вспомнил мокреца, который пришел в зал, и как дети встали, и какое лицо
было у Ирмы. - Вы это серьезно? - спросил он.
- Это не я, - сказал Павор. - Это голос нации. Вокс попули. Киски из
города сбежали, а детишки обожают мокрецов, шляются к ним в лепрозорий,
днюют и ночуют там, отбились от рук, никого не слушаются. Воруют у
родителей деньги и покупают книги... Говорят, сначала родители очень
радовались, что дети не рвут штанов, лазая по заборам, а тихо сидят дома и
почитывают книжки. Тем более, что погода плохая. Но теперь уже все видят,
к чему это привело и то это затеял. Теперь уже никто больше не радуется.
Однако мокрецов по старинке боятся и только рычат им вслед...
Голос нации, подумал Виктор. Голос Лолы и господина бургомистра.
Слыхали мы этот голос... Кошки, дожди, телевизоры. Кровь христианских
младенцев...
- Я не понимаю, - сказал он. - Вы это серьезно или от скуки?
- Это не я! - сказал Павор проникновенно. - Так говорят в городе.
- Как говорят в городе, мне ясно, - сказал Виктор. - А вы-то сами что
об этом думаете?
Павор пожал плечами.
- Течение жизни, - туманно сказал он. Трепотня пополам с истиной. -
Он посмотрел на Виктора поверх платка. - Не считайте меня идиотом, -
сказал он, - вспомните лучше детей, где вы еще видели таких детей? Или, по
крайней мере, столько таких детей?
Да, подумал Виктор, таких детей... Кошки кошкам, но этот мокрец в
зале - это вам не кошка пополам с дождем... Есть такое выражение: лицо,
освещенное изнутри. Именно такое лицо было у Ирмы, а когда она
разговаривает со мной, лицо ее освещено только снаружи. А с матерью она
вообще не разговаривает - цедит сквозь зубы что-то брезгливо -
снисходительное... Но если это так, если это правда, а не грязная
болтовня, то выглядит это крайне нечист плотно. Что им нужно от детей? Они
же больные люди, обреченные... И вообще, что за свинство - настраивать
детей против родителей, даже против таких родителей, как мы с Лолой.
Хватит с нас господина Президента: нация выше родительских уз, Легионы
Свободы - ваш отец и ваша мать, и мальчик идет в ближайший штаб и
сообщает, что отец назвал господина Президента странным человеком, а мать
назвала поход Легиона разорительным предприятием. А теперь еще является
черный мокрый дядя и уже безо всяких объясняет, что отец твой - пьяная
безмозглая скотина, а мать - дура и шлюха. Положим, что это верно, но все
равно свинство, все это должно делаться не так, и не их это собачье дело,
не они за это отвечают, и никто не просит заниматься таким
просветительством... Патология какая-то. Если только это просветительство.
А если похуже? Дитя начинает розовыми губками лепетать о прогрессе,
начинает строить страшные жестокие вещи, не ведая, что лепечет, но уже от
младых ногтей приучаясь к интеллектуальной жестокости, к самой страшной
жестокости, какую можно придумать, а они, намотав черные тряпки на
шелушащиеся физиономии, стоят за стеной и дергают ниточки... и, значит,
никакого нового поколения нет, а есть вся та же старая и грязная игра в
марионетки, и я был вдвойне ослом, когда обмирал сегодня на сцене... До
чего же это мерзкая затея - наша цивилизация...
- ...имеющий глаза да видит, - говорил Павор. - Нас не пускают в
лепрозорий. Колючая проволока, солдаты, ладно. Но кое-что можно видеть и
здесь, в городе. Я видел, как мокрецы разговаривают с мальчишками и как
ведут себя при этом эти мальчишки, какими они становятся ангелочками, а
спроси у него, как пройти к фабрике - он тебя обольет презрением с ног до
головы...
Нас не пускают в лепрозорий, - думал Виктор. - Колючая проволока - а
мокрецы гуляют по городу свободно. Но не Голем же это выдумал... Вот
сволочь, подумал он, отец нации. Вот мерзавец. Значит, и здесь его работа.
Лучший друг детей... Очень может быть, очень на него похоже. А вы знаете,
господин Президент, на вашем месте я бы попытался разнообразить свои
приемы. Слишком легко стало отличить ваш хвост от всех других хвостов.
