- Обязательно, - сказал Зурзмансор. - Премию вам будут вручать именно
там. Только вы разочаруетесь. Чудес не будет. Будет выходной день. Десяток
домиков и лечебный корпус.
- Лечебный корпус, - повторил Виктор. - И кого же у вас там лечат?
- Людей, - сказал Зурзмансор со странной интонацией. Он усмехнулся и
вдруг что-то страшное произошло с его лицом. Правый глаз опустился и
съехал к подбородку, рот стал треугольником, а левая щека с ухом
отделилась от черепа и повисла. Это длилось одно мгновение. Диана уронила
тарелку, Виктор машинально оглянулся, а когда снова уставился на
Зурзмансора, тот уже был прежний - желтый и вежливый. Тьфу, тьфу, тьфу -
мысленно сказал Виктор. Изыди не истый дух. Или показалось? Он торопливо
вытащил пачку сигарет, закурил и стал смотреть в стакан. "Братья по
разуму" с большим шумом поднялись из-за стола и побрели к выходу, зычно
перекликаясь. Зурзмансор сказал:
- Вообще, мы хотели бы, чтобы вы чувствовали себя спокойно. Вам не
надо ничего бояться. Вы, наверное, догадываетесь, что наша организация
занимает определенное положение и пользуется определенными привилегиями.
Мы многое делаем, и за это нам многое разрешается: разрешаются опыты над
климатом, разрешается подготовка нашей смены... и так далее. Не стоит об
этом распространяться. Некоторые господа воображают, будто мы работаем на
них, ну, и мы их е разубеждаем. - Он помолчал. - Пишите о чем хотите, и
как хотите, Банев, не обращайте внимания на псов лающих. Если у вас будут
трудности с издательствами или денежные затруднения, мы вас поддержим. В
крайнем случае мы будем издавать вас сами. Для себя, конечно. Так что ваши
миноги будут вам обеспечены.
Виктор выпил и покачал головой.
- Ясно, - сказал он. - Опять меня покупают.
- Если угодно, - сказал Зурзмансор. - Главное, чтобы вы осознали:
есть контингент читателей, пусть пока не очень многочисленный, который
заинтересован в вашей работе. Вы нам нужны, Банев. Причем, вы нам нужны
такой, какой вы есть. Нам не нужен Банев - наш союзник и наш певец,
поэтому не ломайте себе голову, на чьей вы стороне. Будьте на своей
стороне, как и полагается всякой творческой личности. Вот все, что нам от
вас нужно.
- Оч-чень, оч-чень льготные условия, - сказал Виктор. - Карт-бланш и
штабеля маринованных книг в перспективе. В перспективе и в горчичном
соусе. И какая вдова ему б молвила "нет"?.. Слушайте, Зурзмансор, вам
приходилось когда-нибудь продавать душу и перо?
- Да, конечно, - сказал Зурзмансор. - И вы знаете, платили безобразно
мало. Но это было тысячу лет назад, и на другой планете. - Он снова
помолчал. - Вы неправы, Банев, - сказал он. - Мы не покупаем вас. Мы
просто хотим, чтобы вы остались самим собой, мы опасаемся, что вас сомнут.
Ведь многих уже смяли... Моральные ценности не продаются, Банев. Их можно
разрушить, купить их нельзя. Каждая моральная данная ценность нужна только
одной стороне, красть или покупать ее не имеет смысла. Господин Президент
считает, что купил живописца Р._Квадригу. Это ошибка. Он купил халтурщика
Р._Квадригу, а живописец протек между пальцами и умер. А мы не хотим,
чтобы писатель Банев протек между чьими-то пальцами, пусть даже нашими и
умер. Нам нужны художники а не пропагандисты.
Он встал. Виктор тоже поднялся, ощущая неловкость и гордость,
недоверие и уважение, разочарование и ответственность, и еще что-то, в чем
он пока не мог разобраться.
- Было очень приятно побеседовать, - сказал Зурзмансор. - Желаю
успешной работы.
- До свидания, - сказал Виктор.
Зурзмансор коротко поклонился и ушел, вскинув голову, широко и твердо
шагая. Виктор смотрел ему вслед.
- Вот за это я тебя и люблю, - сказала Диана. Виктор рухнул на стул и
потянулся к бутылке.
- За что? - растерянно спросил он.
