тележку и, честно вам скажу, ребята, ничего уже не слышу, что он там мне
говорит.
Значит, так. Ну, тележка - она тележка и есть, не в тележке дело. А
вот на этой тележке лежит у него громадный, вроде бы кожаный мешок.
Кожаный и снаружи как бы маслом облитый, коричневый такой, вроде как
куртка бронеходчика. Сверху он, значит, гладкий, без единой морщинки, а
внизу весь какой-то смятый, весь в бороздах и складках. И вот там, в этих
самых бороздах и складках, я еще в самом начале заприметил какое-то
движение. Сначала думал - показалось. Потом... В общем, там был глаз.
Оторвите мне руки-ноги - глаз! Какая-то складка там раздвинулась тихонько,
и глянул на меня большой круглый темный глаз. Печальный такой и
внимательный. Нет, ребята, зря я в этот коридор сегодня пошел. Оно
конечно, Бойцовый Кот есть боевая единица сама в себе и так далее, но
все-таки о таких встречах в уставе ничего не говорится...
Стою я, держусь за стенку и знай себе долблю: "Так точно... Так
точно..." А сам думаю: увези ты это от меня, в самом деле, ну чего ты
здесь встал? И понял мой черный, понял, что мне надобно передохнуть.
Говорит хриплым басом:
- Привыкай, алаец, привыкай... Пойдемте, Джонатан.
А потом по-алайски нормальным голосом:
- Ну, будь здоров, брат-храбрец... Эк тебя скрутило. Да не трусь ты,
не трусь, Бойцовый Кот! Это ведь не джунгли...
- Так точно, - сказал я в сто сорок восьмой раз.
Блеснул он своими белками и зубами на прощанье и двинулся с тележкой
дальше по коридору. Поглядел я ему вслед - змеиное молоко! - Тележка-то
катится сама по себе, а он рядом с ней вышагивает сам по себе, совсем
отдельно, и уже раздаются опять голоса: один, значит, хриплый бас, а
другой нормальный, но говорят они уже оба на каком-то неизвестном языке. И
на лопатках у этого черного надпись полукругом: ГИГАНДА. Хороша встреча,
а? Еще одна такая встреча, и я в собственные сапоги прятаться начну.
"Привыкай, алаец, привыкай". Не знаю, может быть, я когда-нибудь и
привыкну, но в ближайшие полста лет вы меня в этот коридор пряником не
заманите... Досмотрел я, как они в этот склеп втиснулись, захлопнули за
собой дверь, да и пошел от этого поганого места. Держась за стену.
С этого самого дня стало у нас в домике тесновато. Валят валом. Через
нуль-кабину прибывают по двое, по трое. По ночам и особенно под утро от
"призраков" в саду сплошной мяв стоит. Некоторые вываливаются прямо из
чистого неба - один в бассейн угодил, когда я утром купался, тоже устроил
мне переживание. И все они к Корнею, и все они галдят на разных языках, и
у всех у них дела, и у всех срочные. В холл выйдешь - галдят. В столовую
придешь пищу принять - сидят по двое, по трое, кушают и опять же галдят,
причем одни поели - другие откуда-то приходят... Я на это просто смотреть
не мог: сколько они хозяйского добра даром переводят, хоть бы с собой
приносили, что ли... Неужели не понимают, что на всех не напасешься?
Совести у людей нет, вот что я вам скажу. Правда, надо им все-таки отдать
справедливость. Все-таки мешков среди них с глазами я больше не заметил.
Были среди них, конечно, довольно жуткие экземпляры, но чтобы совсем уж
мешок - нет, таких больше не было. И на том спасибо. Я день терпел, два
терпел, а потом от этого нашествия, честно скажу, ребята, просто сбежал.
Возьмешь с утра Драмбу - и на пруды километров за пятнадцать от этого
постоялого двора. Я там пруды нашел, роскошное место, камыши, прохлада,
уток видимо-невидимо...
