- Водка, зрелища?
- Безусловно.
- Страшная болезнь, - сказал Виктор. - Не хочу... И все равно
непонятно... Ничего не понимаю. Ну, то, что умных людей сажают за колючую
проволоку - это я понимаю. Но почему их выпускают, а к ним не пускают...
- А может быть, это не они сидят за колючей проволокой, а вы сидите.
Виктор усмехнулся.
- Подождите, - сказал он. - Это еще не все непонятно. Причем здесь,
например, Павор? Ну, ладно - меня не пускают, я - человек посторонний. Но
должен же кто-то инспектировать состояние постельного белья и отхожих
мест? Может быть, у вас там антисанитарные условия.
- А если его интересуют не санитарные условия?
Виктор в замешательстве посмотрел на Голема.
- Вы опять шутите? - спросил он.
- Опять нет, - ответил Голем.
- Так он что, по-вашему - шпион?
- Шпион - слишком емкое понятие, - возразил Голем.
- Погодите, - сказал Виктор. - Давайте начистоту. Кто намотал
проволоку и поставил охрану?
- Ох, уж эта проволока, - вздохнул Голем. - Сколько об нее порвано
одежды, а эти солдаты постоянно страдают поносом. Вы знаете лучшее
средство от поноса? Табак с портвейном... точнее, портвейн с табаком.
- Ладно, - сказал Виктор. - Значит, генерал Пферд. Ага... - сказал
он. - И этот молодой человек с портфелем... Вот оно что! Значит, это у вас
просто военная лаборатория. Понятно... А Павор, значит, не военный. По
другому, значит, ведомству. Или, может быть, он шпион не наш, а
иностранный?
- Упаси бог! - сказал Голем с ужасом. - Этого нам еще не хватало.
- Так... А он знает, кто этот парень с портфелем?
- Думаю, да, - сказал Голем.
- А этот парень знает, кто такой Павор?
- Думаю - нет, - сказал Голем.
- Вы ему ничего не сказали?
- Какое мне дело?
- И генералу Пферду не сказали?
- И не думал.
- Это не справедливо, - произнес Виктор. - Надо сказать.
- Слушайте, Виктор, - произнес Голем. - Я позволил вам болтать на эту
тему только для того, чтобы вы испугались и не лезли в чужую карту. Вам
это совершенно ни к чему. Вы и так уже на заметке, вас могут попросить, вы
даже пикнуть не успеете.
- Меня испугать нетрудно, - сказал Виктор со вздохом. - Я испуган с
детства. И все-таки я никак не могу понять: что им всем нужно от мокрецов?
- Кому - им? - устало и укоризненно спросил Голем.
- Павору. Пферду. Парню с портфелем. Всем этим крокодилам.
- Господи, - сказал Голем. - Ну что в наше время нужно крокодилам от
умных и талантливых людей? Я вот не понимаю, что _в_а_м_ от них нужно. Что
вы лезете во все эти дела? Мало вам своих собственных неприятностей? Мало
вам господина Президента?
- Много, - согласился Виктор. - Я сыт по горло.
- Ну и прекрасно. Поезжайте в санаторий, возьмите с собой пачку
бумаги... хотите я вам подарю пишущую машинку?
- Я пишу по старой системе, - сказал Виктор. - Как Хэмингуэй.
- Вот и прекрасно. Я вам подарю огрызок карандаша. Работайте, любите
Диану. Может быть, вам еще сюжет дать? Может быть, вы уже исписались?
- Сюжеты рождаются из темы, - важно сказал Виктор. - Я изучаю жизнь.
- Ради бога, - сказал Голем. - Изучайте жизнь сколько вам угодно.
Только не вмешивайтесь в процессы.
- Это невозможно, - возразил Виктор. - Прибор неизбежно влияет на
картину эксперимента. Разве вы забыли физику? Ведь мы наблюдаем не мир,
как таковой, а мир плюс воздействие наблюдателя.
- Вам уже один раз дали кастетом по черепу, а в следующий раз могут
просто пристрелить.
- Ну, - сказал Виктор. - Во-первых, может быть, вовсе не кастетом, а
кирпичом, а во-вторых, мало-ли где мне могут дать по черепу? Меня в любой
момент могут повесить, так что же, теперь - из номера не выходить?
Голем покусал нижнюю губу. У него были желтые лошадиные зубы.
