на двое. Оставит ему кое-какую еду, суп в ватник завернет, чтобы он мог
дотянуться, - сам он с постели почти что и не вставал - и уйдет. Ну вот
она однажды ушла, да и не пришла. Неизвестно, что с ней сталось. Этот Данг
совсем уже загибался, когда на него случайно вышел Корнеев разведчик. В
общем, жуткая, конечно, история. Прямо посреди столицы погибал от голода и
холода парень, причем большой математический талант, даже огромный, и всем
на него было наплевать. Так бы и подох, как собака под забором, если б не
этот тип. Ну, он раз к нему пришел, два пришел, еду ему носит. А парень
возьми его и расколи! Тот только рот разинул. А Данг ему вроде
ультиматума: или вы меня отсюда к себе возьмете, в ваш мир то есть, или я
повешусь. Вон, говорит, петелька висит, видите? Ну, Корней дал, конечно,
распоряжение... Такая вот история.
Там еще много чего было. Было там и о герцоге, и об Одноглазом Лисе,
и о господине фельдмаршале Брагге, обо всех там было. Как они политику
делают, как они развлекаются в свободное время... Я то и дело читать
бросал, ногти грыз, чтобы успокоиться. И об ее высочестве тоже было.
Оказывается, гоф-маршалом во дворце служил тоже человек Корнея, так что
сомневаться не приходится. Это же не то что для меня материалы
подбирались. Это ведь Корней их из какого-то дела надергал, прямо с мясом
выдирал. Ну, ладно.
Сложил я эти листки аккуратной стопочкой, подравнял, взвесил на руке
и опять по комнате пустил. Вообще-то, если говорить честно, оставалось мне
одно: пуля в лоб. Хребет они мне переломили, вот что. Добились своего.
Весь мир в глазах перевернули вверх тормашками. Как жить - не знаю. Зачем
жить - не понимаю. Как теперь Корнею в глаза смотреть - и вовсе не ведаю.
Эх, думаю, разбегусь я сейчас по комнате, руки по швам и - в окошко,
башкой вниз. И всему конец, хоть всего-то второй этаж. Но тут как раз
приперся Драмба, требует очередной чертеж. Отвлек он меня. А когда ушел,
стал я уже рассуждать поспокойнее. Целый час сидел, ногти грыз, а потом
пошел и искупался. И странное вдруг у меня облегчение наступило. Словно
какой-то пузырь болезненный у меня в душе надувался, надувался, а теперь
вот лопнул. Словно я с какими-то долгами рассчитался. Словно я этим
отчаянием своим какую-то вину перед кем-то искупил. Не знаю перед кем. И
не знаю какую. И в голове у меня только одно: домой, ребята! По домам! Все
мои долги, какие еще остались, - все они там, дома.
За обедом Корней мне говорит, не глядя, сурово, неприветливо:
- Прочитал?
- Да.
- Понял?
- Да.
На этом наш разговор и кончился.
После обеда заглянул я к Драмбе. Вкалывает мой рядовой вовсю, только
стружка летит. Весь в опилках, в горячем масле, руки так и ходят. Одно
удовольствие было на него смотреть. Быстро у него дело продвигалось -
просто на диво. А мне теперь оставалось только одно: ждать.
Ну, ждать пришлось мне недолго, дня два. Когда машинка была готова, я
ее сложил в мешок, отнес к прудам, собрал там и опробовал с молитвою.
Ничего машинка, молотит. Плюется, но все-таки получилась она получше, чем
у наших повстанцев, которые делали свои сморкалки вообще из обрезков
водопроводных труб. Ну, вернулся я, сунул ее вместе с мешком в железный
ящик. Готов.
И вот в тот же вечер (я уже спать нацеливался) открывается дверь, и
стоит у меня на пороге эта женщина. Слава богу, я еще не разделся - сидел
на койке в форме и снимал сапоги. Правый снял, но только это за левый
взялся, смотрю - она. Я ничего даже подумать не успел, только взглянул и,
как был в одном сапоге, вскочил перед нею и вытянулся. Красивая она была,
ребята, даже страшно - никогда я у нас таких не видел, да и не увижу,
наверное, никогда.
- Простите, - говорит она, улыбаясь. - Я не знала, что здесь вы. Я
ищу Корнея.
