изяществе манер! Всякий человек со вкусом, увидев Матильду на расстоянии
тридцати шагов, сразу поймет, к какому классу общества принадлежит эта
девушка. Вот уж это у нее действительно бесспорное достоинство".
Так, пошучивая, Жюльен все-таки не признавался себе до конца в своей
мысли: ведь у г-жи де Реналь не было маркиза де Круазенуа, которым она
могла бы для него пожертвовать. Единственным его соперником был этот
гнусный помощник префекта г-н Шарко, который называл себя де Можироном,
потому что никого из Можиронов в живых не осталось.
В пять часов дня Жюльен получил третье письмо: ему бросили его с са-
мого порога библиотеки. И опять м-ль де Ла-Моль сразу убежала. "Какая
страсть к переписке! - смеясь, подумал Жюльен. - Так просто было бы по-
говорить друг с другом! Ясно, неприятель желает заполучить мои письма,
да побольше!" Он, не торопясь, распечатал письмо. "Опять красивые фра-
зы..." - подумал он, но, пробежав письмо глазами, он побледнел. В нем
было всего восемь строк:
"Мне надо поговорить с вами, мне необходимо поговорить с вами сегодня
же вечером: как только пробьет час ночи, выходите в сад. Возьмите
большую лестницу садовника, у колодца, подставьте ее к моему окну и под-
нимитесь ко мне. Теперь полнолуние, светло - но все равно".
XV
А ЭТО НЕ ЗАГОВОР?
О, сколь мучителен промежуток времени, отделяющий смелый замысел от
его выполнения! Сколько напрасных страхов! Сколько колебаний! На карту
ставится жизнь - более того, много более, честь!
Шиллер.
"Дело принимает серьезный оборот, - подумал Жюльен - И что-то уж че-
ресчур недвусмысленный... - добавил он после некоторого раздумья - Как
же так? Эта прелестная девица может поговорить со мной в библиотеке, и,
слава тебе господи, совершенно свободно, ибо маркиз, который боится" как
бы я к нему не пристал со счетами, никогда сюда не заглядывает. Госпожа
де Ла-Моль и граф Норбер - единственные лица, которые могут сюда войти,
но их целыми днями дома нет, и нет ничего проще проследить момент их
возвращения домой, - и великолепная Матильда, руки которой счастлив был
бы удостоиться какой-нибудь наследный принц, желает заставить меня пойти
на такую чудовищную неосторожность!
Ясно: меня хотят погубить или по меньшей мере сделать из меня посме-
шище Сначала они рассчитывали проделать это с помощью моих писем, но
письма эти оказались слишком осторожными. Теперь они хотят толкнуть меня
на такой шаг, который выдаст им меня с головой. Похоже, что эти любезные
господа считают меня отменным дураком или уж невесть каким фатом. Черт
возьми! Ночью сейчас светло, как днем, луна светит вовсю, а я должен
лезть по лестнице в бельэтаж на вышину в двадцать пять футов! Да меня
тут же из соседних домов заметят. Нечего сказать, хорош я буду на этой
лестнице!" Жюльен пошел к себе и, насвистывая, стал укладывать свой до-
рожный сундук. Он решил даже не отвечать Матильде. Однако это мудрое ре-
шение не принесло ему душевного покоя.
"А что, если вдруг, - промолвил он, уже закрыв свой сундук, - все это
у Матильды всерьез? В таком случае я окажусь в ее глазах презреннейшим
трусом. Я не могу похвастаться происхождением, мне надо обладать подлин-
ными достоинствами, наличными, не такими, которые основываются на всяких
там милых предположениях, а такими, что говорят сами за себя, поступка-
ми".
Он стал прохаживаться взад и вперед по своей комнате; прошло примерно
четверть часа. "Ну что там толковать? - сказал он наконец. - Ясно, что
она сочтет меня трусом. И я лишу себя не только самой блестящей красави-
цы высшего света - так ведь они говорили там на бале, у герцога де Реца,
- но лишу себя и несказанного наслаждения видеть, как мне жертвуют мар-
кизом де Круазенуа, сыном герцога и будущим герцогом, таким бесподобным
молодым человеком, а ведь у него все преимущества, которых у меня нет,
изящное остроумие, знатность, богатство...
