- Приказываю тебе отпустить этого монаха.
- Что ж, повинуюсь, - с жуткой неохотой проговорила нимфа и повернулась к брату Игнатию. - Мной повелевают, - сказала она. - Поэтому я не повелеваю тобой. Ты свободен и можешь уходить.
Надо было видеть, какой радостью, каким облегчением осветилось лицо монаха. Нимфа увидела это, и ее лицо исказилось болью. Брат Игнатий вскочил на ноги и принялся жалобно восклицать:
- О несчастная блудница! О, если бы я только не успел принести свой последний обет! Тогда я предался бы страсти с тобой! Но я - человек, посвятивший себя Господу и целомудрию! И все же сердце мое сжимается от боли, когда я смотрю на тебя!
Похоже, нимфе стало немножко лучше. Игнатий схватил Тимею за руку. Глаза его горели страстью.
- Никогда мне не забыть этих чудесных дней, не забыть часов, что мы были рядом! О нет, каждая минута рядом с тобой была такой радостью, таким счастьем, что я даже испытывал боль, я благодарен тебе: ты позволила мне отведать благодати! Я никогда не забуду тебя и всегда буду лелеять воспоминания об этих дивных месяцах!
На лице нимфы не осталось и следов боли, но видно было, что внутри у нее так и кипит желание. Она не могла глаз отвести от Игнатия.
А он заставил себя отвернуться.
- Чародей! - взмолился он. - Сделай что-нибудь, чтобы она не так сильно страдала. Можешь ли ты подарить ей забвение?
- Устроить небольшую амнезию?
Вообще-то из элементарного чувства жалости можно было бы снизойти. И потом, нельзя же было позволить ей мстить морякам и мешать навигации - она наверняка попытается удовлетворить уязвленное самолюбие. Я обернулся к Фриссону.
- Поможешь, Фр... о-о-о...
Физиономия у Фриссона настолько ярко выражала бушующие в его душе страсти, что он напоминал почуявшего дичь бладхаунда. Выпучив налитые кровью глаза, он пялился на Тимею.
- Нет-нет, я уж лучше сам что-нибудь придумаю, - торопливо проговорил я, обернулся к несчастной парочке, вспомнил вечеринки в разных кофейнях и разразился куплетом из старинной народной песенки:
У меня в садочке,
У меня в садочке
Дивный цвел тимьян.
Но украл цветочек,
Но украл цветочек
Дерзкий хулиган ..
Все сбылось быстрее, чем я ожидал. Я еще и допеть-то не успел, а этот самый "дерзкий хулиган" уже тут как тут - его голова возникла над вечнозеленой изгородью около беседки. Вскоре он появился целиком: влез на дерево, уцепился за ветку и спрыгнул на землю. Росточком он был чуть-чуть пониже Тимеи, если не считать рожек - коротеньких козлиных рожек. Ножки у "хулигана" тоже были козлиные и заканчивались копытцами. С ног до головы существо поросло густой длинной шерстью и, естественно, не нуждалось ни в какой одежде - не только не нуждалось, оно ее и не имело. Лишь на груди у него на шнурке болталась сиринга - флейта Пана.
Тимея глянула на нежданного гостя. Сначала бегло. Потом более внимательно.
Я задумался, нужен ли второй куплет, но на всякий случай пропел:
У меня в садочке,
У меня в садочке
Роза расцвела.
Я ее сорвала -
Больно укололась,
К ивушке пошла.
- Ах! К иве! К символу печали всех влюбленных? - горько вздохнула Тимея. - Ну, прямо про меня!
- Чегой-то! Уж не опечалилась ли ты часом? - воскликнул фавн и одним прыжком оказался рядом с нимфой. - Печаль надо прогнать. Такое личико, как у тебя, должно быть беззаботным.
Тимея посмотрела на фавна - комплимент на нее подействовал. Но она ответила:
- Эй, да кто ты такой? Откуда взялся? Ишь как разговорился! Маленький еще!
- Может, и так, только овечки меня уже слушаются, - отозвался фавн, лукаво усмехнувшись. - Так что берегись, прелестная распутница, скоро я подрасту.
- Ничего не поделаешь, - притворно вздохнула нимфа и жестом отослала фавна прочь. - Ступай, ступай отсюда, испорченный малыш!
- Вот те раз! - огорчился фавн и умоляюще поглядел на меня. - Не поможешь, а, чародей?
- Может, и помогу, - ответил я.
