- это хорошо. Даже когда получаешь удары. Лишь бы иметь возможность бить в
ответ... Ну, ладно, хватит. Остановимся на том, что настоящая жизнь есть
способ существования, позволяющий наносить ответные удары. А теперь пойдем
и посмотрим, какими они стали...
В зале было довольно много ребятишек, и стоял обычный гам, который
стих, когда Бол-Кунац вывел Виктора на сцену, и усадил под огромным
портретом Президента - даром доктора Р._Квадриги - за стол, покрытый
красно-белой скатертью. Потом Бол-Кунац вышел на край сцены и сказал:
- Сегодня с нами будет беседовать известный писатель Виктор Банев,
уроженец нашего города, - он повернулся к Виктору: - Как вам удобнее,
господин Банев, чтобы вопросы задавались с места или в письменном виде?
- Мне все равно, - сказал Виктор легкомысленно. - Лишь бы их было
побольше.
- В таком случае, прошу вас.
Бол-Кунац спрыгнул со сцены и сел в первом ряду. Виктор почесал
бровь, оглядывая зал. Их было человек пятьдесят - мальчиков и девочек от
десяти до четырнадцати лет - и они смотрели на него со спокойным
ожиданием. Похоже, тут одни вундеркинды, подумал он мельком. Во втором
ряду справа он увидел Ирму и улыбнулся ей. Она улыбнулась в ответ.
- Я учился в этой самой гимназии, - начал Виктор, - и на этой самой
сцене мне пришлось однажды играть Озрика. Роли я не знал, и мне пришлось
сочинять ее на ходу. Это было первое, что я сочинил в своей жизни не под
угрозой двойки. Говорят, что теперь стало учиться труднее, чем в мое
время. Говорят, что у вас появились новые предметы, и то, что мы проходили
за три года, вы должны проходить за год. Но вы, наверное, не замечаете,
что стало труднее Ученые полагают, что мозг способен вместить гораздо
больше сведений нежели кажется на первый взгляд обыкновенному человеку.
Надо только уметь эти сведения впихнуть... - Ага, подумал он сейчас я
расскажу вам про гипнопедию. Но тут Бол-Кунац передал ему записку: "Не
надо рассказывать о достижениях науки. Говорите с нами, как с равными.
Валерьянс. 6-й кл." - Так, - сказал Виктор. - Тут некий Валерьянс из
шестого класса предлагает мне разговаривать с вами, как с равными и
предупреждает, чтобы я не излагал достижения науки... Должен тебе сказать,
Валерьянс, что я действительно намеревался сейчас поговорить о достижениях
гипнопедии. Однако я охотно откажусь от своего намерения хотя и считаю
своим долгом проинформировать тебя о том, что большинство равных мне
взрослых имеет о гипнопедии лишь самое смутное представление. - Ему было
неудобно говорить сидя, он встал и прошелся по сцене. - Должен вам
признаться, ребята, что я не люблю встречаться с читателями. Как правило,
совершенно невозможно понять, с каким читателем имеешь дело, что ему от
тебя надо и что его, собственно, интересует. Потому я стараюсь каждое свое
выступление превращать в вечер вопросов и ответов. Иногда получается
довольно забавно. Давайте начну спрашивать я? Итак... Все ли читали мои
произведения?
- Да, - отозвались детские голоса. - Читали... Все...
- Прекрасно, - сказал Виктор озадаченно. - Польщен, хотя и удивлен.
ну, ладно, далее... Желает ли собрание, чтобы я рассказал историю
написания какого-нибудь своего романа?
Последовало недолгое молчание, затем в середине зала воздвигся худой
прыщавый мальчик, сказал: "нет" и сел.
- Прекрасно, - сказал Виктор. - Это тем более хорошо, что вопреки
широко распространенному мнению ничего интересного в истории написания не
бывает. Пойдемте дальше... Желают ли уважаемые слушатели узнать о моих
творческих планах?
Поднялся Бол-Кунац и вежливо сказал:
- Видите ли, господин Банев, вопросы непосредственно связанные с
техникой вашего творчества, лучше было бы обсудить в самом конце беседы,
когда прояснится общая картина.