Всю жизнь меня потом будет грызть раскаяние - не из-за нее, конечно,
- мало ли на свете красоток!
...Но честь у нас одна! - как говорит старый дон Диего. И вот сейчас
я совершенно явно, несомненно отступаю перед первой же опасностью, кото-
рая встречается на моем пути. Потому что дуэль с господином де Бовуази -
это была просто забава. А тут совсем другое дело. Меня может подстре-
лить, как воробья, какой-нибудь лакей, и это еще не самое страшное, -
меня могут опозорить".
"Да, голубчик, это дело нешуточное! - молодцевато, гасконским говор-
ком добавил он. - Речь идет о твоем добром имечке. Никогда уж тебе, бед-
ному малому, заброшенному злосчастной судьбой на самое дно, не предста-
вится другого такого случая. Может, еще когда и будут удачи, да не та-
кие!?"
Он долго раздумывал, расхаживая взад и вперед быстрым шагом и время
от времени круто останавливаясь. Ему поставили в комнату великолепный
мраморный бюст кардинала Ришелье, на который он невольно поглядывал.
Этот бюст, освещенный сейчас светом лампы, казалось, глядел на него су-
рово, словно упрекая его в отсутствии смелости, которую надлежит иметь
истинному французу. "В твое время, великий человек, неужели я бы заду-
мался?"
"Представим себе самое худшее, - сказал, наконец, Жюльен, - предполо-
жим, что это ловушка: но ведь это может кончиться очень гадко и позорно
для молодой девушки. Они знают, что я не такой человек, который будет
молчать. Стало быть, меня надо прикончить. Все это было очень хорошо в
тысяча пятьсот семьдесят четвертом году, во времена Бонифаса де Ла-Моля,
но теперешние де Ла-Моли никогда на такое дело не отважатся: не такие
это люди. Мадемуазель де Ла-Моль так все кругом завидуют! Ее позор завт-
ра же прогремит по всем четыремстам гостиным! И с каким наслаждением за
него ухватятся! Прислуга уже и сейчас судачит о том, что я пользуюсь
особым вниманием, - я знаю это, я слышал, как они болтали.
А с другой стороны-эти письма!.. Они, верно, думают, что я с ними не
расстаюсь. Вот они и решили заманить меня в ее комнату, а там бросятся
на меня и отнимут их. Возможно, меня там будут подстерегать двое, трое,
четверо. Кто их знает? Но откуда же они возьмут этих людей? Да разве в
Париже теперь найдешь слуг, на которых можно положиться? Все они трусят
перед судом... Ах, черт... да ведь это могут быть они сами - Келюсы,
Круазенуа, де Люзы. Какой соблазн для них полюбоваться этим зрелищем,
когда я буду стоять перед ними дурак дураком! Берегитесь участи Абеляра,
господин секретарь!
Ах так, господа? Но уж я позабочусь, чтобы и у вас сохранились следы:
буду бить прямо по лицу, как солдаты Цезаря при Фарсале... А письма я
сумею припрятать в надежное место".
Жюльен переписал два последних письма и спрятал их в один из томов
роскошного издания Вольтера, взятого из библиотеки, а оригиналы сам по-
нес на почту.
Когда он вернулся домой, он вдруг, словно очнувшись, спросил себя с
изумлением и ужасом: "Что я делаю! Ведь это совершенно безумная затея!"
До этого он целых четверть часа ни разу не подумал о том, что ему предс-
тоит нынче ночью.
"Но если я откажусь, я потом буду презирать себя. Всю жизнь я буду
мучиться сомнением, а для меня такое сомнение страшнее всего на свете.
Как я тогда мучился из-за любовника этой Аманды! Мне кажется, я бы ско-
рее простил себе самое настоящее преступление, раз признавшись, я бы пе-
рестал о нем думать. Как! Судьба посылает мне такой невероятно счастли-
вый случай, выделяет меня из толпы, чтобы сделать соперником человека,
который носит одно из самых славных имен Франции, и я сам, добровольно,
уступаю ему! Да ведь это трусость - не пойти. А если так - тогда решено!
- воскликнул Жюльен, вскакивая. - Да к тому же еще такая красотка!
Если все это не предательство, то на какое же безумие решается она
ради меня!.. А если это, черт возьми, фарс, что ж, господа, от меня за-
висит превратить эту шутку в нечто весьма серьезное, и я это сделаю.