Опустел садочек,
Опустел садочек,
В нем один бурьян,
С той поры как дерзкий
Хулиган премерзкий
Тут сорвал тимьян.
- Что за чепуху ты порешь? - возмутилась Тимея, не понимая смысла куплета, но фавн уже поднес к губам флейту и заиграл.
Полилась удивительно приятная, печальная мелодия, полная страсти, так несвойственной возрасту фавна. Казалось, флейта выговаривает слова, рассказывает историю о неудовлетворенном чувстве, о неразделенной любви.
Тимея изумленно уставилась на юного фавна.
Фавн покачивался из стороны в сторону, а потом задвигал копытцами, начав медленный танец.
Тимея как завороженная следила за ним взглядом. Печаль совершенно покинула ее лицо, и она тоже начала покачиваться в такт мелодии.
Я протянул руку и ухватился за один из трех столбов, на которые опирались своды беседки. Музыка наполняла меня, проникала в тело и вызывала в нем жгучую боль.
А Тимея раскачивалась все сильнее. Вот и она стала переставлять ноги с места на место, подхватив танец фавна. В музыке послышался трепет надежды - движения фавна стали более откровенными. Тимея вторила ему - она все шире раскачивала бедрами, тело ее извивалось, веки отяжелели, на губах заиграла понимающая улыбка...
Кто-то застонал у меня за спиной. Я узнал голос Фриссона.
Танцующая парочка сблизилась. Они извивались и качались, приближались друг к другу и отступали. Резко запахло мускусом. Танцоры двигались в унисон - казалось, будто бы двумя телами управляет единый разум.
Краешком глаза я видел Фриссона. Глаза поэта, казалось, вот-вот вылезут из орбит. Еще мгновение - и он потеряет рассудок.
Тимея коснулась брошки, скреплявшей ее платьице на груди.
- Пора идти. - Я решительно схватил Фриссона за руку и потянул, но он будто корнями врос в землю. - Жильбер! - крикнул я. - Помоги мне!
Сквайр встряхнулся, очнувшись от транса. Он покраснел, кивнул и схватил Фриссона за другую руку.
- Поднимай! - распорядился я, и мы вместе поволокли окаменевшего поэта к выходу.
В глотке у Фриссона родился отчаянный вопль, добрался до губ и вырвалось:
- Не-е-е-е-е-е-т!
- Шагай давай! - прошипел я сквозь стиснутые зубы.
- Нимфа, задержи меня! - умолял Фриссон. - Унизь меня, истерзай меня, как хочешь, только оставь меня здесь!
Нимфа даже не посмотрела в его сторону. Она не сводила глаз с фавна. Лицо ее разгорелось, пальцы теребили брошку.
- Прощай, прелестная нимфа, - пробормотал монах и выскользнул из беседки.
Фриссона мы тащили волоком, а он стонал и упирался, пытаясь вырваться. Жильбер держался молодцом - он и не думал оглядываться.
Но это означало, что я уходил спиной к выходу и все видел. И я увидел, как упало платье, как блеснула жемчужно-розовая кожа, а потом блеск утреннего солнца затмил все вокруг. Мы потащили Фриссона подальше от беседки.
Мы еще слышали музыку - она оставалась все такой же чувственной, но постепенно замедлялась, - в ней появился четкий ритм.
Фриссон повис у нас на руках и заплакал. Брат Игнатий издал долгий трепетный вздох.
- Благодарю тебя, чародей. Изо всех ударов, которые мне суждено было пережить на этом острове, этот был самым тяжелым. - Губы его скривились в усмешке. - Но как печально сознавать, что меня так быстро забыли,
- А ты смотри на это как на доказательство того, что она всего лишь использовала тебя, - предложил я ему способ утешиться. - Ну, или хотя бы собиралась использовать.
- Да. Хорошо сказано, - кивнул Игнатий. - В этом смысле я рад, что мне удалось устоять, - рад и как мужчина, и как священник, ведь я для нее был всего-навсего игрушкой.
- Не горюй, - посоветовал я монаху. - Мы ее больше не интересуем.
- Хвала Небесам! - воскликнул Жильбер. - И тебе спасибо, чародей. Если честно - она меня чуть не обольстила.
Между нами говоря, я считал, что это пошло бы ему на пользу, но счел за лучшее промолчать.
ГЛАВА 27
Фриссон заработал ногами только тогда, когда впереди показался океан. Но и тогда он только и сумел, что доплестись до лодки и, рыдая, повалиться в нее. А мы принялись толкать и тянуть, и наконец лодка закачалась на волнах. Главную лепту в этот труд, безусловно, внес Унылик. Без него нам бы ни за что не справиться.