Он сел. Виктор сунул руки в карманы и снова прошелся по сцене.
Становилось интересно, или, во всяком случае, необычно.
- А может быть, вас интересуют литературные анекдоты? - вкрадчиво
спросил он. - Как я охотился с Хемингуэем. Как Эренбург подарил мне
русский самовар. Или что мне сказал Зурзмансор, когда мы встретились с ним
в трамвае...
- Вы действительно встречались с Зурзмансором? - спросили из зала.
- Нет, я шучу, - сказал Виктор. - Так что насчет литературных
анекдотов?..
- Можно вопрос? - сказал, воздвигаясь, прыщавый мальчик.
- Да, конечно.
- Какими бы вы хотели видеть нас в будущем?
Без прыщей, мелькнуло в голове у Виктора, но он отогнал эту мысль
потому что понял: становится жарко. Вопрос был сильный. Хотел бы я, чтобы
кто-нибудь сказал мне, каким я хочу видеть себя в настоящем, подумал он.
Однако надо было отвечать.
- Умными, - сказал он наугад. - Честными. Добрыми... Хотел бы, чтобы
вы любили свою работу... и работали бы на благо людей (Несу, подумал он.
Да и как не нести?) Вот примерно так...
Зал тихонько зашумел, потом кто-то спросил, не вставая:
- Вы действительно считаете, что солдат главнее физика?
- Я?! - возмутился Виктор.
- Так я понял из вашей повести "Беда приходит ночью". - Это был
белобрысый клоп десяти лет от роду. Виктор крякнул. "Беда" могла быть
плохой книгой и могла быть хорошей книгой, но она ни при каких
обстоятельствах не была детской книгой, что в ней ни один из критиков не
разобрался: все сочли ее порнографическим чтивом, подрывающим мораль и
национальное самосознание. И что самое ужасное, белобрысый клоп имел
основание полагать, что автор "Беды" считает солдата "главнее" физика - во
всяком случае, в некоторых отношениях.
- Дело в том, - сказал Виктор проникновенно, - что... как бы тебе
сказать... Всякое бывает.
- Я вовсе не имею в виду физиологию, - возразил белобрысый клоп. - Я
говорю о концепции книги. Может быть, "главнее" - не то слово...
- Я тоже не имею в виду физиологию, - сказал Виктор. - Я хочу
сказать, что бывают ситуации, когда уровень знаний не имеет значения.
Бол-Кунац принял из зала две записки и передал их ему: "Может ли считаться
честным и добрым человек, который разбогател и работает на войну" и "Что
такое умный человек?" Виктор начал со второго вопроса - он был проще.
- Умный человек, - сказал он, - это тот человек, который сознает
несовершенство, незаконченность своих знаний, стремится их пополнить и в
этом преуспевает... Вы со мной согласны?
- Нет, - сказала, приподнявшись, хорошенькая девочка.
- А в чем дело?
- Ваше определение не функционально. Любой дурак, пользуясь этим
определением, может полагать себя умным. Особенно, если окружающие
поддерживают его в этом мнении.
Да, подумал Виктор. Его охватила легкая паника. Это тебе не с
братьями-писателями разговаривать.
- В какой-то степени вы правы, - сказал он, неожиданно для себя
переходя на "вы". - Но дело в том, что вообще-то "дурак" и "умный" -
понятия исторические и, скорее, субъективные.
- Значит, вы сами не беретесь отличить дурака от умного? - это из
задних рядов - смуглое существо с прекрасными библейскими глазами,
остриженное наголо.
- Отчего же, - сказал Виктор, - берусь. Но я не уверен, что вы всегда
согласитесь со мной. Есть старый афоризм: дурак - это инакомыслящий... -
Обычно это присловье вызывало у слушателей смех, но сейчас зал молчал и
ждал продолжения. - Или инакочувствующий, - добавил Виктор.
Он остро ощущал разочарование зала, но он не знал, что еще сказать.