А если мне сразу свяжут руки, как только я появлюсь в комнате? Вдруг
они там поставят какой-нибудь хитроумный капкан!"
"Но ведь это как на дуэли! - сказал он вдруг, рассмеявшись. - Всякий
удар можно парировать, как говорит мой учитель фехтования, но господь
бог, который хочет положить конец поединку, делает так, что один из про-
тивников забывает отразить удар. Во всяком случае, у меня есть чем им
ответить". - С этими словами он вытащил из кармана свои пистолеты и, хо-
тя они были недавно заряжены, перезарядил их.
Времени впереди было много, можно было еще чемнибудь заняться. Жюльен
сел писать письмо Фуке: "Друг мой, письмо, которое сюда вложено, ты
вскроешь только в том случае, если что-нибудь случится, если ты услы-
шишь, что со мной произошло нечто необыкновенное. Тогда сотри собствен-
ные имена в рукописи, которую я тебе посылаю, сделай восемь копий и ра-
зошли их по газетам в Марсель, Бордо, Лион, Брюссель и так далее; через
десять дней отпечатай эту рукопись и пошли первый экземпляр маркизу де
Ла-Молю, а недели через две разбросай ночью остальные экземпляры по ули-
цам Верьера".
В этом маленьком оправдательном документе, написанном в форме повест-
вования, который Фуке надлежало вскрыть, только если случится что-нибудь
необычайное, Жюльен постарался, насколько возможно, пощадить доброе имя
м-ль де Ла-Моль; однако он все же весьма точно описал свое положение.
Жюльен запечатывал свое послание, когда позвонили к обеду; сердце его
забилось. Воображение его, взвинченное только что написанным рассказом,
было полно страшных предчувствий. Он уже видел, как его хватают, связы-
вают по рукам и по ногам, затыкают рот кляпом и тащат в подвал. Там его
оставят на попечение какогонибудь холуя, который будет стеречь его, не
спуская глаз. А если честь знатной фамилии требует трагического конца,
нет ничего легче устроить это при помощи какого-нибудь яда, который не
оставляет следов, и тогда скажут, что он умер от такой-то болезни, и
мертвого перенесут в его комнату.
Подобно автору, сочинившему драму, взволнованный собственным произве-
дением, Жюльен действительно содрогался от страха, входя в столовую Он
поглядывал на этих слуг, разодетых в парадные ливреи. Он изучал их лица.
"Кого из них выбрали для сегодняшней ночной экспедиции? - думал он. - В
этой семье еще так живы предания о дворе Генриха III, так часто возвра-
щаются к ним, что, конечно, эти люди, сочтя себя оскорбленными, способ-
ны, скорее чем кто-либо другой из их круга, прибегнуть к решительным
действиям". Он посмотрел на м-ль де Ла-Моль, пытаясь прочесть в ее гла-
зах коварные замыслы ее семьи. Она была бледна, лицо ее было совсем как
на средневековом портрете. Никогда еще он не замечал в нем столь возвы-
шенного благородства; поистине она была прекрасна и величественна. Он
чуть ли не почувствовал себя влюбленным. "Pallida morte futura" [28], -
решил он про себя. ("Бледность ее выдает ее высокие замыслы".)
Напрасно он после обеда долго расхаживал по саду: м-ль де Ла-Моль так
и не показалась. А какое бы бремя свалилось с его души, если бы он мог
поговорить с ней сейчас!
Почему не сказать прямо - ему было страшно. А так как он уже твердо
решил действовать, то сейчас, не стыдясь, предавался этому чувству.
"Лишь бы только в решительный момент у меня хватило мужества, - говорил
он себе. - А сейчас не все ли равно, что я допытываю?" Он заранее пошел
посмотреть, где находится лестница, попробовал, тяжела ли она.
"Видно, мне на роду написано пользоваться этим орудием, - сказал он
себе, усмехнувшись. - Вот теперь здесь, как тогда - в Верьере. Но какая
разница! Да, там, - вздохнув, прибавил он, - мне не приходилось опа-
саться особы, ради которой я подвергал себя такому риску. Да и риск был
далеко не тот.
Если бы меня тогда подстрелили в саду господина де Реналя, для меня