- Садись, - сказал я троллю и указал на скамью. Тролль оскалил пасть, полную акульих зубов. Он явно радовался, что мы отплываем. Забравшись в лодку, тролль уселся на носу и заворчал, понимая, что ему суждено помучиться от морской болезни.
- Садитесь, - сказал я Жильберу и брату Игнатию. Они забрались в лодку через борта. Жильбер уселся лицом к корме, взял весло, вставил его между двумя сучками, служившими уключиной. К моему великому изумлению, то же самое проделал и брат Игнатий. Я запрыгнул в лодку через корму. Жильбер и Игнатий принялись дружно грести.
Скоро последние звуки музыки утихли вдали. Я думал о том, что происходило в беседке, а потом постарался изо всех сил сосредоточиться на мысли о... яблоках. Стараться о чем-то не думать - от этого чаще всего мало толка. Лучше попытаться думать о чем-нибудь еще.
Только тогда, когда остров превратился в тонкую зеленую полоску на горизонте, брат Игнатий, задыхаясь, выговорил:
- Погодите! - Они с Жильбером устало склонились к веслам. Отдышавшись, брат Игнатий сказал: - Спасибо тебе, чародей. Самому бы мне ни за что не освободиться.
А я знал почему. Он не очень-то и хотел этой свободы. И я не мог его за это винить.
- Рад, что так вышло, но у меня на то были свои причины.
- Верно, - кивнул брат Игнатий. - Ты сказал, что тебе нужна моя помощь.
- Точно. Видишь ли, мы собираемся затеять что-то вроде революции - хотим свергнуть королеву Аллюстрии.
С минуту я слышал только плеск волн да последние печальные всхлипывания Фриссона.
А потом брат Игнатий сказал:
- О! - И, помолчав, добавил: - Вот как?
- Да, - кивнул я и продолжил: - Видишь ли, вышло так, что я влюбился в одну из жертв королевы и мне удалось удержать ее от отчаяния в последний миг. Она была непорочной девушкой, и ее призрак устремился к Небесам. Но Сюэтэ не могла смириться, чтобы жертва ускользнула от нее, поэтому сохранила в теле моей возлюбленной жизнь. Я стараюсь сделать так, чтобы и тело, и душа Анжелики воссоединились. Но она - в замке Сюэтэ, и я...
- Я понял. Единственный способ - свергнуть королеву, - угрюмо кивнул брат Игнатий. - Не сказал бы, что задача поставлена дурная, хотя мотивы, движущие тобой, чародей Савл, и не совсем благородны.
- А я всегда был такого мнения, что любовь благородна, если только она настоящая. - Я пожал плечами. - Кроме того, я - не из вашего мира, поэтому меня не очень-то интересует ваша политика. Дело у меня исключительно личное.
Брат Игнатий посмотрел на меня в упор.
- Но любой человек не может быть равнодушен к битве между Добром и Злом!
- И то, и другое - абстрактные понятия, - возразил я. - Долгое время я даже сомневался, существует ли реальное зло, зло, так сказать, в чистом виде. Я считал, что это всего лишь ярлык и я сам прилепляю его к тем людям, которые противостоят мне. Но шли годы, и я повидал людей, с которыми меня вообще ничего не связывало. Они совершали по отношению к другим просто ужасные поступки, и порой только потому, что это доставляло им наслаждение. Поэтому теперь я могу сказать: зло существует. Но это все равно не моя проблема, понимаешь? Не мое это дело.
Но впервые собственные слова показались мне пустыми и бессмысленными.
Послышался сиплый стон. Фриссон вскарабкался со дна лодки на скамью и сел. Он смотрел мимо меня назад, на зеленую полоску острова Тимеи.
Я решил рискнуть.
- Тебе уже получше?
С минуту он не отрываясь смотрел на остров, потом неохотно кивнул.
- Да, - вяло проговорил он. - Пожалуй, что мне следует поблагодарить тебя, чародей Савл, за помощь. Я был просто околдован.
- И до сих пор не уверен, хотелось ли тебе на волю.
Поэт покачал головой, уронил ее на грудь.
- Вот горе! Ведь там мне хотелось умереть, лишь бы только она позволила коснуться себя! Мне хотелось спрятать ее в бутылку и забрать с собой, чтобы она была со мной всюду!
- Ты не первый мужчина, которого мучают такие желания! - предложил я Фриссону слабое утешение.
