бред отмел. Не впервой. Я только главное оставил: оружие! Впервые я здесь
увидел оружие. Я даже одеваться не стал - как был, в одних трусах, махнул
через подоконник со второго этажа.
Роса была обильная, ноги мои моментально стали мокрые выше колен, и
продрал меня озноб - то ли от этой сырости, то ли, опять же, от нервов.
Около крыльца я присел на корточки и прислушался. Тихо, по-нормальному
тихо, по-утреннему. Птички завозились, сверчок какой-то заскрипел. Мне до
этого дела не было, я ждал голоса услышать. Нет, не слышно голосов. В этом
доме ведь всегда так: не должно быть голосов - галдят, бормочут,
переругиваются, причем кто - неизвестно, потому что Корнея в доме нет,
шляется где-то, беса тешит. А вот когда, как сейчас, должны люди - или
даже пусть не совсем люди, - но должны же они здороваться, друг друга по
спинам хлопать, восклицать что-нибудь приветственное! Нет, тут у них будет
тишина. Могила. Ладно.
И вот сижу я на корточках и смотрю на эти штуки, которые передо мной
лежат, даже на вид тяжеленные, гладкие, масленые, надежные. Никогда я
таких не видел ни на картинках, ни в кино. Большой, видно, убойной силы
аппараты, да вот беда, непонятно, с какой стороны к ним подступиться, за
какое место их брать и на что нажимать. И даже прикасаться к ним как-то
боязно: того и гляди - ахнет, костей не соберешь.
В общем, я растерялся, и это было плохо, потому что на самом-то деле
мне следовало бы сразу хватать что-нибудь и рвать когти. Ну, Гаг, давай!
Давай быстро! Вот эту коротышку: ствол есть, вместо дула, правда,
стекляшка какая-то, зато и рукоятка вроде бы есть, два плоских магазина по
сторонам ствола торчат... Все. Нет у меня больше времени. Потом разберусь.
Протянул я руку и осторожно взялся за рукоятку. И тут произошла со мной
странная вещь.
Взялся я, значит, за рукоятку. Рубчатая такая, теплая. Пальцы
сомкнул. Тяну на себя. Осторожно, чтобы не брякнуло. Тяжесть даже
почувствовал. А в кулаке - ничего. Сижу, как пьяный, гляжу на пустой
кулак, а машинка эта как лежала на ступеньке, так и лежит. Я сгоряча ее
хвать поперек - и опять под пальцами металл, твердое, тяжелое. Рванул на
себя - опять ничего.
И захотелось мне тут заорать во весь голос. Еле сдержался. Посмотрел
на ладонь - ладонь в масле. Вытер ее о траву, поднялся. Разочарование,
конечно, страшное. Все у них учтено, все рассчитано и предусмотрено, у
гадов. Перешагнул я через эту груду бесполезного для меня железа и пошел в
дом. Вижу: в холле, в углу, торчит Драмба. Зашевелил своими ушами,
уставился, а мне на него и смотреть было противно. И уже хотел я подняться
к себе, как вдруг подумал: а что, если... В конце концов, не все ли равно,
у кого в руках будет машинка, у меня или у этого долдона?
- Рядовой Драмба, - сказал я негромко.
- Слушаю, господин капрал, - отозвался он как положено.
- А ну-ка, иди за мной.
Вышли мы обратно на крыльцо. Оружие лежит, никуда не делось.
- Подай мне вот эту, крайнюю, - говорю. - Только осторожно.
- Не понял, господин капрал, - гудит эта дубина.
- Чего ты не понял?
- Не понял, что именно приказано подать.
Провались ты! Мне-то откуда знать, как это называется?
- Как называются эти предметы? - спрашиваю.
Драмба заработал ушами и рапортует:
- Трава, господин капрал. Ступени...
- А на ступеньках? - спрашиваю я и чувствую, что меня мороз по коже
начинает продирать.
- На ступенях пыль, господин капрал.
- А еще?
Впервые Драмба промедлил с ответом. Долго молчал. У него, видно, тоже
шестеренка за шестеренку зашла, как и у меня.
- Еще на ступеньках имеются: господин капрал, рядовой Драмба, четыре
муравья... - Он снова помедлил. - А также всевозможные микроорганизмы.