Конечно, может быть, я поступил неправильно, смалодушничал. Наверное,
я должен был там среди них ториться, подслушивать там, подсматривать,
мотать на ус. Но ведь, ребята, я же старался. Сядешь где-нибудь в уголке в
гостиной, рот раскроешь, уши развесишь - ни черта не понять. Галдят на
непонятных языках, чертят какие-то кривые, мотают друг у друга перед носом
какие-то рулоны голубой бумаги со значками, один раз даже карту империи
вывесили, битый час по ней пальцами ползали... уж казалось бы, чего проще
- карта, а так я и не понял, чего они друг от друга добивались, чего не
поделили... Одно я, ребята, понял: что-то у нас там происходит или вот-вот
должно произойти. Потому весь этот гадючник и зашевелился.
Короче говоря, решил я предоставить инициативу противнику.
Разобраться в обстановке я не умею, помешать им никак не могу, и остается
мне рассуждать примерно так: раз они меня здесь держат - значит, я им
зачем-то нужен, а раз я им нужен, то что бы они там не затевали, а рано
или поздно ко мне обратятся. Вот тогда мы и посмотрим, как действовать. А
пока будем на пруды ходить, Драмбу муштровать и ждать - может, что-нибудь
подвернется.
И между прочим, подвернулось.
Как-то раз иду я на завтрак. Смотрю - за столом Корней. И притом
один. Я последние дни Корнея редко видел, да и то вокруг него всегда народ
толокся. А тут сидит один, молоко пьет. Ну, поприветствовал я его, сажусь
напротив. И странно мне как-то стало - соскучился я по нему, что ли? Тут
все дело, наверное, было в его лице. Хорошее у него все-таки лицо. Есть в
нем что-то очень мужественное и в то же время, наоборот, детское, что ли?
В общем, лицо человека безо всяких тайных умыслов. Такому и не хочется
верить, а веришь. Разговариваем мы с ним, а я все время себе напоминаю:
Осторожно, Кот, другом он тебе быть никак не может, не с чего ему быть
другом, а раз он не друг - значит, враг... И тут он вдруг говорит ни с
того ни с сего:
- А почему ты, Гаг, мне вопросов не задаешь никогда?
Вот тебе и на - вопросов я ему не задаю. А где мне ему вопросы
задавать, когда я его целыми днями не вижу? И что-то мне так горько стало,
и ужасно захотелось сказать ему прямо: "А чтобы вранья поменьше слушать,
друг лукавый". Но я, конечно, этого не сказал. Пробормотал только:
- Почему же не задаю? Задаю...
- Понимаешь, - говорит он, и тон у него такой, будто он передо мной
извиняется, - я ведь не могу тебе длинные лекции читать. Во-первых, у меня
времени на это нет, сам видишь. И хотел бы с тобой побольше времени
проводить, да не могу. А во-вторых, лекции - это, по-моему, скучища. Какой
интерес выслушивать ответы на вопросы, которых ты не задавал? Или ты,
может, иначе считаешь?
Я растерялся, замычал что-то самому мне непонятное, и тут вваливаются
в столовую двое, а за ними еще и третий. Сияют все трое, как начищенные
медные чайники. И будто все втроем несут крошечную круглую коробочку и с
этой коробочкой - прямиком к Корнею.
- Она? - говорит Корней, поднимаясь им навстречу.
- Она, - отвечают они чуть ли не хором и тут же замолкают.
Я давно заметил, что при Корнее они не галдят. При Корнее они
держатся как положено. Корней, надо думать, шутить не любит.
Да. Уплетаю я какую-то вроде бы рыбу, запиваю горячим пойлом, а
Корней эту коробочку берет двумя пальцами, открывает ее осторожно и
вытягивает из нее узкую красную ленту. Эти трое дышать перестали. В
столовой тишина, и слышно только, как галдят в гостиной. Корней эту
красную ленточку рассмотрел внимательно - просто так и на свет, - а потом
сказал негромко:
- Молодцы. Размножьте и раздайте.
И пошел из столовой. Только у самой двери спохватился, повернулся ко
мне и сказал:
- Извини, Гаг. Ничего не могу поделать.
Я только плечом дернул - мне-то что... пожалуйста! Ну, из этих троих
двое покатили за Корнеем, а третий остался и стал аккуратно укладывать эту
красную ленточку обратно в коробочку. Я сижу злой, не люблю пищу принимать
при посторонних. Но он на меня вроде бы и внимания не обращает. Он идет
через всю столовую в угол, где у Корнея стоит какой-то шкаф не шкаф,
сундук не сундук... ящик в общем, поставленный на попа. Я этот ящик сто
раз видел и никогда на него внимания не обращал. А он подходит к этому
ящику и сдвигает кверху какую-то шторку, и в стенке ящика образуется ярко
освещенная ниша. В эту нишу он кладет свою коробочку и шторку опускает.
