колыбельную, кого-то поцеловали, их было девять человек, - плакала голубая
ива, и звезда, просияв, отразилась в омуте. Говорят, что грачи после этого
трое суток метались, как оглашенные, вы не слышали? - Он открыл глаза,
посмотрев удивительно трезво и сердито. - Перестаньте сюда ходить. Не
нужно. Я никогда не был знаком с Женей Корецким и никогда не бывал у него
дома на улице Апрельских Тезисов, квартира одиннадцать. И жену его,
Виолетту, я тоже не знаю...
Мелкие катышки желваков передвигались у него на скулах, трепетали,
сужаясь, ресницы. Все было ясно. Я собирался сегодня отыскать Постникова,
Идельмана, Тялло Венника и гражданку Бехтину Любовь Алексеевну. А также
некоего Б. Бывший следователь Мешков тоже стоял у меня в плане. Но теперь
можно было не утруждаться. Обо всех уже позаботились. Прочная и невидимая,
непреодолимая для человека стена отгораживала меня от людей. Имя ей было:
в_р_е_м_я_. Я вдруг почувствовал свою совершеннейшую беспомощность. Вахтер
в телогрейке, наполовину высунувшись из проходной, отчаянно и тревожно
замахал мне фуражкой: Скорее! Скорее! К телефону!.. - Меня?! - изумленно
переспросил я. - Вас! Вас! Немедленно!.. - Столько испуга звучало в его
голосе, что я невольно побежал, - трубка лежала рядом с аппаратом, и когда
я, задыхаясь, поднял ее, то уверенный тонкий голос Батюты, не здороваясь,
даже не называясь, равнодушной будничной скороговоркой произнес: Следует
явиться к двенадцати часам, назначено заседание бюро, центральное здание,
комната двадцать шесть, второй этаж, просьба не опаздывать! - и сразу же,
без перерыва, запищал суетливый отбой. Я не успел вымолвить ни единого
слова - так и стоял с трубкой, пока вахтер, деликатно покряхтев, не вынул
ее из оцепенелых пальцев: вот мол, как бывает - лично товарищ Батюта. Его
уважение ко мне значительно возросло. Он даже обмахнул табуретку - чтобы я
мог присесть. Я покачал головой. Комната была низкая, тесная, на стене
висели "Правила внутреннего распорядка", а под ними коробились двухпудовой
грязью кирзовые сапоги. Стукал будильник. Я не понимал, откуда _о_н_и
узнали, что я нахожусь на заводе? Я и сам не предполагал, что пойду туда.
Это был точнейший смертельный выстрел. Накрытие. Значит, я на заводе уже
не в первый раз. Хронос! Хронос! Ковчег! Я подумал, что если сейчас на
улице меня ждет Циркуль-Клазов, то _о_н_и_ и в самом деле вычисляют каждый
мой шаг. Каждое дыхание. У меня заныло в груди. Стрелки на будильнике
показывали десять пятнадцать.
- Что с вами луч-и-лось? - странно булькая, неразборчиво спросил
вахтер. Я его не слышал. Он говорил на неизвестном мне языке. Я вышел на
улицу, где царила куриная бархатная пыль: Циркуль-Клазов, клетчатый,
отутюженный, прислонившийся в тени на другой стороне, отклеился от забора
и непринужденно тронулся вслед за мной, по-гусиному задирая штиблеты. Он
шагал, как привязанный, в крупных зубах у него дымилась сигарета, и
белесые дымчатые слепые очки тонтон -макута, будто крохотные зеркала,
отражали небо.
Все было ясно.
Все было ясно.
Ревел умирающий тиранозавр на заводе, и перетекал через колючую
проволоку рыжий тягучий дым. Вспыхнули иглы чертополоха, врассыпную
бросились перепуганные воробьи.
Был август, понедельник.
Карась, догоняя сзади, жестко и уверенно взял меня под руку:
- Слушай внимательно, не перебивай: Постников _п_о_с_т_а_р_е_л_ - у
него выпадают зубы и облетели все волосы, ревматизм, артрит, язва
двенадцатиперстной, жутко опухают ноги, водянка, старческая слабость, он
уже ничего не помнит, ярко выраженный склероз, чавкает манной кашей и
надувает пузыри слюной. Это - один ноль. Достаточно? Венника превратили в
Пугало, он дежурит на Огородах - отруби и солома, дурацкий комбинезон,
размалеванная тупая морда, гусеницы, зной, чесотка, он кричит, машет
руками - птицы расклевывают затылок. Это - два ноль. Достаточно? С
Кусаковым ты уже разговаривал. Его сварили. Это - три ноль...