Он их не видел! Понимаете? Не видел! Микроорганизмы он видел, а
железяки эти метровой длины видеть ему было не положено. Ему их видеть не
положено, а мне - брать. Все, все предусмотрели! И тут я с досады, не
сообразив, махнул босой ногой по самой здоровенной железяке, что на
крыльце валялась. Взвыл я, палец отшиб начисто, ноготь сломал. А железяка
как лежала, так и осталась лежать. Все. Это уже было последней каплей.
Захромал я к себе, зубами скриплю, чуть не плачу, кулаки стиснул. Пришел,
повалился на койку, и взяло меня отчаяние, какого не испытывал я аж с того
дня, когда пришел на побывку домой и увидел, что не то что дома моего -
всего квартала нет, одни горелые кирпичи громоздятся, и душит гарью.
Почудилось мне в эти черные минуты, что никуда я не годен, ничего я не
могу здесь сделать, в этом сытом и лукавом мире, где каждый мой шаг
рассчитан и предусмотрен на сто лет вперед. И вполне может быть, что
каждое мое действие, какое я еще только собираюсь совершить, они уже
знают, как пресечь и обратить себе на пользу.
И чтобы разогнать мрак, я стал вспоминать самое светлое, самое
счастливое, что было в моей жизни, и вспомнил тот морозный ясный день,
столбы дыма, которые поднимались в зеленое небо, и треск пламени,
пожирающего развалины, серый от сажи снег на площади, окоченевшие трупы,
изуродованный ракетомет в огромной воронке... А герцог идет вдоль нашей
шеренги, мы еще не успели остыть, глаза еще заливает пот, ствол автомата
обжигает пальцы, а он идет, тяжело опираясь на руку адъютанта, и снег
скрипит под его мягкими красными сапожками, и каждому из нас он
внимательно заглядывает в глаза и говорит негромко слова благодарности и
одобрения. А потом он остановился. Прямо передо мной. И Гепард, которого я
не видел, - я никого не видел, кроме герцога, - назвал мое имя, и герцог
положил мне руку на плечо и некоторое время смотрел мне в глаза, и лицо у
него было желтое от усталости, иссеченное глубокими морщинами, а вовсе не
гладкое, как на портретах, веки красные и воспаленные, и мерно двигалась
тяжелая, плохо выбритая челюсть. И все еще держа свою правую руку у меня
на плече, он поднял левую и щелкнул пальцами, и адъютант поспешно положил
в эти пальцы черный кубик, а я все еще не верил своему счастью, не мог
поверить, но герцог произнес низким хриплым голосом: "Открой пасть,
Котенок..." - и я зажмурился и открыл рот изо всех сил, почувствовал на
языке шершавое и сухое и стал жевать. Волосы встали дыбом у меня под
каской, из глаз покатились слезы. Это был личный его высочества
жевательный табак пополам с известью и сушеной горчицей, а герцог хлопал
меня по плечу и говорил растроганно: "О эти сопляки! Мои верные,
непобедимые сопляки!.."
И тут я поймал вдруг себя на том, что улыбаюсь во всю морду. Не-ет,
господа, еще не все кончено. Верные, непобедимые сопляки не подведут. Не
подводили там, не подведут и здесь. Повернулся я на бок и заснул, чем и
кончилось это мое приключение.
Это кончилось, зато другие начались, потому что тихий наш домик вдруг
зашевелился. Раньше было как? Позавтракаем мы с Корнеем, потреплемся минут
двадцать о том, о сем, и все, до самого обеда я один. Хочешь - спи, хочешь
- книжки читай, хочешь - голоса слушай. А тут - не знаю, то ли кто-то этот
ихний гадючник разворошил, то ли у них передышка какая-то кончилась, но
только стало в нашем домике тесно.
А началось все с того, что отправился я в тот коридор посмотреть, как
там моя переписка. Честно говоря, ничего нового я увидеть не ожидал,
однако смотрю - хо! - отозвался мой математик. Прямо под моим вопросом
теми же аккуратными маленькими буковками было выведено: "Твои друзья в
аду". Вот тебе и на! Что же это получается? "Кто ты, друг?" - "Твои друзья
в аду". Значит, их тут несколько... Почему же не пишут, кто они? Боятся? И
почему в аду? Нормальному человеку тут, конечно, несладко приходится, но в
аду... Я посмотрел на эту крашенную дверь. Может быть, там тюрьма? Или
что-нибудь похуже? Что же вы, ребята, толком ничего не сумели написать?
