Слово "застилающее" мне не понравилось, показалось слишком уж уютным, что ли. Я хотел было возразить, сказать, что больше подходит определение "оцепляет", но тут вспомнил, что, по понятиям брата Игнатия, Земля плоская.
- Значит, это вещество, но очень разреженное?
- Не вещество, - покачал головой монах, - а вид энергии, что-то вроде прилива бодрости, какой ощущаешь ясным утром, будучи в добром здравии.
Я напрягся. Он описывал силу поля.
- И это самое энергетическое одеяло покрывает всю Землю?
- Да, но наша внутренняя энергия способна уплотнять и направлять ткань магии в нужное место, если у нас есть к тому талант.
- Как? - Я нахмурился. - Думая об этом? А что, в этом есть смысл. Мыслительные волны будут модулировать силу поля...
Но брат Игнатий просительно поднял руку.
- Дело не только в мыслях, господин Савл. Подумай обо всех наших телах, о каждой частице нашей сути. Наша собственная энергия наполняет нас, и она зиждется не только в разуме, ведь тогда мы и ходить бы не могли.
Такое развитие мысли мне пришлось не по душе, но зато оно явно понравилось Фриссону. Он просто-таки впился глазами в брата Игнатия.
- Человек с прирожденным талантом, - продолжал монах, - способен сгущать магию, брать от нее силу и направлять эту силу по своему желанию.
- И как же он это делает?
- Путем выбора символов. Они проясняют его мышление и подчиняют его воле все существо, - ответил брат Игнатий.
- Но что же тогда, - вмешался Фриссон, - делает магию черной или белой, злой или доброй?
- Цели, преследуемые творящим чудо, - отозвался брат Игнатий. - Цели и причины, двигающие им. Если добродетельная женщина желает вылечить кого-то, кому-то чем-то помочь, кого-то защитить, то она молит Господа о поддержке в делах своих, и тогда ее магия будет белой.
- Ну а если она, скажем, попросит о Божьей помощи для того, чтобы убить напавшего на нее? - поинтересовался я.
- Хорошая женщина не захочет никого убивать, - ответил монах и обернулся ко мне. - Она захочет только защититься и молить Бога станет о том, чтобы Он остановил напавшего на нее или помешал ему. Если другого пути остановить злодея не будет, заклинание может и убить его. Однако намерения женщины останутся добрыми и магия - белой.
Звучало с натяжкой, но спорить я не стал. Я вдосталь наслушался о преступлениях на сексуальной почве для того, чтобы вот так взять и поверить, что женщина могла случайно убить насильника. Все верно, мысли у нее наверняка направлены на то, чтобы ему помешать, остановить его. А выход - врезать как следует между ног, и все дела. Только давайте будем считать, что я этого не говорил. Я спросил у монаха:
- Но как узнать, кто перед тобой - чародей или колдун?
- Его можно распознать по тем символам, которыми он пользуется, - ответил брат Игнатий. - Если он обретает силу через боль, если он говорит о смерти, употребляет для своих нужд черепа, витые клинки и кровь, значит, его магия определенно черная, злая, и помогают ему силы Зла.
- Символы? - Я непонимающе нахмурился. - Пока я видел только таких колдунов, которые колдуют словами.
- Еще они могут размахивать палкой или посохом, - продолжал брат Игнатий. - Этим они усиливают мощь заклинания или хотя бы силу наносимых ударов.
Я догадался: дело тут, видимо, было в ориентации силы. Наверное, все эти посохи действовали наподобие антенн, но я счел за лучшее промолчать. Было бы нечестно с моей стороны затрагивать в разговоре со средневековым монахом теорию электромагнитных волн.
- Однако создание заклинаний с помощью физических объектов, играющих роль символов, - дело долгое и сложное, - объяснял тем временем Игнатий. - В чистом поле волшебнику не на что рассчитывать, кроме как на слова и жесты.
- Но от них-то что толку? И что толку от физической символики, если на то пошло?
- Дело в том, господин чародей, что символ - это вещь.
Я выпучил глаза, но не проронил ни слова. В моем мире один из кардинальных принципов семантики заключался в том, что символ - это ни в коем случае не вещь. Ну, что тут поделаешь? Другой мир - другие законы природы.
