нет - видимо, совсем берет сгорел, в пыль, даже не сумели восстановить. А
может, я его сам потерял в той суматохе... Погляделся я в зеркало. Вот это
другое дело: не мальчишка сопливый, а Бойцовый Кот - пуговицы горят,
черный зверь на эмблеме зубы скалит в вечной ярости, пряжка ремня точно на
пупе, как влитая. Эх, берета нет!..
И тут я вдруг заметил, что ору я Марш Боевых Котят, ору во весь
голос, до хрипа, и на глазах у меня слезы. Допел до конца, глаза вытер и
начал сначала, уже вполголоса, просто для удовольствия, от самой первой
строчки, от которой всегда сердце щемит: "Багровым заревом затянут
горизонт", и до самой последней, развеселой: "Бойцовый Кот нигде не
пропадет". Мы там еще один куплет сочинили сами, но такой куплет в трезвом
виде, да еще имея перед глазами портрет Девы, исполнять никак не возможно.
Гепард, помню, Крокодила за уши при всех оттаскал за этот куплет...
Змеиное молоко! Опять! Опять эта лампа в какой-то дурацкий светильник
превратилась. Ну что ты будешь с ней делать... Попробовал я этот
светильник обратно в лампу превратить, а потом плюнул и изничтожил совсем.
Отчаяние меня взяло. Ну где мне с ними справиться, когда я с собственной
комнатой справиться не могу! С домом этим проклятущим... Поднял я стул и
снова уселся. Дом. Как хотите, ребята, а с домом этим все неладно.
Казалось бы, проще простого: стоит двухэтажный дом, рядом роща, вокруг на
двадцать пять километров голая степь, как доска, в доме двое - я и Корней.
Все. Так вот, ребята, оказывается, не все.
Во-первых - голоса. Говорит кто-то, и не один, и не радио
какое-нибудь. По всему дому голоса. И не то чтобы ночью - среди бела дня.
Кто говорит, с кем говорит, о чем говорит - ничего не понятно. Причем,
заметьте, Корнея в доме в это время нет. Тоже, между прочим, вопрос: куда
он девается... Хотя, кажется на этот вопрос я ответ нашел. Страху
набрался, но нашел. А было так. Позавчера сижу я у окна и наблюдаю за
нуль-кабиной. Она наискосок, в конце песчаной дорожки, шагах в пятидесяти.
Потом слышу - в глубине дома вроде бы хлопнула дверь, и сразу же - тишина,
и чувствую я, что опять остался в доме один. Так, думаю, значит, он не
через нуль-кабину уходит. И тут меня как обухом по голове ударило: дверь!
Где же это, кроме моей комнаты, в нашем доме двери, которые хлопать могут?
Выскочил я из комнаты, спустился на первый этаж. Сунулся туда, сюда -
коридор какой-то, светлый, окно вдоль стены... Ну, это как всегда у них. И
вдруг слышу - шаги. Не знаю, что меня остановило. Притаился, стою не дышу.
Коридор пустой, в дальнем конце дверь, обыкновенная, крашеная... Как я ее
раньше не замечал - не понимаю. Как я коридора этого раньше не замечал -
тоже не понимаю. Ну, это ладно. Главное - шаги. Несколько человек. Ближе,
ближе, и вот - у меня даже сердце сжалось - прямо из стены на середине
коридора выходят один за другим трое. Змеиное молоко! Имперские
парашютисты, в полном боевом, в этих своих разрисованных комбинезонах,
автомат под мышкой, топорик на заду... Я сразу лег. Один ведь, и ничего
нет - голые руки. Оглянутся - пропал. Не оглянулись. Протопали в дальний
конец коридора к той самой двери, и нет их. Дверь хлопнула, как от
сквозняка, и все. Ну, ребята... Как дунул я обратно к себе в комнату - и
только там опомнился...
До сих пор не понимаю, что бы это могло значить. То есть ясно теперь,
как Корней из дома исчезает. Через эту самую дверь. Но вот откуда здесь
крысоеды взялись, да еще в полном боевом... И что за дверь?
Бросил я окурок на пол, посмотрел, как пол его в себя втягивает, и
поднялся. Страшновато, конечно, но надо же когда-нибудь начинать. А если
начинать, то с этой двери. В саду на лужайке с грушей за щекой оно,
конечно, приятнее... или, скажем, марши распевать, запершись в комнате...