Не-ет, этот коридорчик надо взять под наблюдение. Но это потом, а что мне
сейчас написать? Чтобы они сразу все про меня поняли... Ч-черт, математики
этой я не знаю. Может быть, у них в этой формуле все зашифровано.
Напишу-ка я им, кто я есть, чтобы они знали, с кем имеют дело и на что я
годен. Напишу я им... Я достал припасенный огрызок карандаша и нацарапал
печатными буквами: "Бойцовый Кот нигде не пропадет". Очень мне
понравилось, как я это придумал. Любому ясно, что я - Кот, что я бодр и
готов к действию. Парашютистов этих я в гробу видал, ничего они мне здесь
не сделают. А если это ловушка и затеял эту переписку Корней - что ж,
пожалуйста, ничего такого я не написал.
Ладно. За коридорчиком этим мы понаблюдаем. А сейчас пришла пора
посмотреть, что же у них за этой дверью. Недолго думая, взялся я за ручку
и потянул ее на себя. Открылась. Я думал - там комната какая-нибудь будет,
или коридор, или лестница... ну что у людей за дверями бывает? Так вот там
ничего такого не было. Камера там была. Три на три. Стены черные, матовые.
В стене напротив торчит круглая красная кнопка. И все. Ничего больше в
этой камере не было. Я когда эту камеру увидел, мне сразу расхотелось в
нее заходить. Да ну их, думаю, к шутам, чего я в этом склепе не видел?
Кнопок красных я не видел, что ли?
Стою я в нерешительности и вдруг слышу сзади - голоса. Близко. Можно
сказать, рядом. Ну, думаю, кажется, влип. Захлопнул дверь, зубы стиснул,
оборачиваюсь. Переднему по горлу и - в сад, думаю, а там ищи меня,
свищи...
Но оказалось, что это не парашютисты. Выворачивает в коридор из-за
угла какой-то человек с тележкой, с этакой платформой на колесиках. Я
засунул руки в карманы и этакой ленивой походочкой двинулся навстречу.
Коридор широкий, разминемся спокойно. А он уже близко со своей тележкой.
Глянул я на него - змеиное молоко! - черный! Мне сперва даже показалось,
что у него вообще головы нет, потом, конечно, присмотрелся и вижу: есть
голова. Но черная. То есть вся черная! Не только волосы, но и щеки, уши,
лоб, а губы красные, толстые, белки глаз так и сверкают, и зубы тоже. Это
с какой же планеты его занесло сюда такого? Я прижался к стене, уступая
дорогу изо всех сил - проходи, мол, не задерживайся, только не трогай...
Не тут-то было. Конечно же, он вместе со своей тележкой останавливается
около меня, ослепляет меня своими белками и зубами и хриплым нутряным
голосом произносит:
- По-моему, это типичный алаец...
Я сглотнул, киваю.
- Так точно, - говорю. - Алаец я.
И он начинает говорить со мной по-алайски, но уже не хриплым басом, а
приятным таким, нормальным голосом - тенором или, я не знаю там,
баритоном.
- Ты, - говорит, - наверное, Гаг. Бойцовый Кот.
- Так точно, - говорю.
- Ты, - спрашивает, - из Центра сейчас?
Ну что я ему отвечу?
- Н-никак нет, - говорю. - Я сам по себе...
Я уже разглядел его и вижу, что человек как человек. Ну, черный... Ну
и что? У нас на островах голубые живут, и никто им в нос не тычет. Одет
нормально, как все здесь одеваются - рубашка навыпуск, короткие штаны.
Только черный. Весь.
- Ты, может быть, Корнея ищешь? - спрашивает он.
Участливо так спрашивает. Совсем как Корней.
- Вид у тебя какой-то взъерошенный, - спрашивает он.
- Да нет, - отвечаю я с досадой. - Это я вспотел просто. Жарко тут у
вас...
- А-а... Так ты бы мундир свой снял, что ты в нем преешь... А Корнея
ты пока лучше не ищи, Корней сейчас занят до предела...
Чисто так говорит по-алайски, грамотно, и выговор у него такой
столичный, с придыханием. Стильно говорит. Ну, объясняет он мне что-то про
Корнея, где сейчас Корней и чем он занимается, а я все поглядываю на его