Карась был все тот же - танцующий, как на резине, гладкий, умытый,
любезный, в белой крахмальной рубашке при галстуке - улыбался квадратными
зубами и оглаживал идиотские, будто приклеенные усы.
Слабым мужским лосьоном веяло от его бритых щек.
Он нисколько не изменился.
- За мною - хвост, - напряженно сказал я.
- Н_е _в_и_ж_у_, - ответил Карась, мелко подпрыгивая и кося лошадиным
глазом на конверт с документами, торчащий у меня из-под мышки. - Слушай
меня внимательно: Это - четыре ноль! Гупкина закопали в городском саду.
Ночью. Под центральной клумбой. Когда тихо, то слышны животные стоны из
георгинов. Его не отпустят. Достаточно? Некто Б. угодил в Гремячую Башню.
Механические мастерские в подвалах - электропила, раскаленные напильники,
керамитовое сверление каждые два часа. Достаточно? Некто В. обитает теперь
в пруду - чешуя и мохнатые жабры, рыбий хвост, перепонка на спине, его
кормят кровавым мотылем. Достаточно? Следователь Мешков пошел на
повышение. Он уже подполковник, работает в прокуратуре. Это - пять, шесть
и семь. Достаточно? А гражданку Бехтину Любовь Алексеевну насмерть
защекотал Мухолов. Мухолов обожает престарелых. Он сначала интеллигентно
беседует с ними - о жизни, о страстях, а потом бережно, любовно щекочет им
пятки - у него мягкая щетина на пальцах. Это - восемь ноль! Кажется, весь
твой список! Не оглядывайся, не оглядывайся, прошу тебя! _Н_и_к_т_о _з_а
н_а_м_и _н_е _с_л_е_д_и_т_. Просто - Ковчег. Началась охота, распахнулся
город, двери стоят без запоров, колеблется земля, дикие прожорливые демоны
целой сворой спущены на прокорм с цепи. Я надеюсь, что о судьбе Корецкого
тебе хорошо известно?..
Карась ослепительно улыбался. Он шипел мне в ухо и одновременно, как
гуттаперчевый, мягко втягивал грудь, кланялся многочисленным встречным:
- Здравствуйте... Здравствуйте... Обязательно... Здравствуйте...
Здравствуйте... Очень-очень рад...
Я прикидывал, как от него избавиться. Мне вовсе не требовался
соглядатай. О судьбе Корецкого я, естественно, уже слыхал. Повернулись
скрипучие шестеренки и утащили изломанное тело внутрь. Плотно сомкнулись
зубья. Пала чернота. Тюрьма в областном центре. Воспаление легких.
Больница. Женщина без ресниц, точно клейстером, облитая до колен серым
блестящим платьем, поднимала фальшивый изгиб руки: В этом году
удивительный грибной сезон. У-ди-ви-тель-ный! По опушкам - где сухое
болото. В старом тихом березняке - из-под прелых листьев. С краю торфяника
- в кочках, в трухе, в серебристом упругом мху. Срежешь - ножка шевелится,
срежешь - ножка шевелится. Больно. Пищит, как живая мышь. - Она разливала
по чашкам светлый дымящийся кипяток. - Пейте, пожалуйста, у меня
исключительная заварка, продавали наборы: пачка индийского и клопомор. -
Голые резиновые веки, жидкие зрачки, волосы, стянутые на затылке так, что
дугой подскочили брови. Это было вчера. Я спросил, сатанея: Когда он умер?
