реву! В три ручья, с детства так не ревела...
- И вдруг все прошло, - сказал Виктор.
Диана задумалась.
- Да... Нет. Тут вдруг Росшепер как заорет на улице, я перепугалась и
выскочила...
Она хотела сказать еще что-то, но в дверь застучали, рванули ручку, и
голос Тэдди прохрипел из коридора: "Виктор! Виктор, проснись! Открой,
Виктор!" Виктор замер с бритвой в руке. "Виктор! - хрипел Тэдди. -
Открой!" - и бешено вертел ручку. Диана вскочила и повернула ключ. Дверь
распахнулась, ворвался Тэдди, мокрый, растерзанный, в руке у него был
обрез.
- Где Виктор? - хрипло рявкнул он.
Виктор вышел из ванны.
- Что такое? - спросил он. У него заколотилось сердце. Арест...
Война...
- Дети ушли, - тяжело дыша, сказал Тэдди. - Собирайся, дети ушли!
- Постой, - остановил его Виктор. - Какие дети?
Тэдди швырнул обрез на стол в кучу исписанной, исчерканной, измятой
бумаги.
- Сманили детей, сволочи! - заорал он. - Сманили, гады! Ну, теперь
все! Хватит, натерпелись... Теперь все!
Виктор еще ничего не понимал, он только видел, что Тэдди вне себя.
Таким он видел Тэдди только один раз, когда во время большого скандала в
ресторане у него под шумок взломали кассу. Виктор в растерянности хлопал
глазами, а Диана подхватила со спинки кресла белье, проскользнула в ванную
и прикрыла за собой дверь. И в этот момент резко нервно затрещал телефон.
Виктор схватил трубку. Это была Лола.
- Виктор, - заныла она. - Я ничего не понимаю, Ирма куда-то пропала,
оставила записку, что никогда не вернется, а кругом говорят, что дети ушли
из города... Я боюсь! Сделай что-нибудь... - Она почти плакала.
- Хорошо, хорошо, сейчас, - сказал Виктор. - Дайте штаны надеть. - Он
бросил трубку и оглянулся на Тэдди. Бармен сидел на разворошенной постели
и, бормоча страшные слова, сливал в стакан остатки из всех бутылок. -
Погоди, - сказал Виктор. - Надо без паники. Я сейчас...
Он вернулся в ванную и принялся торопливо добривать намыленный
подбородок, он сейчас же несколько раз порезался, ему некогда было
направлять бритву, а Диана тем временем выскочила из-под душа и шуршала
одеждой у него за спиной, лицо у нее было жесткое и решительное, словно
она готовилась к драке, но она была совершенно спокойна.
...А дети шли бесконечной серой колонной по серым размытым дорогам,
спотыкаясь, оскальзываясь и падая под проливным дождем, или, согнувшись,
промокшие насквозь, сжимая в посиневших лапках жалкие промокшие узелки,
или, маленькие, беспомощные, или, плача, или молча, или, оглядываясь, или,
держась за руки и за хлястики, а по сторонам дороги вышагивали мрачные
черные фигуры без лиц, а на месте лиц были черные повязки, а над повязками
безжалостно холодно смотрели нечеловеческие глаза, и руки, затянутые в
черные перчатки, сжимали автоматы, и дождь лил на вороненую сталь, и капли
дрожали и катились по стали... чепуха, думал Виктор, чепуха, это совсем не
то, совсем не теперь, это я видел, но это было очень давно, а теперь
совсем не так...
...Они уходили радостно, и дождь был для них другом, они весело
шлепали по лужам горячими босыми ногами, они весело болтали и пели, и не
оглядывались, потому что они навсегда забыли свой храпящий предутренний
город, скопление клопиных нор, гнездо мелких страстишек и мелких
подлостей, чрево, беременное чудовищными преступлениями, непрерывно
творящее преступления и преступные намерения, как муравьиная матка
непрерывно извергает яйца, они ушли, щебеча и болтая, и скрылись в тумане,
пока мы, пьяные, захлебывались спертым воздухом, поражаемые погаными
кошмарами, которых они никогда не видели и никогда не увидят...
