на втором этажа, возмущенно одергивая платье, фыркала, как больной
верблюд: Мы не можем устраивать здесь склад вещей! Сдайте свой портфель в
камеру хранения! - Спорить было так же бессмысленно. А буфетчица из
ресторана внизу даже не посмотрела на протянутые мною деньги: Ресторан
закрыт! - И швейцар, не задумываясь, распахнул дверь наружу: Сюда, сюда,
прошу вас... - Все это было чрезвычайно серьезно. Будто жесткие пальцы
легли мне на горло.
Я свернул по Таракановской, а потом сразу же - на Кривой бульвар, где
стояли подстриженные купы чертополоха. Тухлое коричневое солнце выплыло в
голубизну над трубами, и крапивная чернь, обметавшая стены домов, заиграла
стеклянными острыми проблесками. Я спешил, словно мягкий червяк, на
которого вот-вот должны наступить. Нет ничего хуже обычного страха. Я ведь
не совершил никаких противозаконных поступков. И я знал, что для
установления слежки требуется санкция прокурора. Я имел поэтому полное
право протестовать. Мокрая натянутая, бесконечно жалкая ниточка, как
струна, вибрировала у меня в груди. Это были все теоретические
рассуждения. Циркуль-Клазов, поднимая лакированные ботинки, невозмутимо
вышагивал за моей спиной, и слепые белесые очки его отражали небо. Какой
прокурор? Какая санкция? Вы же не ребенок. Деревянный скрипучий город -
ловушка для идиотов, деревянные скрипучие люди с мозгами из костей и
тряпок, деревянное скрипучее, обдирающее живую кожу время, которое, как
телега, заваливаясь на бока, еле тащится по дремучим ночным ухабам.
Непроглядный растительный сумрак. Стагнация. Бессилие разума. - Одну
минуточку, гражданин!.. - А в чем, собственно, дело?.. - Минуточку, вам
говорят!.. - Только без рук!.. - Гражданин!.. - Пустите меня!.. -
Гражданин, не оказывайте сопротивления!.. - Удар в лицо - белые искры из
глаз. Удар в поддых - рвотный перехват дыхания. Завернутая на шею рука -
пронзительной кричащей болью выламываются суставы. - Согласен!..
Согласен!.. - Вот и хорошо. А теперь внизу на каждой странице: "с моих
слов записано верно". И подпись. Да не ерзай ладонями, с-сука очкастая,
всю бумагу нам измараешь! - Так было с Корецким. Ничего не доказать.
Никогда ничего доказать нельзя.
Я, наверное, совсем потерял голову, потому что неожиданно побежал -
вдоль дремотной асфальтовой каменной улицы, мешковато переставляя ноги.
Это было ужасно. Это было смешно и глупо. Куда мне бежать? Мятые со сна
прохожие, уступая дорогу, изумленно оборачивались на меня. Деловито
забрехала собака. Выпорхнул из-под ног перепуганный воробей. Мне казалось,
что в спину сейчас громогласно и звонко раздастся: Держите его!.. -
Кинутся, повалят, с упоением затопчут в седую горькую пыль. Бегущий всегда
виновен. Особенно в этом городе. Лида предупреждала, что так и будет. - Я
тебя прошу: уезжай. Если сможешь, и если не сможешь. Все равно. Хоть куда.
Уезжай. - Нет ничего хуже страха. Уже через полсотни метров я начал
задыхаться, и тончайшее огненное шило вонзилось мне в правый бок. Бульвар
качался и раздваивался. Я боялся задеть выступающие листья крапивы -
потому что тогда ожог, больница, обязательная койка на целых два месяца.