- Вся суть творящего чудо должна быть собрана воедино и куда-то направлена, - продолжал брат Игнатий, - для того, чтобы вся энергия внутри нашего тела и снаружи него могла образовывать и выстраивать энергию магическую в соответствии с нашими целями. Символы - это инструменты, которыми мы пользуемся для того, чтобы укрепить самую нашу суть, и чем мощнее символ, тем лучше происходит единение разрозненных частиц нашей сути.
- Стало быть, призываем ли мы в данном случае Бога, чтобы он помог нам сфокусировать нашу энергию, или не призываем - дело исключительно нашего желания.
- "Сфокусировать" - вот прекрасное слово! - Брат Игнатий от радости хлопнул в ладоши. - Мне давно следовало обратиться к математическим понятиям! Благодарю тебя, чародей Савл.
Я поежился, гадая, что я такого натворил. В этом мире это самое "магическое поле", про которое толковал брат Игнатий, похоже, было эквивалентом нашего электрического, а я отлично знал, что способны вытворить наши инженеры с помощью электричества и магнитов, когда они додумываются до чего-нибудь и начинают соображать в соответствии с математическими принципами. А что стрясется здесь, если брат Игнатий примется прикладывать математику к магии?
Тут могли произойти поистине удивительные, на мой взгляд, вещи. У меня появилось сильное подозрение, что очень даже возможно манипулировать этим "магическим полем", не полагаясь ни на злые, ни на добрые силы. Это "поле" в конце концов было безликой силой - личностный момент возникал только тогда, когда ты обращался к помощи сверхъестественных существ, дабы те помогли тебе управлять этим "полем". Кроме того, я все еще пытался думать об этих существах как о воображаемых - а в этом случае они могли служить весьма, весьма могущественными символами.
Нет, поистине могущественными - ведь они запечатлевались не где-нибудь, а в подсознании. Я вспомнил о своем галлюцинаторном ангеле-хранителе и поежился.
- Я бы не стал переходить на крайности, - сказал я. - Мы же говорим об искусстве, а не о какой-нибудь торговле. Итак, слова - это символы, поэзия концентрирует значение слов. Значит, чем лучше стихи, тем сильнее заклинания?
Фриссон от волнения выпучил глаза.
- Верно, - подтвердил брат Игнатий. - А те стихи, которые пропеты, - это еще более могущественные заклинания.
- Пропеты? - Я сдвинул брови. - А это при чем?
- При том, что в мелодике существует определенный порядок, - ответил брат Игнатий. - И этот порядок усиливает порядок ритмики и метрики. Песня ощущается всем телом и потому включает в себя все энергии.
Я ужасно расстроился. В плане музыкального слуха мне, что называется, медведь на ухо наступил. А Фриссон просто-таки сиял.
- У меня приятный голос, - сказал он радостно.
- Что ж, тогда обрати мысли свои к Богу и добру, - посоветовал поэту монах. - Молись ему, чтобы он обратил твою магию во благо ближних, чтобы все, что творишь, способствовало укреплению Добра.
Фриссон не спускал с брата Игнатия сияющих глаз. Он с готовностью кивнул.
- О да, потому что мы должны сразиться с великим Злом, брат Игнатий.
- Добро всегда сильнее Зла, - сказал монах. - Потому что Добро - от Бога, из самого чистого источника.
Я рывком выпрямился:
- Только не говори мне, что Добро всегда побеждает Зло!
- При прочих равных - побеждает, - заявил брат Игнатий. - Ни одному демону не устоять против ангела. Белая магия могущественнее черной. Но гораздо труднее быть хорошим, нежели плохим, и гораздо труднее творить белую магию, нежели черную. Поститься, молиться, смиряться, отвечать добром на зло - все это очень трудно. А вот гневаться и мстить - это очень легко.
Я вспомнил о даосах и дзен-буддистах.
Но тут слово взял Фриссон:
- Нам придется драться со злой колдуньей и ее приспешниками, брат Игнатий. Нам понадобится вся сила, которую только сможет дать Господь.
- Милосердие Господне со всеми нами, - пробормотал монах. - Надо только открыться для него.
- Думаю, - сказал Фриссон решительно, - мне надо научиться молиться.
У меня от этих слов почему-то похолодела спина, и я попробовал сменить тему разговора.
