еще прозрачный, еще кусты сквозь него видно, а он все течет, течет,
и вот уже заполнил здоровенный такой конус вроде химической банки в четыре
метра высотой, заполнил и тут же стал отвердевать, остывать, меркнуть, и
вот уже стоит на поляне ихний звездолет класса "призрак", каким я его
увидел в первый раз. И тишина. Первобытная. Даже птицы замолчали. Над
поляной - рассветное серо-голубое небо, вокруг поляны - черные кусты и
деревья, а посередине поляны - это серебристое чудище, и никак я не могу
понять, то ли оно живое, то ли оно вещь.
Потом что-то слабо треснуло, раскрылась в нем черная пасть, звякнуло,
зашипело, и выбрался оттуда человек. То есть это я сначала подумал, что
человек: руки у него были, ноги. Голова. Весь он был какой-то черноватый,
что ли... либо закоптило его, либо обгорел... и весь он был обвешан
оружием. Я такого оружия, ребята, никогда не видывал, но с первого взгляда
мне ясно стало, что это именно оружие. Оно свисало у него с обоих плеч и с
пояса и лязгало и брякало на каждом шагу. По сторонам он не глядел, а
двинулся прямо к крыльцу, как в собственный дом, и шагал как-то странно,
но я не сразу понял в чем тут дело, потому что глаз не мог оторвать от его
лица. Оно у него тоже было черноватое, обгорелое, блестело и отсвечивало,
и вдруг он поднял обе руки и принялся его с себя сдирать, как маску - да
это, видно, и была маска, потому что он в две секунды с нею управился и с
размаху шмякнул ее оземь. И тут меня прошибло потом в другой раз, потому
что под этим черноватым, обгорелым, липким и лакированным у него оказалось
второе лицо, уже не человеческое - белое, как камень, безносое, безгубое,
а глаза - как плошки и светятся. Я на это лицо только взглянул и сразу
понял: не могу. Стал глядеть ему на ноги - еще хуже. У него ведь почему
такая странная походка была? Он по этой густой траве, по твердой земле
шел, как мы с вами шли бы по зыбучему песку или, скажем, по трясине - на
каждом шагу проваливался по щиколотку, а то и глубже. Не держала его
земля, подавалась...
У крыльца он приостановился на секунду и разом стряхнул с себя всю
свою амуницию. Залязгала она, загрохотала, а он шагнул в дверь - и снова
тишина. И пусто. Как в бреду. И звездолета уже нет, словно и не было
никогда. Только черные дыры от поляны до дома да груда невиданного оружия
у крыльца. Все.
Очень мне захотелось протереть глаза, ущипнуть себя за ляжку и все
такое, но я этого делать не стал. Я ведь Бойцовый Кот, ребята. Я весь этот