Раздается короткое гудение, на ящике вспыхивает желтый глаз. Этот тип
снова поднимает шторку... и тут, ребята, я есть перестал. Потому что
смотрю - а в нише уже две коробочки. Этот тип опять опускает шторку -
опять загудело, опять загорелся желтый глаз, поднимает он шторку - четыре
коробочки. И пошел, и пошел... Я сижу и только глазами хлопаю, а он -
шторку вверх, шторку вниз, гудок, желтый глаз, шторку вверх, шторку
вниз... И через минуту у него этих коробочек набралась полная ниша. Выгреб
он их оттуда, распихал по карманам, подмигнул мне и выскочил вон.
Ничего я опять не понял. Да здесь никакой нормальный человек бы не
понял. Но одно я понял: это надо же, какая машина! Я встал - и к ящику.
Осмотрел его со всех сторон, даже попробовал сзади заглянуть, но голова не
пролезла, только ухо прищемил. Ладно. А шторка поднята, и ниша эта так
светом и сияет мне в глаза. Змеиное молоко! Я огляделся и хвать со стола
мятую салфетку... Скатал ее в шарик между ладонями и бросил в нишу -
издали бросил на всякий случай, мало ли что. Нет, все нормально. Лежит
себе бумажка, ничего ей не делается. Тогда я осторожненько взялся за
шторку и потянул ее вниз. Шторка легко двинулась, прямо-таки сама пошла.
Щелк! И, как следует быть, загудело, зажглась желтая лампа. Ну, Кот!
Потянул я шторку вверх. Точно. Два бумажных шарика. Я их оттуда вилкой
осторожно выгреб, смотрю - одинаковые. То есть точь-в-точь! Отличить
совершенно невозможно. Я их и так смотрел, и этак, и на просвет - даже,
дурак, понюхал... Одинаковые.
Что же это получается? Золотой бы мне сейчас, я бы в миллионах ходил.
Стал я рыться по карманам. Ну, не золотой, думаю, так хотя бы грош
медный... Нет гроша. И тут нашариваю я свой единственный патрон. Унитарный
патрон калибра восемь и одна десятая. Нет, даже в этот момент я еще не
соображал, что здесь к чему. Просто подумал: раз уж денег нет, так хоть
патронов наделаю, они тоже денег стоят. И только когда в нише передо мной
шестнадцать штучек медью засверкало, только тогда до меня наконец дошло:
шестнадцать патронов - да ведь это же обойма! Полный магазин, ребята!
Стою я перед этим ящиком, смотрю на свои патрончики, и такие
интересные мыслишки в голове у меня бродят, что я тут же спохватился и
поглядел вокруг, не подслушивает ли кто и не подсматривает ли. Хорошую они
машину здесь себе придумали, ничего не скажешь. Полезная машина. Много я у
них всякого повидал, но вот такую полезную вещь всего второй раз вижу.
(Первая - это Драмба, конечно.) Ну что ж, спасибо. Собрал я патрончики
свои, ссыпал их в карман куртки, оттянули они мне карман, и почувствовал
я, ребята, будто забрезжило наконец что-то передо мной вдали.
Машинкой этой я потом не раз еще пользовался. Запас патронов
потихоньку пополнял; пуговица у меня оторвалась - я и пуговиц форменных на
всякий случай два комплекта наделал; ну еще кое-чего по мелочам. Сначала я
берегся, а потом совсем обнаглел: они тут же за столом кушают и галдят, а
я стою себе у ящика и знай себе шторкой щелкаю. И хоть бы кто внимание
обратил! Беспечный народ, ума не приложу, как это они собираются нашей
планетой управлять при такой своей беспечности. Их же у нас перочинными
ножиками резать будут. Ведь я здесь прямо у них на глазах мог бы всю их
секретную документацию скопировать. Была бы документация... Они ведь на
меня ну совсем никакого внимания не обращали. Хочешь подслушивать -
подслушивай, хочешь подсматривать - подсматривай... Так, который-нибудь
взглянет рассеяно, улыбнется тебе и - снова галдеть. Обидно даже, змеиное