Колючая проволока, солдаты, пропуска - значит, господин Президент; значит,
обязательно какая-нибудь мерзость...
- На кой черт там колючая проволока? - спросил Виктор.
- А я откуда знаю? - сказал Павор. - Никогда раньше там не было
колючей проволоки.
- Значит, вы там бывали?
- Почему? Не был. Но не первый же я здесь санитарный инспектор... да
дело и не в колючей проволоке, мало ли на свете колючей проволоки. Детишек
туда пускают беспрепятственно, мокрецов оттуда выпускают беспрепятственно,
а нас с вами туда не пустят - вот это удивительно.
Нет, это все-таки не Президент, - думал Виктор. - Президент и чтение
Зурзмансора, да еще и Банева - это как-то не совмещается. И эта
разрушительная идеология... Если бы я такое написал, меня бы распяли.
Непонятно, непонятно... и нечисто. Спрошу-ка я у Ирмы, подумал он. Просто
спрошу и посмотрю, что она будет делать... Между прочим, и Диана должна
кое-что знать...
- Вы не слушаете? - спросил Павор.
- Виноват, задумался.
- Я говорю, что не удивился бы, если бы город принял бы меры. При
чем, как и полагается городу, жестокие.
- Я тоже не удивился бы, - пробормотал Виктор. - Я не удивлюсь, если
даже мне самому захочется принять кое-какие меры.
Павор поднялся и подошел к окну.
- Ну и погодка, - сказал он с тоской. - Уехать бы отсюда поскорее.
Дадите вы мне книгу или нет?
- У меня нет книг, - сказал Виктор. - Все, что я с собой привез, все
в санатории... Слушайте, а зачем мокрецам наши дети?
Павор пожал плечами.
- Это же больные люди, - ответил он. - Откуда нам знать, мы то с вами
здоровые.
В дверь постучали, и вошел Голем, грузный и мокрый.
- Спросим Голема, - сказал Павор. - Голем, зачем мокрецам наши дети?
- Ваши дети? - спросил Голем, внимательно разглядывая этикетку на
бутылке с джином, - у вас есть дети, Павор?
- Павор утверждает, - сказал Виктор, - будто ваши мокрецы настраивают
городских детей против родителей. Что вы об этом знаете, Голем?
- Гм, - сказал Голем. - Где у вас чистые стаканы? Ага... Мокрецы
настраивают детей? Ну что ж... Не они первые, не они последние. Он прямо в
плаще повалился на кушетку и понюхал джин в стакане. - И почему бы в наше
время не настраивать детей против родителей, если белых настраивают против
черных, а желтых настраивают против белых, а глупых настраивают против
умных... Что вас, собственно, удивляет?
- Павор утверждает, - повторил Виктор, - что ваши мокрецы шляются по
городу и учат детей всяким странным вещам. Я тоже заметил кое-что
подобное, хотя пока ничего не утверждаю. Так вот я ничему не удивляюсь а
спрашиваю вас: правда это или нет?
- Насколько я знаю, - сказал Голем, - мокрецы спокон веков имели
совершенно свободный доступ в город. Не знаю, что вы имеете в виду, когда
говорите про обучение всяким странным вещам, но позвольте мне спросить
вас, аборигена этих мест: знакома ли вам игрушка под названием "злой
волчок"?
- Ну, конечно, - сказал Виктор.
- У вас была такая игрушка?
- У меня, конечно, нет... но у ребят, пожалуй, была... - Виктор
замялся. - Да, действительно, - сказал он. - Ребята говорили, что этот
волчок подарил им мокрец. Вы это имеете в виду?
- Да, именно это. И "погодник", и "деревянную руку"...
- Пардон, - сказал Павор. - Можно ли узнать мне, пришельцу из
столицы, о чем говорят аборигены?
- Нельзя, - сказал Голем. - Это не входит в вашу компетенцию.
- Откуда вы знаете, что входит в мою компетенцию? - спросил Павор с
обиженным видом.
- Знаю, - сказал Голем. - Догадываюсь, потому что мне так хочется...
И перестаньте врать, вы же торговали у Тэдди "погодник" и прекрасно
знаете, что это такое.