А я молчу, как болван деревянный, и только глазами ее ем, но почти
ничего не вижу. Обалдел. Она обвела взглядом комнату, потом снова на меня
посмотрела - пристально, внимательно, уже без улыбки - ну, видит, что от
меня толку добиться невозможно, кивнула и вышла, и дверь за собой тихонько
прикрыла. И верите ли, ребята, мне показалось, что в комнате сразу стало
темнее.
Долго я стоял вот так, в одном сапоге. Все мысли у меня спутались,
ничегошеньки я не соображал. Не знаю уж, в чем тут дело: то ли освещение
было какое-то особенное в ту минуту, а может быть, и сама эта минута была
для меня особенной, но я потом полночи все крутился и не мог в себя
прийти. Вспоминал, как она стояла, как глядела, что говорила. Сообразил,
конечно, что она мне неправду сказала, что вовсе она не Корнея искала
(нашла, где искать!), а зашла она сюда специально, на меня посмотреть.
Ну, это ладно. Другая мысль меня в тоску смертную вогнала: понял я,
что довелось мне увидеть в эту минуту малую частичку настоящего большого
мира этих людей. Корней ведь меня в этот мир не пустил и правильно,
наверное, сделал. Я бы в этом мире руки на себя наложил, потому что это
невозможно: видеть такое ежеминутно и знать, что никогда ты таким, как
они, не будешь и никогда у тебя такого, как у них, не будет, а ты среди
них, как сказано в священной книге, есть и до конца дней своих останешься
"безобразен, мерзок и затхл"... В общем, плохо я спал в эту ночь, ребята,
можно сказать, что и вовсе не спал. А едва рассвело, я выбрался в сад и
залег в кустах на обычном своем наблюдательном пункте. Захотелось мне
увидеть ее еще раз, разобраться, понять, чем же она меня вчера так
ударила. Ведь видел же я ее и раньше, из этих самых кустов и видел...
И вот когда они шли по дорожке к нуль-кабине, рядом, но не касаясь
друг друга, я смотрел на нее и чуть не плакал. Ничего опять я в ней не
видел. Ну, красивая женщина, спору нет, - и все. Вся она словно погасла.
Словно из нее душу живую вынули. В синих глазах у нее была пустота, и
около рта появились морщины.
Они прошли мимо меня молча, и только у самой кабины она,
остановившись, проговорила:
- Ты знаешь, у него глаза убийцы...
- Он и есть убийца, - тихо ответил Корней. - Профессионал...
- Бедный ты мой, - сказала она и погладила его ладонью по щеке. -
Если бы только я могла с тобой остаться... но я правда не могу. Мне здесь
тошно...
Я не стал дальше слушать. Ведь это они про меня говорили. Прокрался я
к себе в комнату, посмотрел в зеркало. Глаза как глаза. Не знаю, чего ей
надо. А Корней правильно ей сказал: профессионал. Тут стесняться нечего.
Чему меня научили, то я и умею... И я всю эту историю от себя отмел. У вас
свое, у меня свое. Мое дело сейчас - ждать и дождаться.
Как я оставшиеся три дня провел - не знаю. Ел, спал, купался. Опять
спал. С Корнеем мы почти не разговаривали. И не то чтобы он меня не
простил за тот случай или всякое там, нет. Просто он занят был по горло.
Теперь уж до последнего предела. Даже осунулся. Народ к нам снова
зачастил, так и прут. Не поверите - дирижабль прилетел, целые сутки висел
над садом, а к вечеру как посыпались из него, как посыпались... Но вот что
удивительно - за все это время ни одного "призрака". Я уже давно заметил:
"призраки" у них здесь прибывают либо поздним вечером, либо рано утром, не
знаю уж почему. Так что днем я как в тумане был, ни на что внимания не
обращал, а как солнце сядет, звезды высыпят, так я у окна с машинкой на
коленях. А "призраков" нет, хоть ты лопни. Я жду, а их нет. Я уж, честно
говоря, тревожиться начал. Что это, думаю, специально? И тут он все на сто
лет вперед рассчитал?
За все это время только одно интересное событие и произошло. В
последний день. Дрыхну это я перед ночной своей вахтой, и вдруг будит меня
Корней.