- Слушайте, вы, прибор, - сказал он. - Вы тогда вмешались в
эксперимент случайно и немедленно получили по башке. Если теперь вы
вмешаетесь сознательно...
- Я ни в какой эксперимент не вмешивался, - сказал Виктор. - Я шел
себе спокойно от Лолы и вдруг вижу...
- Идиот, - сказал Голем. - Идет он себе и видит. Надо было перейти на
другую сторону, ворона ты безмозглая.
- Чего это я ради буду переходить на другую сторону?
- А того ради, что один ваш хороший знакомый занимался выполнением
своих прямых обязанностей, а вы туда влезли, как баран.
Виктор выпрямился.
- Какой еще хороший знакомый? Там не было ни одного знакомого.
- Знакомый подоспел сзади с кастетом. У вас есть знакомые с
кастетами?
Виктор залпом допил свой коньяк. С удивительной отчетливостью он
вспомнил: Павор с покрасневшим от гриппа лицом вытаскивал из кармана
платок, и кастет со стуком падает на пол - тяжелый, тусклый, прикладистый.
- Бросьте, - сказал Виктор и откашлялся. - Ерунда. Не мог Павор...
- Я не называл никаких имен, - возразил Голем.
Виктор положил руки на стол и оглядел свои сжатые кулаки.
- При чем здесь его обязанности? - спросил он.
- Кому-то понадобился живой мокрец, очевидно. Киднэпинг.
- А я помешал?
- Пытался помешать.
- Значит, они его все-таки схватили?
- И увезли. Скажите спасибо, что вас не прихватили - во избежании
утечки информации. Их ведь судьба литературы не занимает.
- Значит, Павор... - медленно сказал Виктор.
- Никаких имен, - напомнил Голем строго.
- Сукин сын, - сказал Виктор. - Ладно, посмотрим... А зачем
понадобился им мокрец?
- Ну как - зачем? Информация... Где взять информацию? Сами знаете -
проволока, солдаты, генерал Пферд...
- Значит, сейчас его там допрашивают? - проговорил Виктор.
Голем долго молчал. Потом сказал:
- Он умер.
- Забили?
- Нет. Наоборот. - Голем снова помолчал. - Они, болваны, не давали
ему читать, и он умер от голода.
Виктор быстро взглянул на него. Голем печально улыбался. Или плакал
от горя. Виктор почувствовал вдруг ужас и тоску, душную тоску. Свет
торшера померк. Это было похоже на сердечный приступ. Виктор задохнулся и
с трудом оттянул узел галстука. Боже мой, подумал он, какая же это дрянь,
какая гадость, бандит, холодный убийца... а после этого, через час, помыл
руки, попрыскался духами, прикинул, какие благодарности перепадут от
начальства, и сидел рядом, и чокался со мной, и улыбался мне, и говорил со
мной, как с товарищем, и все врал, улыбался и врал, с удовольствием врал,
наслаждался, издевался надо мной, хихикал в кулак, когда я отворачивался,
подмигивал сам себе, а потом сочувственно спрашивал, что у меня с
головой... Словно сквозь туман, Виктор видел, как доктор Р._Квадрига
медленно поднял голову, разинул в неслышном крике запекшийся рот и стал
судорожно шарить по скатерти трясущимиcя руками, как слепой, и глаза у
него были, как у слепого, когда он вертел головой и все кричал, кричал, а
Виктор ничего не слышал... И правильно, я сам дерьмо, никому не нужный,
мелкий человечек, в морду меня сапогом, и держать за руки, не давать
утираться, а на кой черт я кому нужен, надо было бить покрепче, чтобы не
встал, а я как во сне с ватными кулаками, и боже мой, на кой черт я живу,
и на кой черт живут все, ведь это так просто, подойти сзади и ударить
железом в голову, и ничего не изменится, родится за тысячу километров
отсюда в ту же самую секунду другой ублюдок... Жирное лицо Голема обрюзгло
еще сильнее и стало черным от проступившей щетины, глаза совсем заплыли,
он лежал в кресле неподвижно, как бурдюк с прогоркшим маслом, двигались
только пальцы, когда он медленно брал рюмку за рюмкой, беззвучно отламывал
ножку, ронял и снова брал, и снова ломал и ронял... И никого не люблю, не