- Так вот почему королева сделала так, что Тимея держала тебя на острове?
Брат Игнатий резко обернулся, в глазах его зажегся странный огонь.
- Значит, ты и об этом догадался, господин чародей! Да, я думал об этом, хотя и не мог доказать, что так оно и было. Но весьма вероятно, что наш кораблю к острову Тимеи пригнала именно королева Аллюстрии. Сама королева повредить мне никак не могла, покуда я оставался душой и телом предан Богу.
- И если кому и под силу было разрушить эту преданность, - резюмировал я, - так только Тимее. Но почему королеве так не терпелось убрать тебя с дороги? Может быть, она боялась, что тебе удастся убедить кое-кого из ее колдунов покаяться и перестать служить Злу? Стремиться к святости?
- Как и всем нам, - напомнил мне брат Игнатий, - если мы не впали в отчаяние. Это возможно, господин Савл, но гораздо вероятнее другое: она хотела держать меня в ссылке, чтобы не распространялись мои идеи о жизни людей.
- Мысли о загадке существования человечества? - Я нахмурился. - А до этого-то ей какое дело?
Брат Игнатий склонил голову, пряча горькую усмешку. Когда он поднял глаза, лицо его было спокойно, а улыбка, как обычно, тиха и приятна.
- Я собрал мудрость Востока и Запада, господин Савл, и опустил фрагменты, показавшиеся мне несовпадающими с целым. И получилось нечто такое, что может не устраивать власть предержащих. Они могут подумать, будто бы я их высмеиваю или не их, а их право на власть.
- Ты хочешь сказать, что выразил идеи, ставшие угрозой для королевы? - изумился я. - Чем они ей грозили?
- Ну, в общем, я говорил о том, что народ не должен зависеть от короны, когда речь идет о жизни и безопасности, а должен полагаться только на Бога, на самого себя и на своего ближнего.
- Децентрализация? - воскликнул я. Меня словно громом поразило. - О Господи! Нечего и дивиться, что Сюэтэ решила от тебя избавиться! Ты же угрожаешь ее бюрократии!
- Что такое "бюрократия"? - недоумевающе спросил монах.
- "Правление письменных столов", - ответил я (в который раз). - За каждым столом сидит по чиновнику. Они приходят и уходят, а столы остаются. И для каждого письменного стола существует больший стол, перед которым он обязан отчитываться. Более ответственные чиновники отчитываются перед еще более ответственными, и так далее, до самой королевы.
- Значит, ты все видишь ясно, господин Савл. - Монах снова устремил на меня странный, пристальный взгляд. - Ты понимаешь, что чиновники ставят ее во главе управления страной и дают ей власть над самым малым из ее подданных, как бы далеко от ее замка он ни пребывал.
- Основная идея такого правления мне понятна, это верно.
- А понятно ли тебе, что в этом случае любой подданный обязан поступать только так, как ему велят, и не задавать никаких вопросов?
- На словах понятно. Но фактически это может быть и не так. Мои соотечественники привыкли задавать массу вопросов, отправлять кучи жалоб, а порой им даже удается пробиться к кому-нибудь из чиновников средней руки, после чего они поднимаются по бюрократической лестнице до самого верха, и их жалобу удовлетворяют.
Глаза монаха сверкнули.
- Удивительные люди! Нечего и дивиться тому, что именно ты способен помочь нашей стране!
- Я вовсе не сказал, что я один из тех, кому в этом деле повезло, - попытался отговориться я. - Ив моем мире, между прочим, есть страны - я про них слыхал, - где люди не осмеливаются жаловаться и даже задавать какие бы то ни было вопросы. Ваша Аллюстрия именно такова, верно?
- Да. И если тебе понятно, как именно все происходит, следовательно, ты можешь представить, что будет, если каждый из этих подданных вообразит, будто он - господин своей судьбы, и он сам обязан выбирать, что ему делать, а чего не делать.
Я почувствовал, что глаза мои медленно, но верно вылезают из орбит.
- Это и есть твое богословие?
Монах неловко пожал плечами.
- Частично. Но на самом-то деле это довольно древние воззрения. Христиане всегда верили в свободу воли, верили, что каждый выбирает сам, грешить ему или не грешить, работать ради Царствия Небесного или скатываться в Ад.
