пошел к выходу.
- Язык у тебя длинный, - сказала Диана,
- Да, - согласился Виктор. - Виноват. Понимаешь, он мне что-то
нравится.
- А мне - нет, - сказала Диана.
- И доктору Р. Квадриге тоже - нет. Интересно, почему?
- Морда у него мерзкая, - ответила Диана. - Белокурая бестия. Знаю я
таких. Настоящие мужчины. Без чести, без совести, повелители дураков.
- Вот тебе и на, - удивился Виктор. - А я-то думал, что такие мужчины
должны тебе нравиться.
- Теперь нет мужчин, - возразила Диана. - Теперь либо фашисты, либо
бабы.
- А я? - осведомился Виктор с интересом.
- Ты? Ты слишком любишь маринованные миноги. И одновременно
справедливость.
- Правильно. Но, по-моему, это хорошо.
- Это неплохо. Но если бы тебе пришлось выбирать, ты бы выбрал
миноги, вот что плохо. Тебе повезло, что у тебя талант.
- Что это ты такая злая сегодня? - спросил Виктор.
- А я вообще злая. У тебя - талант, у меня - злость. Если у тебя
отобрать талант, а у меня - злость, то останутся два совокупляющихся нуля.
- Нуль нулю рознь, - заметил Виктор. - Из тебя даже нуль получился бы
не плохой - стройный, прекрасно сложенный нуль. И, кроме того, если у тебя
отобрать твою злость - ты станешь доброй, что тоже в общем неплохо...
- Если у меня отобрать злость я стану медузой. Чтобы я стала доброй,
нужно заменить злость добротой.
- Забавно, - сказал Виктор. - Обычно женщины не любят рассуждать. Но
уж когда начинают, то становятся удивительно категоричными. Откуда ты,
собственно, взяла, что у тебя только злость и никакой доброты? Так не
бывает. Доброта в тебе тоже есть, только она не заметна за злостью. В
каждом человеке намешано всего понемножку, а жизнь выдавливает из этой
смеси что-нибудь на поверхность...
В зал ввалилась компания молодых людей, и сразу стало шумно. Молодые
люди чувствовали себя непринужденно: они обругали официанта, погнали его
за пивом, а сами обсели столик в дальнем углу и принялись громко
разговаривать и гоготать во все горло. Здоровенный губастый дылда с
румяными щеками, прищелкивая на ходу пальцами и пританцовывая, направился
к стойке. Тэдди ему что-то подал, он, оттопырив мизинец, взял рюмку двумя
пальцами, повернулся к стойке спиной, оперся на нее локтями и скрестил
ноги, победительно оглядывая пустой зал. "Привет, Диана! - заорал он. -
Как жизнь?" Диана равнодушно улыбнулась ему.
- Что это за диво? - спросил Виктор.
- Некий Фламин Ювента, - ответила Диана. - Племянничек полицмейстера.
- Где-то я его видел, - сказал Виктор.
- Да ну его к черту, - нетерпеливо сказала Диана. - Все люди медузы,
и ничего в них такого не замешано. Попадаются изредка настоящие, у которых
есть что-нибудь свое - доброта, талант, злость... Отними у них это, и
ничего не останется, станут медузами, как и все. Ты, кажется, вообразил,
что нравишься мне своим пристрастием к миногам и справедливости? Чепуха! У
тебя талант, у тебя книги, у тебя известность, а в остальном ты такая же
дремучая рохля, как и все.
- То что ты говоришь, - объявил Виктор, - до такой степени
неправильно, что я даже не обижаюсь. Но ты продолжай, у тебя очень
интересно меняется лицо, когда ты говоришь. Он закурил и передал ей
сигарету. - Продолжай.
- Медузы, - сказала она горько. - Скользкие глупые медузы. Копаются,
ползают, стреляют, сами не знают, чего хотят, ничего не умеют, ничего
по-настоящему не любят... как черви в сортире.
- Это неприлично, - сказал Виктор. - Образ, несомненно выпуклый, но
решительно не аппетитный. И вообще все это банальности. Диана, милая моя,
ты не мыслитель. В прошлом веке в провинции это еще как-то звучало бы...
общество, по крайней мере, было бы сладко шокировано, и бледные юноши с
горящими глазами таскались бы за тобой по пятам. Но сегодня это уже
очевидности. Сегодня уже все знают, что есть человек. Что с человеком
делать - вот вопрос. Да и то признаться, уже навяз в зубах.