Он надевал брюки, прыгая на одной ноге, когда стекла задребезжали, и
густой механический рев проник в комнату. Тэдди опрометчиво бросился к
окну, и Виктор тоже подбежал к окну, но за окном был все тот же дождь,
пустая мокрая улица, и только кто-то проехал на велосипеде, мокрый
брезентовый мешок, натужно двигающий ногами. А стекла продолжали
дребезжать и позвякивать, и низкий тоскливый рев продолжался, а минутой
спустя к нему присоединились отрывистые жалобные гудки.
- Пошли, - сказала Диана. Она была уже в плаще.
- Нет, погоди, - сказал Тэдди. - Виктор, оружие у тебя есть? Пистолет
какой-нибудь, автомат... Есть?
Виктор не ответил, схватил свой плащ, и они втроем сбежали по
лестнице в вестибюль, совсем уже пустой, без швейцара и портье. Казалось,
в гостинице не осталось ни одного человека, только в ресторане за столом
сидел Р. Квадрига, недоуменно крутя головой и, видимо, давно уже дожидаясь
завтрака. Они выскочили на улицу и влезли в грузовик Дианы - все трое в
кабину. Диана села за руль, и они понеслись по городу. Диана молчала,
Виктор курил, стараясь собраться с мыслями, а Тэдди все продолжал
вполголоса изрыгать невероятную брань, и даже Виктор не понимал значения
многих слов потому что такие слова мог знать только Тэдди - приютская
крыса воспитанник портовых трущоб, а потом солдат похоронной команды, а
потом бандит и мародер, а потом бармен, бармен, бармен и опять бармен.
В городе людей почти не было видно, только на углу Солнечной Диана
остановилась, чтобы взять в кузов растерянную супружескую пару. Низкий рев
сирены ПВО и писклявые заводские гудки не прекращались, и было что-то
апокалиптическое в этом стоне механических голосов над безлюдным городом.
Все сжималось внутри, хотелось куда-то бежать и то ли прятаться, то ли
стрелять, и даже "Братья по разуму" на стадионе гоняли мяч без обычного
энтузиазма, а некоторые из них, разинув рты, оглядывались по сторонам, как
бы пытаясь что-то уразуметь.
На шоссе за окраиной люди стали попадаться все чаще и чаще. Некоторые
шли пешком, захлебываясь в дожде, жалкие, перепуганные, плохо
соображающие, что они делают и зачем. Другие катили на велосипедах и тоже
уже выдохлись, потому что ехать приходилось против ветра. Несколько раз
грузовик проезжал мимо брошенных автомобилей, поломавшихся или не
заправленных впопыхах, а один автомобиль съехал в кювет. Диана
останавливалась и подбирала всех, и скор кузов оказался набит до отказа.
Виктор и Тэдди тоже перебрались в кузов, уступив места женщине с грудным
младенцем и какой-то полусумасшедшей старухе. Потом места не осталось и в
кузове, и Диана уже больше не останавливалась, и грузовик мчался вперед,
заливая потоками воды и обгоняя десятки и сотни людей, тащившихся в
лепрозорий. Несколько раз грузовик обгонял легковые машины, набитые
людьми, мотоциклы, а еще один грузовик догнал их и пристроился сзади.
Диана привыкла возить коньяк для Росшепера или гонять пустую машину по
окрестностям для собственного удовольствия, поэтому в кузове было страшно.
Сесть все не могли, не было места, и стоявшие цеплялись друг за друга и за
головы сидящих, и каждый старался забраться подальше от бортов, и никто
ничего не говорил - все только пыхтели и ругались, а одна женщина
непрерывно плакала, и шел дождь - такой, какой Виктор не видел никогда в
жизни, он даже не представлял себе, что на свете бывают такие дожди -
сплошной тропический ливень, но не теплый, а ледяной, пополам с градом, и
сильный ветер нес его круто навстречу движению. Видимость была
отвратительная - пятнадцать метров вперед и пятнадцать назад, и Виктор
очень боялся, что Диана вдобавок ко всему сшибет кого-нибудь на месте или
врежется в затормозившую машину. Но все обошлось благополучно, и Виктор
только сильно отдавил ногу, когда все в кузове повалились друг на друга в
последний раз и грузовик занесло перед громадным скоплением машин перед
воротами лепрозория.