Высунул я за дверь голову и прислушался. Тихо. Но Корней - у себя. Может,
это даже и лучше. В случае чего заору благим матом - выручит. Спустился я
в этот коридор, иду на цыпочках, даже руки расставил. До этой двери я
целую вечность добирался. Пройду десять шагов, остановлюсь, послушаю - и
дальше. Добрался. Дверь как дверь. Никелированная ручка. Приложил ухо -
ничего не слыхать. Нажал плечом. Не открывается. Взялся за ручку, потянул.
Опять не открывается. Интересно. Вытер я со лба пот, оглянулся. Никого.
Снова взялся за ручку, снова потянул, и тут стала дверь открываться. Со
страху или от неожиданности я ее, проклятущую, опять захлопнул. В башке у
меня пустота, и только одна мыслишка там прыгает, как горошина в
бензобаке: не лезь, дурак, не суйся, тебя не трогают, и ты не трогай... И
тут из меня и эту последнюю мыслишку вышибло.
Смотрю: прямо на стене сбоку от двери маленькими аккуратными
буковками написано по-алайски "значит". То есть там вообще-то много чего
было написано, всего в количестве шести строчек, но все остальное была
математика, причем такая математика, что я в ней одни только плюсы и
минусы разбирал. Так это выглядело: четыре строчки этой самой математики,
потом слово "значит", подчеркнутое двумя чертами, а потом еще две строчки
формул, обведенные жирной рамкой, на ней у него грифель раскрошился, у
того, кто писал. Вот так так... В бедной голове моей, в пустом моем
бензобаке, такая тут толкотня поднялась, что я и про дверь забыл. Выходит,
я не один тут, есть еще алайцы? Кто? Где? Почему я вас не видел до сих
пор? Зачем вы это написали? Знак подаете? Кому? Мне? Так я же математики
не знаю... Или вы эту математику развели только для отвода глаз? Ничего не
успел я в этот раз додумать, потому что услыхал как меня зовет Корней. Я
как полоумный сорвался с места и на цыпочках взлетел к себе. Кое-как
бухнулся на стул, закурил и схватил какую-то книжку. Корней внизу гаркнул
еще пару раз, а потом слышу - стучит в дверь.
Это у него, между прочим, правило: хоть он и в своем доме, но никогда
не войдет без стука. Это мне нравится. Мы к Гепарду тоже всегда стучали.
Но сейчас-то мне было не до этого. "Войдите", - говорю и делаю на лице
наивозможнейшую задумчивость, будто я так зачитался, что ничего не вижу и
не слышу.
Он вошел, остановился на пороге, прислонился к косяку и смотрит. По
лицу ничего не понять. Тут я сделал вид, что спохватился, и притушил
окурок. Тогда он заговорил.
- Ну, как Луна? - спрашивает.
Я молчу. Сказать мне нечего. В таких вот случаях мне всегда кажется,
что он костерить меня начнет, но этого никогда не бывает. Так вот и
сейчас.
- Пойдем-ка, - говорит. - Я тебе кое-что покажу.
- Слушаюсь, - говорю. И на всякий случай спрашиваю: - Прикажите
переодеться?
- А тебе в этом не жарко? - спрашивает он.
Я только усмехнулся. Не смог удержаться. Вот так вопросик!
- Ну, извини, - говорит он, словно мои мысли подслушал. - Пошли.
И повел он меня, куда раньше никогда не водил. Не-ет, ребята, я с
этим домом никогда не разберусь. Я даже и не знал, что в этом доме такое
есть. В гостиной он ткнулся в стену рядом с книжной нишей - и открылась
дверца, а за дверцей оказалась лестница вниз, в подпол. Оказывается, у
этого дома еще целый этаж есть, под землей, такой же роскошный и освещен
как бы дневным светом, но это не для жилья. У него там что-то вроде музея.
Огромная комната, и чего там только нет!
