двора, как двор Екатерины Медичи или Людовика XIII! Я чувствую, что спо-
собна на все самое смелое, самое возвышенное. Чего бы я только не сдела-
ла для такого доблестного короля, как Людовик XVI, если бы сейчас такой
король был у моих ног! Я повела бы его в Вандею, как любит говаривать
барон де Толли, и он оттуда отвоевал бы свое королевство. Тогда уж ника-
кой Хартии не было бы... А Жюльен бы мне помогал. Чего ему недостает?
Только имени и состояния! Он создал бы себе имя, создал бы и состояние.
У Круазенуа есть все, но он всю свою жизнь будет только герцогом, по-
луроялистом, полулибералом, всегда чем-то неопределенным, средним, по-
дальше от всяких крайностей, а следовательно, всегда на втором месте.
Да может ли быть какое-нибудь великое деяние, которое не было бы
крайностью в ту минуту, когда его совершают? Вот когда оно уже соверше-
но, тогда его начинают считать возможным и обыкновенные люди. Да, любовь
со всеми ее чудесами владычествует в моем сердце; я чувствую, это ее
пламень воодушевляет меня. Провидение должно было ниспослать мне эту ми-
лость. Не напрасно же оно соединило в одном существе все преимущества.
Мое счастье будет достойно меня. Каждый день моей жизни не будет бесс-
мысленным повторением вчерашнего дня. Осмелиться полюбить человека, ко-
торый так далеко отстоит от меня по своему общественному положению, -
уже в этом есть величие и дерзание. Посмотрим, будет ли он и впредь дос-
тоин меня. Как только я замечу в нем какую-нибудь слабость, я тотчас же
брошу его. Девушка из столь славного рода, с таким рыцарским характером,
какой приписывают мне (так выразился однажды ее отец), не должна вести
себя, как дура.
А именно на эту роль я была бы обречена, если б полюбила де Круазе-
нуа. Это было бы точь-в-точь повторением того счастья, которым наслажда-
ются мои кузины, как раз то, что я от души презираю. Мне заранее извест-
но все, что мне будет говорить этот бедняжка маркиз, и все, что я должна
буду ему отвечать. Что же это за любовь, от которой тебя одолевает зево-
та? Уж лучше стать ханжой. Подумать: подпишут брачный контракт, как это
проделали с младшей из моих двоюродных сестер, и добрые родственники
придут в умиление. Хорошо еще, что им не так легко угодить и они мнутся
из-за этого последнего условия, которое внес накануне в договор нотариус
противной стороны".
XII
НЕ ДАНТОН ЛИ ЭТО?
Жажда треволнений - таков был характер прекрасной Маргариты Валуа,
моей тетки, которая вскоре вступила в брак с королем Наваррским,
царствующим ныне во Франции под именем Генриха IV. Потребность рисковать
- вот в чем весь секрет характера этой обворожительной принцессы; отсюда
и все ее ссоры и примирения с братьями, начиная с шестнадцатилетнего
возраста. А чем может рисковать молодая девушка? Самым драгоценным, что
есть у нее: своим добрым именем. По нему судится вся жизнь ее.
Мемуары герцога Ангулемского, побочного сына Карла IX.
"А у меня с Жюльеном никаких контрактов, никаких нотариусов, предва-
ряющих мещанский обряд. Все будет героическим, все будет предоставлено
случаю. Если не считать знатного происхождения, чего у него нет, это
совсем как любовь Маргариты Валуа к юному де Ла-Молю, самому замеча-
тельному человеку того времени. Но разве я виновата в том, что наши
придворные молодые люди слепо привержены к приличиям и бледнеют при од-
ной мысли о каком-нибудь хоть чуточку необычном происшествии. Маленькое
путешествие в Грецию или Африку представляется им верхом отваги, да и на
это они не рискнут иначе, как по команде, отрядом. А стоит их только
предоставить самим себе, ими тотчас же овладевает страх, - не перед
копьем бедуина, нет, а как бы не очутиться в смешном положении; и этот
страх просто сводит их с ума.
А мой милый Жюльен - как раз наоборот: он все любит делать сам, у
этого исключительного существа никогда в мыслях нет опереться на ко-
го-нибудь, обратиться к другому за поддержкой. Он всех других презирает,
и потому я не презираю его.