- А что делают с медузами?
- Кто? Медузы?
- Мы.
- Насколько я знаю-ничего. Консервы из них, кажется, делают.
- Ну и ладно, - сказала Диана. - Ты что-нибудь заработал за это
время?
- А как же! Я написал страшно трогательное письмо другу Роц-Тусову.
Если после этого письма он не устроит Ирму в пансионат, значит, я никуда
не годен.
- И это все?
- Да, - сказал Виктор. - Все остальное я выбросил.
- Господи! - сказала Диана. - А я то за тобой ухаживала, старалась не
мешать, отгоняла Росшепера...
- Купала меня в ванне, - напомнил Виктор.
- Купала тебя в ванне, поила тебя кофе...
- Погоди, - сказал Виктор. - Но ведь я тоже купал тебя в ванне...
- Все равно.
- Как это-все равно? Ты думаешь, легко работать, выкупав тебя в
ванне? Я сделал шесть вариантов описания этого процесса, и все они никуда
не годятся.
- Дай почитать.
- Только для мужчин, - сказал Виктор. - Кроме того, я их выбросил,
разве я тебе не сказал? И вообще, там было так мало патриотизма и
национального самосознания, что все равно никому нельзя было бы показать.
- Скажи, а ты как - сначала напишешь, а потом уже вставляешь
национальное самосознание?
- Нет, - сказал Виктор. - Сначала я проникаюсь национальным
самосознанием до глубины души: читаю речи господина Президента, зубрю
наизусть богатырские саги, посещаю патриотические собрания. Потом, когда
меня начинает рвать - не тошнить, а уже рвать, - я принимаюсь за дело...
Давай поговорим о чем-нибудь другом. Например, что мы будем делать завтра.
- Завтра у тебя встреча с гимназистами.
- Это быстро. А потом?
Диана не ответила. Она смотрела мимо. Виктор обернулся... К ним
подходил мокрец во всей своей красе: черный, мокрый, с повязкой на лице.
- Здравствуйте, - сказал он Диане. - Голем еще не вернулся?
Виктор поразился, какое лицо сделалось у Дианы. Как на картине. Даже
не на картине - на иконе. Странная неподвижность. Черт, и ты недоумеваешь,
то ли это замысел мастера, то ли бессилие ремесленника. Она не ответила.
Она молчала, и мокрец тоже молча смотрел на нее, и никакой неловкости не
было в этом молчании - они были вместе, а Виктор и все прочие отдельно.
Виктору это очень н понравилось.
- Голем, наверное, сейчас придет, - сказал он громко.
- Да, - сказала Диана. - Присядьте, подождите.
У нее был обычный голос, и она улыбалась мокрецу обычной равнодушной
улыбкой. Все было как обычно - Виктор был с Дианой, а мокрец и все прочие
были отдельно.
- Прошу! - весело сказал Виктор, указывая на кресло доктора
Р._Квадриги.
Мокрец сел, положив на колени руки в черных перчатках. Виктор налил
ему коньяку. Мокрец привычно-небрежным жестом взял рюмку, покачал, как
будто взвешивая, и снова поставил на стол.
- Я надеюсь, вы не забыли? - сказал он Диане.
- Да, - сказала Диана. - Да. Сейчас принесу. Виктор, дай мне ключ от
номера, я сейчас приду.
Она взяла ключ и быстро пошла к выходу. Виктор закурил. Что с тобой,
приятель? - сказал он себе. Что-то тебе слишком многое мерещится в
последнее время. Нежный ты стал, чувствительный какой-то. Ревнивый. А зря,
тебя это совершенно не касается - все эти бывшие мужья, все эти странные
знакомства... Диана - это Диана, а ты - это ты. Росшепер - импотент.
Импотент. Вот и будет с тебя... Он знал, что все это не так просто, что он
уже проглотил какую-то траву, но он сказал себе: хватит, и сегодня -
сейчас, пока - ему удалось убедить себя, что действительно хватит.
Мокрец сидел напротив, неподвижный и страшный, как чучело. От него
пахло сыростью, и еще чем-то, какой-то медициной. Мог ли я подумать, что
когда-нибудь буду сидеть с мокрецом в ресторане за одним столиком.