- Понимаешь, Гаг, - говорит он мне с каким-то странным выражением - с
грустью, что ли? - Я ведь раньше работал космозоологом, исследовал жизнь
на других планетах. Ах, какое это было чудесное время! Вот посмотри-ка! -
Он схватил меня за руку и поволок в угол, где на черной лакированной
подставке был растопырен какой-то странный скелет величиной с собаку. -
Видишь, у него два позвоночника. Зверь с Нистагмы. Когда мы взяли первый
экземпляр, то подумали сначала, что это какое-то уродство. Потом другой
такой же, третий... Выяснилось, что на Нистагме обитает целый новый бранч
животного мира - двухордовые. Их нет больше нигде... Да и на Нистагме
только один вид. Откуда он взялся? Почему?
И пошел, и пошел. Таскал он меня от скелета к скелету, руками
размахивал, голос возвышал - я таким его еще не видывал. Здорово,
наверное, он любил эту свою космозоологию. Или связаны были у него с ней
какие-то особенные воспоминания.
Не знаю. Из того, что он мне говорил, я, конечно, мало что понял и
мало что запомнил, да в общем и не особенно старался. Какое мне до всего
этого дело? Забавно было только на него смотреть, а уж эти зверюги!.. У
него их, наверное, штук сто. Либо скелеты, либо целиком, словно бы
вплавленные в такие здоровенные прозрачные глыбы (как я понимаю - для
особой сохранности), либо просто чучела, как в охотничьем домике у его
высочества, а то - одни только головы или шкуры.
Вот во втором зале у него - мы как туда вошли, я даже попятился - вся
стена справа завешана одной шкурой. Змеиное молоко! Длиной метров
двадцать, в поперечнике метра три, а то и все четыре, аж на потолок краем
залезает. И вся эта шкура покрыта не то пластинами, не то чешуей, и каждая
чешуища - с хорошее блюдо, и каждая сияет чистейшим изумрудным светом с
красными огоньками, так что вся зала от этой шкуры кажется будто
зеленоватой. Я обалдел, глаз не могу оторвать от этого сияния. Это же
надо, что на свете бывает! А головка маленькая, в мой кулак, и глаз не
видно, а в рот палец не просунешь - как это оно питало свою тушу,
непонятно...
Потом смотрю - в конце залы вроде бы еще одна дверь. В темное
помещение. Подошли поближе - да, ребята, это, оказывается, не дверь. Это,
оказывается, пасть раскрытая. Ей-богу, дверь. И даже не в комнату дверь,
а, скажем, в гараж. Или, может быть, в ангар. Называется эта зверюга -
тахорг, и добывают ее на планете Пандора. А Корней мимо нее рассеяно этак
прошел, как будто это черепаха какая-нибудь или, например, лягушка. А
голова ведь - с два вагона хороших, в пасти всю нашу школу разместить
можно. Это какое же должно быть тулово при такой голове! И каково его
добывать было! Из ракетомета, наверное...
Ну, чего там еще было? Ну, там всякие птицы, насекомые громадные...
Нога мне запомнилась. Стоит посередине зала нога. Тоже залитая в этот
прозрачный материал. Ну, страшная нога, конечно. Выше меня ростом,
узловатая, как старое дерево, когти - восемь штук, такие у дракона Гугу
изображают, каждый коготь как сабля... Ладно. Замечательно что?
Оказывается, кроме такой вот ноги или, скажем, хвоста, ни в одном музее
ничего от этого зверя нет. Обитает он на планете Яйла, и сколько лет за
ним ни охотятся, а целиком добыть так и не сумели. Пули его не берут, газы
его не берут, из любой ловушки он уходит, мертвыми их вообще никогда не
видали, а добывают вот так - по частям. У них, оказывается, поврежденные
части запросто отваливаются, некоторое время еще как бы живут - скребутся
там или дергаются, - ну, потом, конечно, замирают... Да, нога. Я перед
этой ногой стоял с раззявленной пастью, что твой тахорг. Велик все-таки
создатель...
Ну, ходим мы вот так, ходим, Корней рассказывает, горячится, а мне
уже все это малость надоело, и стал я снова думать о своем. Сначала об
этой надписи в коридоре, как мне с ней быть и какие я из нее выводы должен
сделать, а потом меня снова чего-то свернуло на Корнея. Почему это, думаю,
он один живет? Богатый ведь человек, самостоятельный. Где у него жена, где
дети? Вообще-то какая-то женщина у него есть. Первый раз я ее еще в
госпитале видел, они там через весь зал перемигивались. А потом она и сюда
к нему приходила. То есть, как она приходила, я не видел, но вот как он ее