- Что это ты среди бела дня завалился? - спрашивает он меня
недовольно, но недовольство это, я вижу, какое-то ненастоящее.
- Жарко, - говорю. - Сморило.
Сморозил, конечно, спросонья. Как раз весь этот день дождик с самого
утра моросил.
- Ох, распустил я тебя, - говорит он. - Ох, распустил. У меня руки не
доходят, а ты пользуешься... Пойдем. Ты мне нужен.
Вот это номер, думаю. Понадобился. Ну, конечно, вскакиваю, постель
привел в порядок, берусь за сандалии, и тут он мне преподносит.
- Нет, - говорит. - Это оставь. Надень форму. И оправься как
следует... причешись. Вахлак вахлаком, смотреть стыдно...
Ну, ребята, думаю, моря горят, леса текут, мышка в камне утонула.
Форму ему. И разобрало меня любопытство, сил нет. Облачаюсь, затягиваюсь
до упора, причесался. Каблуками щелкнул. Слуга вашего превосходительства.
Он осмотрел меня с головы до ног, усмехнулся чему-то, и пошли мы через
весь дом к нему в кабинет. Он входит первым, отступает на шаг в сторону и
четко по-алайски произносит:
- Разрешите, господин старший бронемастер, представить вам. Бойцовый
Кот его высочества, курсант третьего курса Особой столичной школы Гаг.
Гляжу - и в глазах у меня потемнение, а в ногах дрожание. Прямо
передо мной, как приведение, сидит, развалясь в кресле,
офицер-бронеходчик, Голубой Дракон, "Огонь на колесах" в натуральную
величину, в походной форме при всех знаках различия. Сидит, нога на ногу,
ботинки сияют, шипами оскалились, коричневая кожаная куртка с подпалинами,
с плеча свисает голубой шнур - тот еще волк, значит... И морда, как у
волка, горелая пересаженная кожа лоснится, голова бритая наголо, с
коричневыми пятнами от ожогов, глаза, как смотровые щели, без ресниц...
Ладони у меня, ребята, сами собой уперлись в бедра, а каблуки так
щелкнули, как никогда еще здесь не щелкали.
- Вольно, курсант, - произнес он сиплым голосом, берет из пепельницы
сигаретку и затягивается, не отрывая от меня своих смотровых щелей.
Я опустил руки.
- Несколько вопросов, курсант, - сказал он и положил сигарку обратно
на край пепельницы.
- Слушаю вас, господин старший бронемастер!
Это не я говорю, это мой рот сам отбарабанивает. А я в это время
думаю: что же это такое, ребята? Что же это происходит? Ничего не
соображаю. А он говорит, невнятно так, сглатывая слова, я эту ихнюю манеру
знаю:
- Слышал, что его высочество удостоил тебя... а-а... жевательным
табаком из собственной руки.
- Так точно, господин старший бронемастер!
- Это за какие же... а-а... подвиги?
- Удостоен как представитель курса после взятия Арихады, господин
старший бронемастер!
Лицо у него равнодушное, мертвое. Что ему Арихада? Опять взял
сигарку, осмотрел тлеющий кончик, вернул в пепельницу.
- Значит, был удостоен... Раз так, значит... а-а... нес впоследствии
караульную службу в ставке его высочества...
- Неделю, господин старший бронемастер, - сказал мой рот, а голова
моя подумала: ну, чего пристал? Чего тебе от меня надо?
Он вдруг весь подался вперед.
- Маршала Нагон-Гига в ставке видел?
- Так точно, видел, господин старший бронемастер!
Змеиное молоко. Экий барин горелый выискался! Я с самим генералом
Фраггой разговаривал, не тебе чета, и тот со второго моего ответа позволил
и приказал: без званий. А этому, видно, как музыка: "Господин старший
бронемастер". Новопроизведенный, что ли? А может, из холопов,
выслужился... опомниться не может.
- Если бы сейчас маршала встретил, узнал бы его?
Ну и вопросик! Маршал - он был такой низенький, грузный, глаза у него
все слезились. Но это от насморка. Если бы у него глаза не было или,
скажем, уха... а так - маршал как маршал. Ничего особенного. В ставке их
много, Фрагга был еще из боевых...
- Не могу знать, - сказал я.