Контакта не получалось, как правило, аудитория легко переходит на позиции
выступающего, соглашаясь с его суждениями, и всем становилось ясно, что
здесь, в этом зале дураков нет. В худшем случае аудитория не соглашалась и
настраивалась враждебно, но и тогда бывало легко, потому что оставалась
возможность язвить и высмеивать, а одному спорить со многими не трудно,
так как противники всегда противоречат друг другу, и среди них всегда
найдется самый шумный и самый глупый, на котором можно плясать ко
всеобщему удовольствию.
- Я не совсем понимаю, - произнесла хорошенькая девочка. Вы хотите,
чтобы мы были умными, то есть, согласно вашему же афоризму, мыслить и
чувствовать так же, как вы. Но я прочла все ваши книги и нашла в них
только отрицание. Никакой позитивной программы. С другой стороны, вам
хотелось бы, чтобы мы работали на благо людей. То есть фактически на благо
тех грязных и неприятных типов, которыми наполнены ваши книги. А ведь вы
отражаете действительность, правда?
Виктору показалось, что он нащупал, наконец, под ногами дно.
- Видите ли, - сказал он, - под работой на благо людей я как раз
понимаю превращение людей в чистых и приятных. И это мое пожелание не
имеет никакого отношения к моему творчеству. В книгах я пытаюсь изображать
все, как оно есть, я не пытаюсь учить или показывать, что нужно делать. В
лучшем случае я показываю объект приложения сил, обращаю внимание на то, с
чем нужно бороться. Я не знаю, как изменить людей, если бы я знал, я бы
был не модным писателем, а великим педагогом или знаменитым
психосоциологом. Художественной литературе вообще противопоказано поучать
и вести, предлагать конкретные пути, создавать конкретную методологию. Это
можно видеть на примере крупнейших писателей. Я преклоняюсь перед Львом
Толстым, но только до тех пор, пока он является своеобразным, уникальным
по отражательному таланту зеркалом действительности. А как только он
начинает учить меня ходить босиком и подставлять щеку, меня охватывает
жалость и тоска... Писатель - это прибор, показывающий состояние общества,
и лишь в ничтожной степени - орудие для изменения общества. История
показывает, что общество изменяют не литературой, а реформами и
пулеметами, а сейчас еще и наукой. Литература в лучшем случае показывает,
в кого надо стрелять или что нуждается в изменении... - Он сделал паузу,
вспомнив о том, что есть еще Достоевский и Фолкнер. Но пока он придумывал,
как бы ввернуть насчет роли литературы в изучении подноготной индивидуума,
из зала сообщили:
- Простите, но все это довольно тривиально. Дело ведь не в этом. Дело
в том, что изображаемые вами объекты совсем не хотят, чтобы их изменили. И
потом они настолько запущены, так безнадежны, что их не хочется изменять.
Понимаете, они не стоят этого. Пусть уж себе догнивают - они ведь не
играют никакой роли. На благо кого же мы должны по-вашему, работать.
- Ах вот вы о чем? - медленно сказал Виктор.
До него вдруг дошло: боже мой, да ведь эти сопляки всерьез полагают,
что я пишу только о подонках, что я всех считаю подонками, но они же
ничего не поняли, да и откуда им понять, это же дети, странные дети,
болезненно - умные дети, но всего лишь дети, с детским жизненным опытом и
с детским знанием людей плюс куча прочитанных книг, с детским идеализмом и
с детским стремлением разложить все это по полочкам с табличками "плохо" и
"хорошо". Совершенно как братья-литераторы.
- Меня обмануло, что вы говорите, как взрослые, - сказал он. - Я даже
забыл, что вы не взрослые. Я понимаю, что непедагогично так говорить, но
говорить так приходится, иначе мы никогда не выпутаемся. Все дело в том,
что вы, по-видимому, не понимаете, как небритый, истеричный, вечно пьяный
мужчина может быть замечательным человеком, которого нельзя не любить,
перед которым преклоняешься, полагаешь за честь пожать его руку, потому
что он прошел через такой ад, что и подумать страшно, а человеком все-таки
остался. Всех героев моих книг вы считаете нечистыми подонками, но это еще
полбеды. Вы считаете, будто я отношусь к ним так же, как и вы. Вот это уже