- За то, что ты им нужен. За то, что ты, кобель, пьяница, неряха,
скандалист, подонок, все-таки нужен таким людям.
Она перегнулась через стол и поцеловала его в щеку. Это была еще одна
Диана, Диана Влюбленная - с огромными сухими глазами, Мария из Магдалы,
Диана, Смотрящая Снизу Вверх.
- Подумаешь, - пробормотал Виктор. - Интеллектуалы... Новые калифы на
час...
Однако это были только слова. На самом деле все было не так просто.
10
Виктор вернулся в гостиницу на следующий день после завтрака. На
пропитание Диана сунула ему в руку берестяной туесок: Росшеперу прислали
из столичной оранжереи полпуда клубники, и Диана здраво рассудила, что
Росшеперу, при всей его аномальной прожорливости, с такой массой ягод в
одиночку не управиться.
Мрачный швейцар отворил перед Виктором дверь, Виктор угостил его
клубникой, швейцар взял несколько ягод, положил их в рот, пожевал, как
хлеб и сказал:
- Щенок-то мой, оказывается заводилой у них там был.
- Ну что уж вы так, - сказал Виктор. - Он славный парнишка. Умница и
воспитан хорошо.
- Так уж драл я его! - сказал швейцар, приободрившись. - Старался...
- Он снова помрачнел. - Соседи заедают, - сообщил он. - А я что? Я ж не
знал ничего...
- Плюньте на соседей, - посоветовал Виктор. - Это же они от зависти.
Мальчишка у вас прелесть. Я, например, очень рад, что моя дочка с ним
дружит.
- Ха! - сказал швейцар, вновь приободрившись. - Так, может, еще
породнимся?
- А что же, - сказал Виктор. - Очень даже может быть. - Он представил
себе Бол-Кунаца. - Отчего же...
Посмеялись по этому поводу, пошутили.
- Стрельбы вчера не слыхали? - спросил швейцар.
- Нет, - сказал Виктор. - А что?
- А так получилось, - сказал швейцар, - что, значит, когда мы все
разошлись, кое-кто, значит, не разошелся, подобрались-таки отчаянные
головы, разрезали проволоку и - внутрь. А по ним из пулеметов.
- Вот черт, - сказал Виктор.
- Сам я не видел, - сказал швейцар. - Люди рассказывают. - Он
осторожно огляделся по сторонам, поманил к себе Виктора и сказал ему
шепотом на ухо: "Тэдди наш там оказался, подранили его. Но ничего,
обошлось. Дома сейчас отлеживается".
- Обидно, - пробормотал Виктор, расстроившись.
Он угостил клубникой портье, взял ключ и поднялся к себе. Не
раздеваясь, набрал номер Тэдди. Сноха Тэдди сообщила, что все в общем
ничего, прострелили ему мякоть, лежит на животе, ругается и сосет водку.
Сама же она нынче собирается в Дом Встречи проведать сына. Виктор попросил
передать Тэдди привет, пообещал зайти и повесил трубку. Надо было еще
позвонить Лоле, но он представил себе этот разговор, упреки, вскрики, и
звонить не стал. Снял плащ поглядел на клубнику, спустился на кухню и
выпросил бутылочку сливок. Когда он вернулся, в номере сидел Павор.
- Добрый день, - сказал Павор, ослепительно улыбаясь. Виктор подошел
к столу, высыпал клубнику в полоскательницу, залил сливками, засыпал
сахарным песком и сел.
- Ну, здравствуйте, здравствуйте, - сказал он мрачно. - Что скажете?
Смотреть на Павора ему не хотелось. Во-первых, Павор был сволочь, а,
во-вторых, неприятно, оказывается, смотреть на человека, на которого
донес. Даже если он и сволочь, даже если ты донес из самых безукоризненных
соображений.
- Слушайте, Виктор, - сказал Павор. - Я готов извиниться. Мы оба вели
себя глупо, но я - в особенности. Это все от служебных неприятностей.
Искренне прошу извинения. Мне было бы чертовски неприятно, если бы мы с
вами рассорились из-за такой ерунды.
Виктор помешал ложечкой в клубнике со сливками и стал есть.
- Ей-богу, до того мне в последнее время не везет, - продолжал Павор,
- весь мир обругал бы. И ни сочувствия тебе ни от кого, ни поддержки;
бургомистр этот, скотина, завлек меня в грязную историю...