могу любить Диану, мало ли с кем я сплю, спать-то все умеют, но разве
можно любить женщину, которая тебя не любит, и женщина не может любить,
когда ты не любишь ее, и так все вертится в проклятом бесчеловеческом
кольце, как змея вертится, гонится за своим хвостом, как животные
спариваются и разбегаются... А Тэдди плакал, поставив локти на стойку,
положив костлявый подбородок на костлявые кулаки, его лысый лоб шафранно
блестел под лампой, и по впалым щекам безостановочно текли слезы, и они
тоже блестели под лампой... А все потому, что я дерьмо, и ни какой не
писатель, какой из меня к черту писатель, если я не терплю писать, если
писать - это мучение, стыдное, неприятное, гадкое, что-то вроде
болезненного физиологического отправления, вроде поноса, вроде
выдавливания гноя из чирья, ненавижу, страшно подумать, что придется
заниматься этим всю жизнь, что обречен, что теперь уже не отпустят, а
будут требовать: давай, давай, и я буду давать, но сейчас я не могу, даже
думать не могу об этом, господи, пусть я не буду об этом думать, а то меня
вырвет... Бол-Кунац стоял за спиной Р._Квадриги и смотрел на часы,
тоненький, мокрый, с мокрым свежим лицом, с чудными темными глазами, и от
него, разрывая плотную горячую духоту, шел свежий запах - запах травы и
ключевой воды, запах лилий, солнца и стрекоз над озером... И мир вернулся.
Только какое-то смутное воспоминание или ощущение, или воспоминание об
ощущении метнулось за угол: чей-то отчаянный оборвавшийся крик, непонятный
скрежет, звон, хруст стекла...
Виктор облизнул губы и потянулся за бутылкой. Доктор Р. Квадрига,
лежа головой на скатерти, хрипло бормотал: "Ничего не нужно. Спрячьте
меня. Ну их..." Голем озабоченно сметал со стола стеклянные обломки.
Бол-Кунац сказал:
- Господин Голем, простите, пожалуйста. Вам письмо, - он положил
перед Големом конверт и снова взглянул на часы. - Добрый вечер, господин
Банев, - сказал он.
- Добрый вечер, - сказал Виктор, наливая себе коньяку.
Голем внимательно читал письмо. За стойкой Тэдди шумно сморкался в
клетчатый носовой платок.
- Слушай, Бол-Кунац, - сказал Виктор. - Ты видел, кто меня тогда
ударил?
- Нет, - сказал Бол-Кунац, поглядев ему в глаза.
- Как так - нет? - сказал Виктор, нахмурившись.
- Он стоял ко мне спиной, - объяснил Бол-Кунац.
- Ты его знаешь, - сказал Виктор. - Кто это был?
Голем издал неопределенный звук. Виктор быстро оглянулся на него.
Голем, не обращая ни на кого внимания, задумчиво рвал записку на мелкие
клочки. Обрывки он спрятал в карман.
- Вы ошибаетесь, - сказал Бол-Кунац. - Я его не знаю.
- Банев, - пробормотал Р. Квадрига. - Я тебя прошу... Я не могу там
один... Пойдем со мной... Очень жутко...
Голем поднялся, поискал пальцем в жилетном кармане, потом крикнул:
- Тэдди! Запишите на меня... И учтите, что я разбил четыре рюмки... -
Ну, я пошел, - сказал он Виктору. - Подумайте и примите разумное решение.
Может быть, вам даже лучше уехать.
- До свидания, господин Банев, - вежливо сказал Бол-Кунац. Виктору
показалось, что мальчик едва заметно отрицательно покачал головой.
- До свидания, Бол-Кунац, - сказал он. - До свидания.
Они ушли. Виктор в задумчивости допил коньяк. Подошел официант, лицо
у него было все опухшее, все в красных пятнах. Он стал убирать со стола, и
движения его были непривычно неловки и неуверенны.
- Вы здесь недавно? - спросил Виктор.
- Да, господин Банев. Сегодня с утра.
- А что Питер, заболел?
- Нет, господин Банев. Он уехал. Не выдержал. Я тоже, наверное,
уеду...
Виктор посмотрел на Р. Квадригу.
- Отведите его потом в номер, - сказал он.
- Да, конечно, господин Банев, - ответил официант нетвердым голосом.
Виктор расплатился, прощально помахал Тэдди и вышел из ресторана в
вестибюль. Он поднялся на второй этаж, подошел к двери Павора, поднял