Если бы Жюльен при своей бедности был дворянином, любовь моя была бы
просто пошлейшей глупостью, самым обыкновенным мезальянсом, никогда бы я
на это не пошла; в этом не было бы ничего такого, чем отличаются подлин-
но великие страсти, никаких неодолимых препятствий, ни этой темной неиз-
вестности грядущего".
Мадемуазель де Ла-Моль была так увлечена этими возвышенными рассужде-
ниями, что на другой день незаметно для себя стала превозносить Жюльена
маркизу де Круазенуа и своему брату. Она говорила с таким жаром, что это
в конце концов уязвило их.
- Берегитесь этого молодого человека с его энергичным характером! -
воскликнул ее брат. - Начнись опять революция, он всех нас отправит на
гильотину.
Она остереглась отвечать на это и принялась подшучивать над братом и
маркизом де Круазенуа по поводу того страха, который внушала им реши-
мость. Ведь, в сущности, это просто страх столкнуться с чем-то непредви-
денным, просто боязнь растеряться перед непредвиденным...
- Вечно, вечно, господа, у вас этот страх очутиться в смешном положе-
нии - пугало, которое, к несчастью, погребено в тысяча восемьсот шест-
надцатом году.
"В стране, где существуют две партии, - говорил г-н де Ла-Моль, -
смешного положения быть не может". Его дочь поняла, что он хотел этим
сказать.
- Итак, господа, - говорила она недругам Жюльена, - вы будете бояться
всю вашу жизнь, а потом вам споют:
Ведь это был не волк, а просто волчья тень.
Вскоре Матильда ушла от них. Слова брата ужаснули ее: она долго не
могла успокоиться, но на другой день пришла к заключению, что это - ве-
личайшая похвала.
"В наше время, когда всякая решимость умерла, его решимость пугает
их. Я повторю ему слова моего брата. Мне хочется посмотреть, что он на
это ответит. Надо только уловить такой момент, когда у него загораются
глаза. Тогда он не может мне лгать".
"А что, если это Дантон? - промолвила она, очнувшись от долгого раз-
думья. - Ну что ж! Начнись опять революция, какую роль придется тогда
играть Круазенуа и моему брату? Она уже предопределена заранее: вели-
чественная покорность Судьбе. Это будут героические бараны, которые да-
дут перерезать себя без малейшего сопротивления. Единственно, чего они
будут опасаться, умирая, - это опять-таки погрешить против хорошего то-
на. А мой маленький Жюльен, если у него будет хоть какая-нибудь надежда
спастись, всадит пулю в лоб первому якобинцу, который явится его аресто-
вать. Уж он-то не побоится дурного тона, нет".
Эти слова заставили ее задуматься. Они пробудили в ней какие-то мучи-
тельные воспоминания, и весь ее задор сразу пропал. Слова эти напомнили
ей шутки г-д де Келюса, де Круазенуа, де Люза и ее брата. Все они в один
голос упрекали Жюльена в том, что у него вид святоши - смиренный, лице-
мерный.
- Ах, - вдруг воскликнула она с радостно загоревшимся взором, - их
ехидство и эти постоянные шутки и доказывают, наперекор им самим, что
это самый замечательный человек из всех, кого мы видели в эту зиму! Что
им за дело до его недостатков, до его смешных странностей? В нем есть
настоящее величие, и этото их и задевает, несмотря на всю их снисходи-
тельность и доброту. Разумеется, он беден и он учился, чтобы стать свя-
щенником, а они командуют эскадронами, и им нет надобности учиться. Это
много удобнее.
