(об этом писал "Журналист"), то здесь мы явно имеем дело со смешением
понятий. Критические статьи Белинского в этом смысле несравненно
конструктивнее и положительнее, чем такая весьма условно-положительная
монография. Следовательно, конструктивность критической работы есть не
что иное, как вопрос факта, т.е. каждой критической работы в отдельнос-
ти, а не жанра в целом. Мы склонны забывать, что бывают случаи, когда
даже путь прямого отрицания заключает в себе весьма выраженный элемент
созидания. Отрицание и разрушение лжи, например (особенно), тем самым
(отрицанием) есть утверждение истины, правды.
ЗНАМЕНИЕ ВЕКА
РЕВОЛЮЦИЯ И РЕВОЛЮЦИОНЕРЫ
Одним из самых популярных терминов, отражающих реальные исторические
явления, в настоящее время, кажется, является термин "преобразование".
Он так часто употребляется, что его уже привыкли автоматически смешивать
со словом "улучшение" Выработался устойчивый условный рефлекс на семан-
тику этого термина.
В уличном мнении сторонник преобразования может быть только поборни-
ком улучшения, прогресса, как говорят, и наоборот, кто воздерживается, и
уж тем более возражает против тех или иных преобразований на основе но-
вых начал, тот враг прогресса, враг улучшения, чуть ли не враг добра,
правды и цивилизации.
И редко кто задумывается: а не таит ли в себе это мнение, пущенное в
оборот на рынке нашей будничности, заблуждение и обольщение? Ведь разру-
шая старое, одну ложь, очень легко заменить его новой ложью, новой неп-
равдой, исходящей от преобразователя. А положенные в основу преобразова-
ния ложь и неправда, приведут к последующим проявлениям этого умствен-
но-социального зла, и возможен даже такой случай, когда "последнее будет
горше первого".
Кроме всего - прочего, за переворотом учреждений не обязательно сле-
дует переворот убеждений Случается, что старые представления еще долго
живут в неуютном новом доме преобразованного общества, живут здесь лишь
потому, что имеют органическую потребность в жилище и даже переживают
его, когда приходит новое преобразование...
Давно подмечено, что люди, замышляющие общественный переворот, пере-
устройство, делятся на:
1) таких, которые хотят достигнуть этим чего-либо для самих себя, и
2) таких, которые имеют в виду при этом потомков. [1]
С первой группой все ясно. Вторая опасна как раз тем, что она имеет
крепкую веру и спокойную совесть бескорыстных людей.
Первых можно в конце концов удовлетворить: любое общество достаточно
богато и разумно для этого. Но когда цели становятся безличными, возни-
кает опасность серьезная: революционеры в таком случае вправе рассматри-
вать защитников разумного старого консерваторов, говоря их языком, как
лично заинтересованных, и потому чувствовать себя значительно выше пос-
ледних в моральном отношении.
Внешняя бескорыстность и справедливость таких людей привлекает новые
умы, всегда чем-то недовольных существующим порядком, возникает крити-
ческая революционная ситуация, которая разрешается коренным переуст-
ройством общества.
В отрицании людям довольно легко объединиться, их влечет к этому об-
щий дух недовольства и подсознательного стремления к лучшему. Именно
этим и объясняется восторг, с которым широкими массами встречается вся-
кая революция.
...У нас, в России, революция произошла в значительной мере на почве
материальной несправедливости, в целях достижения возможно более полных
желудочных благ. [2]
Многих не устраивало существовавшее распределение материальных благ
между отдельными слоями населения царской России. Можно возразить, но не
стоит делать это очень бурно.
В последний период существования царской России (1905-1917 гг.) пра-
вительство предоставило права существования (если говорить о духовно-по-
литической стороне жизни) всем группам и течениям. Противники госу-
дарственной идеологии, пусть с некоторыми осложнениями, но все же могли
распространять свои идеи, организовывать свои партии, проводить своих
кандидатов в правящие органы, имели свои вольные типографии. Духовных
свобод добились. Ничуть не меньших, чем мы имеем сейчас. Неудовлетворен-
ными остались материальные запросы. Это и привело к революционному взры-
ву.
Легко заметить, что "многообразие" мотивов вообще всех известных
восстаний и революций укладывается в две категории: жажда прибылей и
жажда почестей. Еще Платон утверждал, что стремление к обогащению явля-
ется одной из двух основных причин восстаний, подразумевая под второй
жажду почестей. "Одной из причин восстаний бывает стремление к обогаще-
нию". [3]
Еще более недвусмысленно отметил эту черту революционеров Федор Ми-
хайлович Достоевский в "Бесах". "Почему это, - недоуменно спрашивает он,
- все эти отчаянные социалисты и коммунисты в то же время и такие неимо-
верные скряги, приобретатели, собственники, и даже так, что чем больше
он социалист, тем дальше пошел, тем сильнее и собственник... почему
это?" [4]
Кроме этого, без труда можно увидеть, что стремление к всестороннему
уравниванию составляющих общество слоев в русской революции исходило из
самых низких общественных групп. [5]
Схематически этот революционный порыв можно представить следующим об-
разом.
Неимущие народные массы, в целях полного равноправия, берутся за ору-
жие и ценой крови и насилия отторгают себе свою долю (и даже больше, ес-
ли помнить, что имущий класс вообще не участвовал в этой "целогосу-
дарственной дележке добычи", их-то и за людей почти не считали за немно-
гими исключениями, когда молодое советское государство встало перед
проблемой необходимости научных работников и технических специалистов,
которых можно было найти исключительно только в этой среде), так вот,
революционные массы отторгают себе свою долю материальных ценностей.