Наверное, весь город собрался здесь. Здесь не было дождя, и,
казалось, что город прибежал сюда, спасаясь от потопа. Вправо и влево от
шоссе, насколько хватало глаз, вдоль колючей проволоки растянулась
тысячная толпа, в которой тонули разбросанные, стоящие кое-как пустые
автомобили - роскошные длинные лимузины, потрепанные легковушки с
брезентовым верхом, грузовики, автобусы и даже один автокран, на стреле
которого сидело несколько человек. Над толпой висел глухой гул, иногда
раздавались пронзительные крики.
Все попрыгали из кузова, и Виктор сразу потерял из виду Диану и
Тэдди, вокруг были только незнакомые лица, мрачные, ожесточенные,
недоумевающие, плачущие, кричащие, с закаченными в обмороке глазами,
оскаленные... Виктор попытался пробиться к воротам, но через несколько
шагов безнадежно завяз. Люди стояли плотной стеной, и никто не желал
уступать своего места, их можно было толкать, пинать, бить, они даже не
оборачивались, они только вжимали головы в плечи и все старались
просунутся вперед, вперед, ближе к воротам, ближе к своим детям. Они
вставали на цыпочки, они тянули шеи, и ничего не было видно за колышущейся
массой капюшонов и шляп.
- Господи, за что? В чем согрешили мы, господи?
- Сволочи! Давно надо было вырезать. Говорили же люди...
- А где бургомистр? Какого черта он делает? Где полиция? Где все эти
толстобрюхие?
- Сим, меня сейчас задавят... Сим, задыхаюсь! О, Сим...
- В чем отказывали? Что для них жалели? От себя кусок отрывали,
ходили босяками, лишь бы их одеть-обуть...
- Напереть всем разом - и ворота к черту...
- Да я его в жизни пальцем не тронула. Я видела, как вы своего-то
пороли, а у нас в доме в заводе такого не было...
- Видал пулеметы? Это что же, в народ стрелять? За своих-то детей?
- Муничка! Муничка! Муничка! Муничка мой! Муничка!
- Да что же это, господа? Это же безумие какое-то. Где это видано?
- Ничего, легионеры им покажут... Они с тылу, понял? Ворота откроют,
тут и мы поднапрем...
- А пулеметы видел? То-то и оно...
- Пустите меня! Да пустите же вы меня! У меня дочка там.
- Они давно собирались, я же видела, да боязно было спрашивать.
- А может быть и ничего? Что же они, звери что ли? Это же не
оккупанты все-таки, не на расстрел же их повели, не в печи...
- В крр-р-ровь, зубами рвать буду!
- Да-а, видно совсем мы дерьмо стали, если родные дети от нас к
заразам ушли... Брось, сами они ушли, никто их не гнал насильно...
- Эй, у кого ружья есть? Выходи! У кого ружья есть, говорю? - Выходи
ко мне, давай сюда, вот он я!
- Это мои дети, господин хороший, я их породил, и я ими распоряжаться
буду как желаю!
- Да где же полиция, господи?
- Надо телеграмму господину Президенту! Пять тысяч подписей - это вам
не шутка!..
- Женщину задавили! Подвинься, говорю, сволочь! Не видишь?
- Муничек мой! Муничек, Муничек!
- Хрен от этих петиций толку. У нас петиций не любят. Дадут этой
петицией по мозгам...
- Открывай ворота, так вашу перетак!. Мокрецы паршивые, гады!
- Ворота!
- Отворяй ворота!
Виктор полез назад. Это было трудно, несколько раз его ударили, но он
все-таки выбрался, пробрался к грузовику и снова залез в кузов. Над
лепрозорием стоял туман, в десятке метров от изгороди по ту сторону уже не
было ничего видно. Ворота были плотно закрыты, перед ними оставалось
пустое пространство, и в этом пространстве стояли, расставив ноги,
направив на толпу автоматы, человек десять солдат внутренней службы в
касках, надвинутых на глаза. На крыльце караульной будки, вставая от
напряжения на носки, надсаживаясь, что-то кричал в толпу офицер, но его не
было слышно. Над крышей караульной будки, словно громадная этажерка,
возвышалась в тумане деревянная башня, на верхней площадке стоял пулемет и