За два месяца _о_н_и_ меня уничтожат. Это был неизбежный финал. Черный зев
подворотни распахнулся навстречу. Будто спасение: какие-то ящики, какие-то
щепастые доски, нелепый бетонный столб посередине двора и тут же -
парадная с половинкой отломанной двери. Цепляясь за изжеванные перила, я
вскарабкался на второй этаж и, обмякая, прислонился в углу. Было крайне
тоскливо. Я не знал, почему я забрался сюда. Так нахохлившийся больной
хомяк забивается - в дерн, под корни. У меня вылезали глаза. Твердые
неумолимые пальцы все сильнее сходились на горле. Одно дело слышать о
подобных историях, передаваемых под большим секретом, срывающимся
полушепотом, только для своих, и нечто совсем иное - испытать все это на
себе. Если бы меня здесь нашли, то я бы сдался, честное слово! Я бы
сдался, я поднял бы руки и униженно вымаливал бы прощение, суетливо
клянясь, что - больше никогда, ни за что на свете! Но сквозь изъеденное
неотмытыми напластованиями окно, очень быстро потеющее от дыхания, я с
громадным облегчением увидел, как Циркуль-Клазов, появившийся уже через
секунду, дико заметался на булыжных макушках из стороны в сторону,
по-собачьи вынюхивая следы, а потом, видимо приняв решение, торопливо
побежал дальше, на соседнюю улицу. Двор, оказывается, был проходной.
Все-таки есть Бог! - деревянный, одноглазый, страшный и молчаливый,
темноликий, прожорливый, косматый бог нелюдей!
Кажется, я, в изнеможении прикрыв глаза, возносил горячую молитву
этому вислогубому, брезгливому, злобно-высокомерному богу в потеках от
жирной лести, когда одна из трех дверей, выходящих на лестничную площадку,
тихонечко приоткрылась, и сквозь темный проем абсолютно беззвучно
выскользнул щуплый черноволосый человек в мятых брюках и поношенном
свитере, чрезвычайно похожий на встревоженного грача - склонил на бок
остроносую голову.
- Кусакова уже сожрали, - негромко сказал он. - Кусакова сожрали.
Теперь очередь за Черкашиным... Вы, конечно, слышали об этом? Нет?.. Это
плохо. Вы очень легкомысленны... Между прочим, именно вы должны его
заместить. Я на вашем месте стал бы сейчас вдвойне осторожней... Потому
что события могут сконцентрироваться на вас... Я надеюсь, вы не
собираетесь вписаться в сценарий?.. Нет? Тогда зачем вам понадобилось
ходить на бюро?.. Просто так? Ни к чему! Зачем ворошить гадючник... -
Человек быстро-быстро подозрительно обнюхивал меня. Шорох слов разлетался
у него изо рта ореховой скорлупой. Я не ходил ни на какое бюро. Я и не
собирался. Я вообще видел этого человека впервые и поэтому с опасливым
удивлением взирал на толстый самодельный, тщательно заклеенный белый
конверт безо всякой надписи, который он, достав из-под свитера, настойчиво
пихал мне в грудь. - Берите, берите!.. Как договаривались!.. Я все это
переписал - извините, печатными буквами, небольшая перестраховка. Мне это
стоило, наверное, трех лет жизни. Три года!.. Как копеечка!.. Напоминаю в
десятый раз: вы меня не знаете, и я вас тоже никогда не встречал. Боже
мой, точно в подполье!.. - он досадливо передернул узкими худыми плечами,
свитер был сильно заплатанный, где-то скворчало радио, пахло жареной
рыбой. - Теперь вам надо как-то выбраться отсюда, - сказал он. - На вокзал
не советую, там вас возьмут. А через Коридоры вы просто запутаетесь:
семнадцатый поворот, девяносто восьмой поворот... Лучше всего идите на
Лаврики. По дороге. Которая вниз. Говорят, что кое-кому удалось
прорваться. Ну! Прощайте! Надеюсь, больше мы не увидимся. Кстати, хотите
последний анекдот? Вышел товарищ Прежний на пенсию, на другой день заходит
к вечеру в магазин: Килограмм колбасы и полкило масла. - Масла нет,
колбасы нет. - Как нет?! Почему нет?! - Сегодня не завозили. - Безобразие!
Второй день на пенсии, и уже такой бардак!..
Человек захихикал, мелко заперхал гортанью и оскалил мышиные
треугольные зубы.
- Что здесь у вас? - спросил я, недоверчиво держа конверт за углы.
- Вам ведь нужны факты? Я и даю вам факты: письма, выписки из
протокола, подлинные показания свидетелей. Как договаривались... Но имейте
в виду - это ваш приговор, потому что теперь пощады не будет. - У него
вдруг запрыгало что-то в кофейных плоских глазах, и он как бы закостенел,
освещенный утренними лучами, вздернув длинный колючий нос. - А вы разве
забыли: Идельман, особое мнение? Память, память... И разговор наш
вчерашний забыли? А какое сегодня число? Восемнадцатое? Правильно,
восемнадцатое...