- Кто умер? - Ваш муж. - Какой-такой муж? - Обыкновенный. - Ах, муж!.. -
Вот именно, муж. - Муж мой умер давно. - Неужели давно? - Целый месяц
прошел. - Всего один месяц? - Так нам сообщили _о_т_т_у_д_а_. - Женщина
пожимала плечами. Квартира была очень чистая. Маленькая кухня была очень
чистая. Очень чистый солнечный свет лился через очень чистые, холодные,
совсем неживые стекла. Я прихлебывал кипяток. Дрожала никелированная
крышка на чайнике. Все было отброшено, забыто, развеяно в легкий и
ненужный прах. Уже тогда начала вырастать стена. Длинная угловатая фигура,
словно привидение, бесшумно остановилась в дверях: Мама, что этому типу
надо? - Ниночка, это корреспондент из Москвы. - Здра-а-асьте, товарищ
корреспондент! - Здравствуйте, Нина. - А теперь: до свида-а-ания, товарищ
корреспондент! - Ниночка! - Мама! - Ниночка! - Мама, пусть он уйдет!!.. -
Нина, я приехал сюда, чтобы детально во всем разобраться. - Спасибо, уже
разобрались! - Может быть, я сумею хоть немного помочь вам. - Спасибо, уже
помогли! - Честное слово, я ни в чем не виноват. - Хватит!!!.. - Ниночка
глядела на меня с откровенной ненавистью. Она побелела, как молоко, и
вдруг стремительно обернулась к женщине, которая тут же закрыла лицо
руками. - Мама!.. Мы же никого ни о чем не просили!.. Боже мой!.. Он же
хочет, чтобы опять - весь этот кошмарный ужас!.. Мама!.. Я боюсь его,
боюсь - он, наверное, _д_о_б_р_ы_й _ч_е_л_о_в_е_к_!.. - Голос у нее
панически зазвенел. Тогда женщина, не отвечая, не отнимая рук, повернулась
к серванту и медленно, но чрезвычайно сильно ударилась о него головой,
точно в беспамятстве - раз, другой, третий. Она стукалась, видимо, не
ощущая, и мычала в раскачивании что-то неразличимо-страшное: слезы,
почему-то интенсивного красного цвета, продавливались сквозь пальцы. С
грохотом оборвался дуршлаг. - Уходите!.. Уходите сейчас же!.. - невыносимо
закричала Ниночка, прижимая кулаки к груди. Я не мог пошевелиться. Они тут
все сумасшедшие. Целый город. Хронос! Хронос! Ковчег! Мутная струя пара
вылетала из чайника вверх. У меня отнимались ноги. Ниночка, обхватив мать
за плечи, силой усадила ее на табуретку и пихала в распяленный мычанием
рот желтую полированную пилюлю. Как спасение. - Сонных корней хочу, -
сразу же, очень внятно, сказала женщина, отдирая с бровей полиэтиленовые
пальцы. - Хочу корень крапивы, оживающий ровно в полночь, и хочу звериный
папоротник, расцветающий на крови, и хочу сахарный сладкий корень
тысячесмертника... - По-моему, она ничего не видела. Глаза у нее стали
ярко-зеленые, точно молодая трава, а на лице проступила отчетливая бурая
сетка, словно нанесенная йодом, и под сеткой этой, переплетаясь густыми
веточками и набухая синью, чуть не разрывая кожу, выпучивая бледный пот,
бились, судорожные, узловатые, жестокие и болезненные вены.
Мне хотелось прижать их ладонью. Всем теплом. Мне хотелось -
разгладить, успокоить и поцеловать нежный пушистый висок. Чтобы замирала
телесная дрожь, рассеиваясь от прикосновения. Чтобы исчезла постепенно
ужасная медицинская сетка с лица. Чтобы вернулось зрение и хрустальные
голубоватые яблоки с благодарностью обратились бы на меня - озаряя
счастливым светом. Прежде всего, это было необходимо мне самому. Прежде
всего - мне. Я ведь тоже - человек, скомканный страхом. И у меня дрожит
веко, и у меня колотится сердце в гулкой груди. _М_ы_ - как брат и сестра.
Не надо слез, сестра! Слезы никому еще не помогали. _О_н_и_ только
обрадуются нашим слезам. Не будем _и_х_ радовать. Встань, сестра! Встань и
отряхни горькую влагу со щек. Я ничем не могу помочь тебе. Помни! Мы живем
в такое время, когда человек не может помочь человеку. Он бессилен. Помни!
Мы живем во времени, которое, прорастая внутри себя, паутиною оплетает
каждого из нас. Тысячи крепчайших нитей заставляют плясать
один-единственный разрешенный танец. Только такое коленце. Только под эту
музыку. Помни! Нам дают кров и хлеб, а взамен отнимают душу. Мы с
закрытыми глазами бежим по лезвию - в никуда. Шаг влево, шаг вправо -
клацают механические челюсти. Встань, сестра! Тебя заставили отказаться от
мужа, а дочь твою - от отца. Таков наш прекрасный мир. Я не в состоянии
изменить его. Прости меня, сестра! Я теперь оставляю тебя одну. Слышишь,
засопели над пахотой гнусавые утренние рожки? За мною самим началась
охота. Слышишь визгливый лай и хорканье разгоряченных глоток? Это гончие
несутся по следу. Быстро поднимается заря. Испаряется последняя влага
жизни. Прости меня, сестра, вытри слезы и забудь обо мне. Время мое