- Господин Сумман, - сказал Виктор. - Перестаньте ваньку валять.
Притворяться вы умеете хорошо, но я, к счастью вас раскусил, и наблюдать
ваши артистические таланты не доставляет мне никакого удовольствия. Не
портите мне аппетит, ступайте себе.
- Виктор, - произнес Павор укоризненно. - Мы же взрослые люди. Нельзя
же придавать столько значения застольной болтовне. Неужели же вы
вообразили, будто я действительно исповедую ту чушь, которую молол?
Мигрень, неприятности, насморк... Ну что вы хотите от человека?
- Я хотел бы, чтобы человек не бил меня со спины кастетом по черепу,
- объяснил Виктор. - А если уж бьет, - бывают обстоятельства, - то чтобы
не разыгрывал потом друга-приятеля.
- Ах, вот вы о чем, - сказал Павор задумчиво. Лицо у него словно
осунулось. - Слушайте, Виктор, я вам все объясню. Это была чистая
случайность... Я понятия не имел, что это вы. И потом... Вы же сами
говорите, что бывают обстоятельства...
- Господин Сумман, - сказал Виктор, облизывая ложку. - Я всегда
недолюбливал людей вашей профессии. Одного я даже застрелил - он был очень
смелый в штабе, когда обвинял офицеров в нелояльности, но когда его
послали на передовую... В общем, убирайтесь.
Однако Павор не убрался. Он закурил сигарету, положил ногу на ногу и
откинулся в кресле. Ну понятно - здоровый мужик, и дзю-до, наверное,
знает, и кастет у него есть... Хорошо бы разозлиться сейчас. Что он, в
самом деле, мне лакомство портит...
- Я вижу, вы много знаете, - сказал Павор. - Это плохо. Я имею в виду
- для вас. Ну, ладно. Во всяком случае, вы не знаете, что я самым
искренним образом уважаю вас и люблю. Ну, не дергайтесь и не делайте вид,
что вас тошнит. Я говорю серьезно. Я с удовольствием готов выразить
сожаление по поводу инцидента с кастетом. Я даже признаюсь, что знал, кого
бью, но мне ничего не оставалось делать. За углом валяется один свидетель,
теперь вы приперлись. В общем, единственное, на что я мог бы пойти, это
треснуть вас по возможности деликатно, что я и сделал. Приношу самые
искренние извинения.
Павор сделал аристократический жест. Виктор смотрел на него с
каким-то даже любопытством. Что-то в этой ситуации было свежее,
неиспытанное и труднопредставляемое.
- Однако, извиняться за то, что я - работник известного вам
департамента, - продолжал Павор, - я не могу, да и не хочу в общем-то. Не
воображайте, пожалуйста, будто у нас там собрались сплошные душители
вольной мысли и подонки-карьеристы. Да, я - контрразведчик. Да, работа у
меня грязная. Только работа всегда грязная, чистой работы не бывает. Вы в
своих рамках изливаете подсознание, либидо свое пресловутое, ну, а я -
по-другому... Подробности вам рассказывать не могу, но вы, наверное, сами
обо всем догадываетесь. Да, слежу за лепрозорием, ненавижу этих мокрецов,
боюсь их, и не только за себя боюсь, за всех боюсь, которые хоть чего-то
стоят. За вас, например. Вы же ни черта не понимаете. Вы - вольный
художник, эмоционал, ах, ох, - и все разговоры. А речь идет о судьбе
системы. Если угодно - о судьбе человечества. Вот вы ругаете господина
Президента - диктатор, тиран, дурак... А надвигается такая диктатура,
какая вам, вольным художникам и не снилась. Я давеча в ресторане много
чепухи наговорил, но главное зерно верно: человек - животное анархическое,
и анархия его сожрет, если система не будет достаточно жесткой. Так вот,
ваши любезные мокрецы обещают такую жестокость, что места для
обыкновенного человека уже не останется. Вы этого не понимаете. Вы
думаете, что если человек цитирует Зурзмансора или Гегеля, то это - о! А
такой человек смотрит на вас и видит кучу дерьма, ему вас не жалко, потому
что вы и по Гегелю дерьмо, и по Зурзмансору тоже дерьмо. Дерьмо по
определению. А что за границами этого дерьма-определения - его не