И прежде, чем я успел что-либо произнести, он испуганным юрким
зверьком отскочил к черной щели в дверях и выбросил палец:
- Зомби!!!
Меня будто громом ударило.
- Так вы и есть Идельман?
- Не держите меня! - пискнул серенький человечек.
- Подождите же, Идельман!..
- Не надо!
- Послушайте!..
Но он сделал неуловимое движение, и тут же щелкнул замок, отрезав
лестничную тишину. Дверь была солидная, в полтора человеческих роста, в
многослойной пузырчатой высохшей краске, прошпатлеванная войлоком и
поролоном, - совершенно безнадежная дверь.
Как могила.
Я шандарахнул в нее кулаком.
- Откройте, Идельман!.. Я ищу вас четвертые сутки, мне сказали, что
вы на больничном!.. Откройте!..
Ни звука.
Толстая неповоротливая страшноватая баба с ведром земляной картошки,
несмотря на жару перевязанная по груди шерстяным платком, поднималась с
первого этажа, будто паровоз, выдыхая тяжелые хрипы.
- Не хулюгань, не хулюгань, парень!.. Никто здесь не живет. Уехал
старик к дочери и ключи мне отдал. Уж которую неделю его нет...
Она теснила меня невероятным корпусом.
Пахло рыбой.
Я оглянулся на полированную металлическую табличку, прикрепленную
слева от дверей. "Идельман И.И.", буквы были доисторические, с роскошными
завитушками, перечеркнутые кое-где наплывами окислов, а выше них по
меловой стене - гвоздем по штукатурке - было резко процарапано короткое
неприличное слово.
Материалы я просмотрел прямо на лестнице, поднявшись этажом выше. Это
был жуткий мрак, загробная волосяная духота, шарящие по лицу безумные
костяные пальцы. Некто Б. показал, что вручил Корецкому деньги в
количестве девятисот рублей, за которые тот обещал способствовать
продвижению его вне общей очереди. Когда вы вручили Корецкому эти деньги?
Двадцать седьмого числа. На следствии вы утверждали, что вручили их
двадцать восьмого. Ну - может быть, двадцать восьмого. Так двадцать
седьмого или двадцать восьмого. Молчание. А в какое время вы их вручили?
Часа в три дня. Вот показания свидетеля Кусакова: в указанные вами числа
вы выполняли задание по оформлению технической документации на объектах и
ни на минуту не отлучались с работы. Молчание. Как вы это можете
объяснить, свидетель? Молчание. Может быть, вы просто не давали
обвиняемому этих денег? Молчание. Защита вопросов не имеет. Полупустой
зал, беспорядочные облезлые стулья, графин на зеленом сукне,
концентрирующий в своей сердцевине ослепительный солнечный снопик. Все
было безнадежно с самого начала. Некто В. показал, что Корецкий четырежды
вымогал у него подношения, обещая негласно содействовать при рассмотрении
запутанного дела. Какую сумму вы передавали обвиняемому? Кажется, пятьсот
рублей. _К_а_ж_е_т_с_я_, свидетель? Точно пятьсот! Но на следствии вы
утверждали, что - триста. К сожалению, я не помню. Так триста или пятьсот?
Молчание. Вы же знали, что от Корецкого решение вашего дела не зависит?
Ну, вроде бы, знал. Вам не показались странными его домогательства? Ну,
вроде бы, показались. Почему же вы сразу не заявили об этом в милицию?
Молчание. Мы слушаем вас, свидетель. Молчание. Может быть, вы просто не
давали обвиняемому этих денег? Молчание. Защита вопросов не имеет.
Это был полный мрак, удушье, пересохшие сенные остья, выкалывающие
глаза. Побелевший, исхоженный, стертый линолеум, пыльные занавески,
круглые электрические часы - на стене. Погребение. Двадцатый век. Полдень.
Из характеристики Корецкого, выданной ему год назад: Проявил себя знающим
инициативным работником, отлично владеет всеми навыками профессии
инженера, внес ряд ценных рационализаторских предложений, неоднократно
отмечался грамотами и благодарностями в приказе, ведет большую