И, однако, несмотря на все минусы - этот его неизменный черный костюм
и поповскую мину, с которой бедняжке приходится ходить, чтобы не умереть
с голоду, - его превосходство пугает их. Это совершенно ясно. А эта по-
повская мина мгновенно у него улетучивается, стоит нам только хоть на
несколько секунд остаться с ним наедине. Когда этим господам случается
отпустить какую-нибудь остроту, которая им самим кажется блестящей и не-
ожиданной, они прежде всего поглядывают на Жюльена. Я это прекрасно за-
метила. И ведь они отлично знают, что сам он никогда не заговорит с ни-
ми, пока к нему не обратятся с вопросом. Он разговаривает только со
мной. Он видит во мне возвышенную натуру. А на их возражения отвечает
ровно столько, сколько этого требует вежливость. И сейчас же почтительно
умолкает. Со мной он готов спорить целыми часами и только тогда не сом-
невается в своей правоте, когда у меня не находится ни малейшего возра-
жения. И в конце концов за всю эту зиму мы ни разу не поссорились с ним
всерьез, разве что иногда говорили друг другу колкости нарочно, для то-
го, чтобы обратить на себя внимание. Да что там, даже отец-уж на что вы-
дающийся человек, ведь только ему мы обязаны престижем нашего дома, - и
тот уважает Жюльена. Все остальные его ненавидят, но никто не презирает
его, если не считать этих ханжей, приятельниц моей матушки.
Граф де Келюс был или старался прослыть страстным любителем лошадей;
вся жизнь его проходила на конюшне, он нередко даже завтракал там. Такая
необыкновенная страсть, а также привычка никогда не улыбаться завоевали
ему великое уважение среди друзей; словом, это была выдающаяся фигура,
сущий орел этого маленького кружка.
Едва только все они собрались на другой день позади огромного кресла
г-жи де Ла-Моль - Жюльен на этот раз отсутствовал, - как г-н де Келюс,
поддерживаемый Круазенуа и Норбером, принялся ретиво оспаривать лестное
мнение Матильды о Жюльене, и при этом без всякого повода, а прямо с мес-
та в карьер, едва только он увидел м-ль де Ла-Моль. Она сразу разгадала
этот нехитрый маневр и пришла в восхищение.
"Вот они все теперь друг за дружку, - подумала она, - все против од-
ного даровитого человека, у которого нет и десяти луидоров ренты и кото-
рый не может даже ответить им, пока они не соблаговолят обратиться к не-
му с вопросом. Он внушает им страх даже в своем черном костюме. Что же
было бы, если бы он носил эполеты?"
Никогда еще она не блистала таким остроумием. Едва они повели - нас-
тупление, как она сразу обрушилась язвительнейшими насмешками на Келюса
и его союзников. Когда огонь шуток этих блестящих офицеров был подавлен,
она обратилась к г-ну де Келюсу.
- Стоит завтра какому-нибудь дворянину из франшконтейских гор устано-
вить, что Жюльен - его побочный сын, и завещать ему свое имя и несколько
тысяч франков, - не пройдет и полутора месяцев, как у него появятся сов-
сем такие же усы, как у вас, господа, а через каких-нибудь полгода он
сделается гусарским офицером, как и вы, господа. И тогда величие его ха-
рактера уж отнюдь не будет смешным. Я вижу, господин будущий герцог, у
вас теперь остался только один, да и тот негодный и устаревший, довод -
превосходство придворного дворянства над дворянством провинциальным А
что же у вас останется, если я вас сейчас припру к стене и дам в отцы
Жюльену испанского герцога, томившегося в плену в Безансоне во время на-
полеоновских войн? Представьте себе, что в порыве раскаяния этот герцог
на смертном одре признает Жюльена своим сыном!
Все эти разговоры о незаконном рождении показались г-дам де Келюсу и
де Круазенуа несколько дурного тона. Вот все, что они изволили усмотреть
в рассуждениях Матильды.
Как ни привык подчиняться сестре Норбер, но ее речи были уж до того
ясны, что он принял внушительный вид, который, надо признаться, отнюдь
не шел к его улыбающейся и добрейшей физиономии, и даже осмелился ска-
зать по этому поводу несколько слов.
- Уж не больны ли вы, друг мой? - состроив озабоченную мину, сказала
ему Матильда. - Должно быть, вы захворали всерьез, если вам приходит в
голову отвечать нравоучениями на шутку. Вы - и нравоучения! Уж не соби-
раетесь ли вы стать префектом!
Матильда очень скоро позабыла и обиженный тон графа де Келюса, и не-
довольство Норбера, и безмолвное отчаяние де Круазенуа. Ей надо было
разрешить одно роковое сомнение, которое закралось в ее душу.