Прогресс, ребята, движется куда-то понемножку... Или это мы стали такие
всеядные: дошло до нас, наконец, что все люди - братья? Человечество, друг
мой, я горжусь собою... А вы, сударь, отдали бы свою дочь за мокреца?
- Моя фамилия - Банев, - представился Виктор и спросил: - Как
здоровье вашего... пострадавшего? Того, что попал в капкан?
Мокрец быстро повернулся к нему. Смотрит, как через бруствер, подумал
Виктор.
- Удовлетворительно, - ответил мокрец сухо.
- На его месте я подал бы заявление в полицию.
- Не имеет смысла, - сказал мокрец.
- Почему же? - сказал Виктор. - Не обязательно обращаться в местную
полицию, можно обратиться в окружную...
- Нам это не нужно.
Виктор пожал плечами.
- Каждое ненаказанное преступление рождает новое преступление.
- Да, но нас это не интересует.
Они помолчали. Потом мокрец сказал:
- Меня зовут Зурзмансор.
- Знаменитая фамилия, - вежливо сказал Виктор. - Вы не родственник
Павлу Зурзмансору? Социологу?
Мокрец прищурил глаза.
- Даже не однофамилец, - сказал он. - Мне говорили, Банев, что завтра
вы выступаете в гимназии...
Виктор не успел ответить. За спиной у него двинулось кресло, и
молодцеватый баритон произнес:
- А ну, зараза, пошел отсюда вон!
Виктор обернулся. Над ним возвышался губастый Фламин Ювента или как
его там, словом, племянничек. Виктор глядел на него не дольше секунды, но
уже чувствовал сильнейшее раздражение.
- Вы это кому, молодой человек? - осведомился он.
- Вашему приятелю, - любезно сообщил Фламин Ювента и снова гаркнул: -
Тебе говорят, мокрая шкура!
- Одну минуточку, - сказал Виктор и встал. Фламин Ювента, ухмыляясь
смотрел на него сверху вниз. Этакий юный Голиаф в спортивной куртке,
сверкающей многочисленными эмблемами, наш простейший отечественный
штурмфюрер, верная опора нации с резиновой дубинкой в заднем кармане,
гроза левых, правых и умеренных. Виктор протянул руку к его галстуку и
спросил, изобразив озабоченность и любопытство: "Что это у вас такое?" И
когда юный Голиаф машинально наклонил голову, чтобы поглядеть, что у него
там такое, Виктор крепко ущемил его большой нос большим и указательным
пальцем. "Э!" - ошеломленно воскликнул юный Голиаф и попытался вырваться,
но Виктор его не выпустил, и некоторое время старательно и с ледяным
наслаждением крутил и выворачивал этот наглый крепкий нос, приговаривая:
"Веди себя прилично, щенок, племянничек, штурмовичок вшивый, сукин сын,
хамло..." Позиция была исключительно удобной: юный Голиаф отчаянно
лягался, но между ними было кресло, юный Голиаф месил воздух кулаками, но
руки у Виктора были длинные и Виктор все крутил, вращал, драл и
вывертывал, пока у него над головой не пролетела бутылка. Тогда он
оглянулся: на него раздвигая столы и опрокидывая кресла, с грохотом
неслась вся банда - пятеро. Причем двое из них были очень рослые. На
мгновение все застыло, как на фотоснимке - черный Зурзмансор, спокойно
откинувшийся в кресле; Тэдди, повисший в прыжке над стойкой; Диана с белым
свертком посередине зала; а на заднем плане в дверях - свирепое усатое
лицо швейцара; и совсем рядом - злобные морды с разинутыми ртами. Затем
фотография кончилась и началось кино.
Первого верзилу Виктор очень удачно сшиб ударом по скуле. Тот исчез и
некоторое время не появлялся. Но другой верзила попал Виктору в ухо.
Кто-то еще ударил его ребром ладони по щеке. Видимо, промахнулся по орлу.
А еще кто-то - освободившийся Голиаф? - прыгнул на него сзади. Все это
было грубое уличное хулиганье - опора нации, - только один из них знал
бокс, а остальные жаждали не столько драться, сколько увечить, выдавить
глаз, разорвать рот, лягнуть в пах. Будь Виктор один, они бы его
искалечили, но с тыла на них набежал Тэдди, который свято исповедовал