Не происхождение, не идеология, не положение в обществе, не занимае-
мая должность, не какие бы то ни было другие признаки были положены в
основу революционного размежевания толпы, но единственно материальный
показатель. Хлеб и рубль - вот во имя чего лилась кровь народа.
Нищий перед лицом имущего заявляет с юридическим апломбом, что он
имеет право обладать тем же, что и последний, причем, за счет того же
последнего, к тому же добивается этого путем самого жестокого насилия.
Как же обстоит здесь дело со справедливостью?
Разве справедливо будет, как сказал еще Аристотель, если бедные, опи-
раясь на то только, что они бедные и что они представляют большинство,
начнут делить между собой состояние богатых? [6] Ведь никакого морально-
го преимущества они не имеют. Кроме того, нет никаких оснований поголов-
но честить богатых по их нравственные качествам и представлять массу
большинства неимущих, как неких обиженных, обездоленных, чистых, спра-
ведливых и беззлобных. Тот же несправедливый образ мыслей содержится и в
душах неимущих. Они ничуть не лучше богатых, во всяком случае отличаю-
щихся одним качеством, бесспорно только ему принадлежащим - благо-
родством... Непроизвольная бедность, кроме того, дурна тем, что бывает
ненасытна, взыскательна и неблагодарна". [7]
Древние греки довольно глубоко разработали представление о справедли-
вости: у них - целое генеалогическое дерево справедливости: уравни-
тельная и распределительная (распределяющая). Распределяющая справедли-
вость выступает на первый план при распределении общих всех благ. Здесь
Аристотель предлагает достаточно своеобразный подход. Наряду с тем, что
справедливость, по его мнению, предполагает равное (равномерное) отноше-
ние ко всем людям, сам термин "равный" отнюдь не означает одинаковый.
В случае "два других человека в глазах одного" справедливым является
отношение, равномерное достоинствам той или иной личности, пропорцио-
нальное им. [8]
Такого же мнения придерживался Радамант ("если кто терпит равное то-
му, что сделал, то справедливость соблюдена"), пифагорейцы ("воздаяние
равным безусловно справедливо. Справедливое состоит в воздаянии другому
равным").
Сложность, правда, возникает в том, что хотя большинство людей сог-
ласно с мнением, что распределяющая справедливость должна руководство-
ваться достоинствами личности, но мерило этих достоинств не нее видят в
одной и той же системе координат, говоря современным языком.
В случае "человек - другой человек" справедливым выступает тот, кто
при распределении некоторых благ между собой и кем-либо другим поступает
не так, что себе уделяет слишком много, а другому слишком мало, [9] при
этом более справедлив тот, кто берет большую часть, нежели тот, кто
распределяет. [10]
При распределении имущественных благ формально несправедливо, по мне-
нию Аристотеля, обделять и себя (брать меньше, например, чем положено).
Но если так случается, то это признак скромности, умеренности, правед-
ности, наконец. [11] "Дурны" оба случая, как действительный, так и стра-
дательный. "Однако поступать несправедливо хуже". [12]
В сфере "экономической" справедливости (а по существу - той же расп-
ределительной), которая, кстати, теснейшим образом связана с правовой и
политической, Аристотель узаконивает так называемую "справедливость не-
равенства".
Если лица, к примеру, неравны (в политическом, умственном, правовом,
вероятно, отношении), то они и не могут иметь равного. В этой связи по-
нятна неудовлетворенность людей и стремление их к более справедливому
положению в тех случаях, когда равные люди владеют неравным имуществом
и, соответственно, неравным уделено равное. [13]
Подобного рода и справедливость уравнительная (справедливость права).
"Справедливость торжествовала бы... если бы почет создавался бы по зас-
лугам каждого. [14] Так же и Гиппий Элладский говорит, что существует
два вида зависти: зависть справедливая, когда кто-либо завидует тем, кто
будучи плохим, пользуется почетом, и зависть несправедливая, когда
кто-либо завидует тем, кто будучи хорошими людьми, пользуется почетом.
[15]
Многие древнегреческие мыслители с высоты идеи справедливости без
обиняков считали несправедливым полное безусловное равенство и стремле-
ние к нему.
Гераклит, например, утверждал, что власть, например, по праву должна
принадлежать исключительным, лучшим, а не большинству (даже хороших).
[16] "Один стоит тысячи, если он лучше всех". [17] "Один для меня - де-
сять тысяч, если он наилучший", [18] - не однажды говорил он.
Власть - исключительно выдающимся. Этого требует "благо и высшая
справедливость. Неравенство вполне естественно и стремление толпы к ра-
венству преступно". [19]
Чтобы революция имела не только успех, но и оправдание в глазах по-
томков, чтобы она не стала в противоречие с нравственностью, законы ко-
торой временно, сознательно, у некоторых людей могут быть и притуплены,
но которые никак нельзя отрицать, которые не отрицал даже Дарвин, пока-
завший миру прочнейшую связь человека с прочим, животным миром (по линии
материально-чувственной общности), [20] так вот, чтобы революция совер-
шалась во имя действительной справедливости и человеческой правды, она
должна быть лишена неправды в самой себе.
Если она совершается во имя равновеликого распределения материальных
ценностей, то в корне своем должна быть бескорыстной, а это может иметь
место только в том случае, если она будет совершаться стороной жертвую-
щей, сверху, идти из исполнения действительных обязанностей, а не из
ложного желания кровью (в первую очередь чужой) добыть эти мнимые права.
Представители "имущего класса" могут и должны стать на позицию отно-
шения к неимущим, как к равным (в правовом смысле), уравнять их и в иму-
щественном отношении.
В этом случае (и только!) возможен социалистический подход к общест-
венным проблемам, основанный на справедливости. Иными словами, только