- Идите вы к черту, - сказал Павор капризно. - Я не про "погодник"...
- Погодите, Павор, - нетерпеливо сказал Виктор. - Голем, вы не
ответили на мой вопрос.
- Разве? А мне показалось, что ответил... Видите ли, Виктор, мокрецы
- глубоко и безнадежно больные люди. Это страшная штука - генетическая
болезнь. Но при этом они сохраняют доброту и ум, так что не надо их
обижать.
- Кто их обижает?
- А разве вы их не обижаете?
- Пока нет. Пока даже наоборот.
- Ну, тогда все в порядке, - сказал Голем и поднялся. - Тогда
поехали.
Виктор вытаращил глаза.
- Куда поехали?
- В санаторий. Я еду в санаторий, вы, я вижу, тоже собираетесь в
санаторий, а вы, Павор, ложитесь в постель. Хватит распространять грипп.
Виктор посмотрел на часы.
- Не рано ли? - сказал он.
- Как угодно. Только имейте в виду, с сегодняшнего дня автобус
отменили. За нерентабельностью.
- А может быть, сначала пообедаем?
- Как угодно, - повторил Голем. - Я никогда не обедаю. И вам не
советую.
Виктор пощупал живот.
- Да, - сказал он. Потом он посмотрел на Павора. - Поеду, пожалуй.
- А мне-то что? - сказал Павор. Он был обижен. - Только книжек
привезите.
- Обязательно, - пообещал Виктор и стал одеваться.
Когда они влезли в машину, под сырой брезент, в сырой, провонявший
табаком, бензином и медикаментами кузов, Голем сказал:
- Вы намеки понимаете?
- Иногда, - ответил Виктор. - Когда знаю, что это намеки. А что?
- Так вот, обратите внимание: намек. Перестаньте трепаться.
- Гм, - пробормотал Виктор. - И как прикажете это понимать?
- Как намек. Перестаньте болтать языком.
- С удовольствием, - сказал Виктор и замолчал, раздумывая.
Они пересекли город, миновали консервную фабрику, проехали пустой
городской парк - запущенный, низкий, полусгнивший от сырости, промчались
мимо стадиона, где полосатые от грязи "Братья по разуму" упорно лупили
разбухшими бутсами по разбухшим мячам, и выкатили на шоссе, ведущее к
санаторию. Вокруг, за пеленой дождя, лежала мокрая степь, ровная, как
стол, когда-то сухая, выжженная, колючая, а теперь медленно превращающаяся
в топкое болото.
- Ваш намек, - сказал Виктор, - напомнил мне один разговор - мой
разговор с его превосходительством господином референтом господина
Президента по государственной идеологии... Его превосходительство вызвал
меня в свой скромный кабинет - тридцать на двадцать - и осведомился:
"Виктуар, вы хотите по-прежнему иметь кусок хлеба с маслом?" Я,
естественно, ответил утвердительно. "Тогда перестаньте бренчать!" -
гаркнул его превосходительство и отпустил меня мановением руки.
Голем ухмыльнулся.
- А чем вы, собственно, бренчали?
- Его превосходительство намекал на мои упражнения с банджо в
молодежных клубах.
Голем покосился на него прищуренными глазами.
- Почему вы, собственно, так уверены, что я не шпик?
- А я в этом не уверен, - возразил Виктор. - Просто мне наплевать.
Кроме того, сейчас не говорят "шпик". Шпик - это архаизм. Сейчас все
культурные люди говорят "дятел".
- Не ощущаю разницы, - сказал Голем.
- Я практически тоже, - произнес Виктор. - Итак, не будем болтать
языком. Ваш пациент выздоровел?
- Мои пациенты никогда не выздоравливают.
- У вас прекрасная репутация. Но я-то спрашиваю про того беднягу,
который угодил в капкан. Как его нога?
Голем помолчал, а потом сказал:
- Которого из них вы имеете в виду?
- Не понимаю, - сказал Виктор. - Того, естественно, который попал в
капкан.
- Их было несколько, - сказал Голем, глядя на дорогу. - Один попал в
капкан, другого вы тащили на спине, третьего я увез на машине, а из-за
четвертого вы давеча затеяли безобразную драку в ресторане.
